Было это в 95 году при штурме Грозного.
Придали нам питерских собрят, для чего? Чёрт его знает, но вроде как мы разведываем город, а они зачищают разведанные здания, ну, мы и выводим их в район. Утро такое серенькое, туманное, идём ещё по своей территории; мы пока ещё чешем сзади без всякого боевого порядка, тут собры резко оживляются, появляется блеск в глазах и как следствие - боевая настороженность. Они резко перегруппировываются, окружают вход в подвал невзрачной кирпичной пятиэтажки и начинают со всех стволов лупить в подвальное окошко. С чего бы, удивляюсь, вроде, этой ночью домишко вдоль и поперек использовали, какие тут духи? Ну всё равно, на всякий залегаем и перегруппировываемся. Собры с криками: "За Родину, за Ельцина" мочат в окошко, раздухарившись, кидают гранаты и для пущего эффекта решают запулить туда пару СШГ "ЗАРЯ". Короткая передышка, раскупорка гранаты. И тут:
- Э, мужики, дайте закурить, - из окошка, куда только что пуляло не менее 5 стволов, высовывается грязная морда нашего родного "мабутея" в скособоченной ушанке. Собры как рыбы открывают рот и в немом отупении протягивают ему полпачки "Эл Эма".
- Я парочку возьму, - молвит мабутей, цепляет сигареты и ныряет обратно в окошко. Оттуда раздается его полный сарказма голос:
- Поосторожнее, тута духи могут быть.
Собры молча разевают рты. Мои спецы тихонько ржут. НП тут пехотный батальон выставил ночью, ну и, как водится в мотострелецких войсках, хрен с кем согласовал.

автор: Загорцев Андрей Владимирович
http://artofwar.ru/z/zagorcew_a_w/text_0170.shtml

Гибель "Варяга"

Зал затихал. Покашливания становились всё реже, и скрип сидений постепенно сходил на нет. Дирижёр застыл в напряжённой стойке с поднятыми локтями, как восковая статуя, олицетворяя своей абсолютной неподвижностью абсолютную тишину, к которой он молча призывал зал. И зал послушно замер. Воцарилось ничем не нарушаемое безмолвие, в каком предвкушается чудо. Дирижёр удовлетворённо, чуть заметно, кивнул, прикрыл глаза веками, слегка подал голову назад и сделал лёгкое, почти неуловимое, движение кистью правой руки. И ожидаемое чудо свершилось. Негромкое слаженное звучание редкостной красоты, родившись из тишины, полилось по залу из группы сопрано: "Плещут холодные во-о-лны...". Возникло ощущение ленивого прибоя, накатывающегося на пологий песчаный берег в сумерках заката, когда поверхность моря на фоне мрачной черноты начинает переливаться блёстками.
"...Бьются о берег морской...", - накатилась новая волна постепенно усиливающихся фантастически красивых, кристально чистых высоких женских голосов. Зал уже полностью отдался очарованию звука. Блестящие глаза, неподвижные напряжённые лица... Дирижёр уверенно направляет зарождающуюся лавину звука, удерживая её мощь твёрдыми, едва заметными пассами левой руки. И звучание сопрановой группы, ещё очень сдержанное, только предвещает предстоящее буйство звука. Пока же зал убаюкивается лёгкой ритмической модуляцией чарующего звукового потока. Но не сладостное очарование райских кущ несёт с собой этот поток. В нём - щемящая тревога, и зал незамедлительно реагирует: восторг на лицах сменяется отчётливо видным тревожным волнением.

"Мечутся чайки над мо-о-рем...", - к звучанию присоединяется альтовая группа, тончайшим тёмным бархатом оттеняя бриллиантовый блеск сопрано. Лёгкий всплеск восхищения пролетает по залу. Альты влились совершенно естественно и слаженно, и женский хор зазвучал намного сочнее и тревожнее. "Крики их полны тоской", - аккорд едва заметно затихает, но сдержанным взмахом рук дирижёр бросает на берег новую волну. "Мечутся белые ча-ай-ки..., - женские голоса выстраиваются в щемящий минорный аккорд, из которого вырывается всплеск первых сопрано. -Что так встревожило их?!". Эхо тревоги повисает под сводами зала, и тут же следует ответ мужских голосов: "Чу!.. Загремели раска-а-ты взрывов далёких, глухих". Снова аккорд, в котором слышен тяжёлый рокот далёкой канонады, рождаемый басами.

Новая волна, в которой ощущается уже не лень усталого прибоя, а сила зарождающегося шторма: "Там среди шумного мо-о-ря...". И хоть удерживает дирижёр твёрдой левой рукой поток звука вблизи минимума, в сочном полноголосном аккорде ощущается огромная сила, которая ждёт только сигнала, чтобы обрушиться в зал сметающей всё на своём пути лавиной. И дирижёр постепенно-постепенно поворачивает левую ладонь кверху, расширяя проран для звукового потока. "...Вьётся андреевский стяг. Бьётся с неравною си-и-лой гордый красавец "Варяг"".

Напряжение в зале растёт. Звучание хора обрело зловещие краски кинжальной остроты теноров и рокочущих, как недалёкий водопад, басов. Звук нарастает, и в зале становится явственно ощутим шум беспощадного боя не на жизнь, а на смерть. "Сбита высокая ма-а-чта, броня пробита на нём, борется стойко кома-а-нда с морем, врагом и огнём". В этом месте хор звучит, казалось бы, в полную силу и во всей красоте восьмиголосного аккорда, и зал близок к катарсису. Это уже не сотни лиц, это единое существо, внимающее другому единому существу - хору. И над ними царит один человек - дирижёр.

Наш дирижёр - не чета иным. Его движения скупы, он держит все звуки в ладонях, лишь изредка помогая им короткими взмахами рук. Он раздаёт команды звукам не только руками, но и едва заметными движениями корпуса и подъёмом бровей. Он не мешает залу, как многие другие дирижёры, скачками у пульта и дровосечными замахами рук. Наш дирижёр, несомненно, чародей, умеющий породить чудо музыки и распорядиться им по своему усмотрению, так чтобы зал оказался полностью в его власти. И зал уже безоговорочно в его руках.

Но это ещё не всё. Начинается новое чудо, какого зал явно не ожидает. Мощная лава оставшихся в одиночестве басов выстреливает гаубичным залпом: "Мы пред врагом не спусти-и-ли...". Зал в трансе. Сейчас с ним можно делать всё, что угодно. "Славный андреевский стя-а-а-аг...". В ревущую на полную мощь лавину басов, как дамасский кинжал в масло, вклиниваются тенора, поднимающиеся с каждой нотой наверх. О, какие у нас тенора! Такой теноровой группы нет в целой стране. Наш хор сам по себе славен, и нет у нас слабых партий. Но наши тенора - это какое-то чудо. И вот наши кудесники со своим сказочным звуком начинают чудодейство. "Сами взорвали "Корейца"...", - постепенно, как по ступеням, сладкоголосые чародеи забираются наверх и звучат на фоне гудящих, как дальние бомбардировщики, басов, вдавливая зал в сиденья сладким ужасом. "На-ми...", - тенора неожиданно поднимаются ещё выше, не показывая ни малейшего затруднения, словно пение на таких высотах для них - обычное дело. "..По-топлен...", - и снова тенора уходят ещё дальше на совсем уже невообразимую высоту. Где-то глубоко внизу басы с трудом силятся выдержать свои предельные высоты и, хоть и трудное это дело, мужественно держат свои ноты, обеспечивая достаточно прочную опору для колдунов-теноров. "...Ва-ряг!", - кульминация произведения полна мужественного трагизма. Поэтому и доверена она только мужским голосам. Аккорд разрешается на "фортиссимо", а в зале начинается суетливое движение. Почти все женщины хватаются за свои сумочки, лихорадочно достают платочки и вытирают хлынувшие слёзы. Да что женщины!? И многие мужчины вынуждены смахивать набежавшие слезинки с уголков глаз. Наступает тишина, только эхо от кульминационного аккорда ещё отдаётся под потолком старинного зала.
Вот каким может быть хоровой звук!

Краткая пауза... Зал в оцепенении ждёт, что ещё ему уготовано после такой кульминации? "Миру всему переда-ай-те, чайки, печальную весть...", - снова кристальной чистоты сопрано обволакивают зал. Но это уже другой зал. То тут то там, раздаются сдержанные всхлипывания. На лицах - потрясение. "В битве врагу не сдали-и-ся, пали за русскую честь". В этом куплете - плач, и исполняется он только женскими голосами, и тем сильнее он потрясает слушателя. Зал скорбит по погибшим давным-давно морякам, подвиг которых воодушевил безвестного композитора на написание этой берущей за душу песни, мастерски обработанной для хора патриархом хоровой музыки Свешниковым. Восхищение этим подвигом заставляет по-особому звучать и наши молодые голоса.

"Плещут холодные во-о-лны, бьются о берег морской...", - уже весь хор траурно звучит на "пиано", постепенно переходя к "пианиссимо". "Чайки несутся в Россию, крики их полны тоской". Последний аккорд, опирающийся на мою октаву, нежно укутывающую зал мягким покрывалом, незаметно тает... Наступившая тишина внезапно взрывается шквалом аплодисментов, зал встаёт в экстазе. Теперь и нам приходится смахивать слезинки с уголков глаз. После "Гибели "Варяга"" - антракт. Чтобы петь дальше, надо сбросить чары этой трагической песни.

* * *
Почти тридцать пять лет прошло с тех пор, как я в последний раз спел "Гибель "Варяга"". Сегодня я вспомнил о нём, испытывая душевную боль. Заглянул во всезнающий интернет и обнаружил, что у этой народной песни есть свой поэт - Яков Репнинский, и у безвестного композитора было имя - Василий Беневский. Мы здорово пели когда-то, но только на "Варяге" зал приходил в такое состояние экстаза. Значит, дело было не только в нас, но и в поэте, и в композиторе, вложивших в свою песню душу.

Автор - Владимир Усольцев

Как Максим Загоруйко появился у нас, никто не видел, даже на КПП. Хотя странно, конечно - здесь чужие почти не ходят. Часть наша, прямо скажем, не для показа, не парадная. Но не потому что она секретная такая, нет. Просто... ну вы поняли.

Идет себе через плац парень в форме, вроде обычно так идет. Но даже если ты не из особого отдела, то поймешь сразу - что-то здесь не так. Человек как бы не от мира сего, так в глаза и бросается. Во-первых, нездешняя, какая-то болезненная худощавость. Вроде молодой, лет 25, явно русский, такого рязанского что ли типа, но скулы выпирают как у чахоточного, глубоко посаженные глаза глядят на мир из-под русой челки со странным непониманием, да и загар дачный - это в начале-то апреля! А уж одет он был... Выцветшая подмасленная стеганка-телогрейка хаки, на голове - новехонькая шапка без кокарды из меха военного чебурашки, однако почему-то светло-коричневая, потрепанные зеленые военные брюки с широким красным лампасом заправлены в американского стиля высокие говнодавы. Грязью не заляпаны, что само по себе уже странно, если он не с неба свалился, а прошел по дороге в нашу часть - другим путем здесь и не окажешься. Через плечо большая пустая сумка.

И вот чапает такое природное явление к складам, да не просто так чапает, а явно внимание к себе привлекая. Ну и привлекло, конечно. Первых же оказавшихся у него на пути офицеров - то есть меня, старлея Владимира Нефедова, и капитана Лихого (это у него не кличка - зовут его так. Василий Лихой).
- Товарищ военный, вы куда направляетесь?
Тот странно замялся, хотя вопроса явно ждал.
- Да мне, господин капитан... Сальник вот... для тэ-девяносто, хотя бы... И парочку еще... Щас!
С прояснившимся лицом парень полез в карман за какими-то бумажками. Мы с Лихим переглянулись и оба не поняли юмора.
- Мужик, - Лихой с удивления перешел на более привычный ему язык, - здесь тебе чего, магазин военных запчастей? Ты как вообще тут очутился, чудо партизанское?
И тут парень понес...

Мол, он из не очень далекого (я так и не сообразил, какого года), но очень не прекрасного будущего, они там держат оборону против объединенных сил Штатов Обеих Америк и Европейского Халифата, причем не где-нибудь, а на широте Урала, да. Вот так. Неспешно и с переменным успехом - то одни кусок территории отвоюют и закрепятся, то другие его отобьют и перейдут в наступление. Позиционная война, в общем. А с ядерным оружием у них швах. Нет его, ядерного оружия. И давно уже нет - нашли какой-то способ разлагать сверхтяжелые элементы на расстоянии и без взрыва. Вот и разложили, причем все. Но такого оскорбления державы не стерпели и давай воевать тем, что у них осталось - конвенционным оружием, то есть. А вот у него, сержанта Максима Загоруйко, с какого-то счастья появилась возможность провалиться на несколько часов в прошлое и вернуться обратно. По-моему, он и сам не понял, как именно - просто спросили: сходишь, принесешь? Дело в том, что у них там техника уже на ладан дышит. Антикварная, можно сказать, техника. Заводы не успевают выпускать, потери большие, ресурс оставшихся машин быстро кончается. А люди - люди есть. Сейчас войны пока нет, стороны как бы копят силы для дальнейших боевых действий. Вот он и явился пару запчастей для танков своей роты выпросить, хоть и страшно - несколько таких явленцев в прошлое просто убили, он слышал. Зачем, почему - не знает. Но его танк стоит на заявке второй месяц, а воевать все равно надо. И много ли ты с худым сальником навоюешь...

Вот это все он на нас и вываливал, пока мы к Лешему, то есть нашему майору-особисту, шли (это как раз кличка, а так он Алексей Лешников). И просительно добавил:
- А еще это... Покушать бы...
Что дело и решило. Не то, чтобы мы в эту хренотень поверили, но - скучно. Заберет этого психа Леший и с концами, а когда еще такую научно-фантастическую байку услышишь - да еще, считай, как в аудиокниге, интерактивно и со всеми деталями. Спроси чего-нибудь - и вот тебе, пожалуйста, внутренне непротиворечивая и проработанная концепция какого угодно аспекта недалекого будущего. Какой русский офицер не любит антиутопий? Интересно же. Да и было в его истории нечто неопределенно недосказанное, что-то нехарактерное даже для сумасшедшего. Какой-то пробел, я такие дела спинным мозгом чувствую... После моего буйного взвода-то, с тремя десятками гавриков - уж если не станешь психом, то психологом станешь точно.

В общем, решили мы погодить с официозом. Привели его в каптерку, погрели полкастрюли борща в микроволновке, хлеба нарезали, даже водочки в стакан плеснули - кушай на здоровье и рассказывай дальше. А он из-за пазухи ватника своего замасленного достает две резные деревянные палочки и эдак с недоумением смотрит то на нас, то на борщ...

И так случилось, товарищи офицеры... Ну, не чокаясь... Пропал Максим Загоруйко с лица земли нашей русской, и никто никогда его больше не видел...

... И лишь насмешливый ветерок играл на сырой прошлогодней траве обрывком странной пластиковой бумаги с четко выдавленными буквами:
"... всемерное содействие Загоруйко Мак-Симу, старшему зауряд-сержанту 1367-го Екатеринбургского инженерно-танкового батальона 14-ой Северо-Западной Оборонительной Армии Е.П. Генерал-маршала Ли Сунь Чи, личного подданного Его Величества Императора Китайского, Японского, Азиатского и Тихоокеанского, да хранит его Небо до окончания времен.

Выдано числа 12 месяца Юного Лета 67-го года Освобождени...
Нач. канц..."