Храп- специфический процесс, сопровождающий дыхание человека или животного во сне, и выраженный отчетливым низкочастотным, дребезжащим звуком или вибрацией....
О храпе
Что крайне редко со мной бывает, среди ночи захотелось курить. Оделся, вышел из дома, присел на деревянные ступеньки, и с удовольствием, как - будто неделю не курил, задымил « Нашей маркой». Из за рваных облаков, летящих куда - то, проглядывал подросший месяц, клоками освещая спящие дома, потерявшие листву деревья, разбросанные по всей улице автомобили. Из окон 2-го этажа, стоящей рядом с моим домом пятиэтажки, доносился зверский храп, от которого колыхался воздух во дворе, и у стоящей поблизости «семерки» постоянно срабатывала сигнализация. И я вспомнил службу - незабвенную учебку в г. Севастополе.
Отслужив совсем малый срок и приняв присягу, я умудрился заболеть воспалением легких, с последующей отправкой в Севастопольский госпиталь. После ежедневных строевых и прочих занятий, это было равносильно попасть в санаторий. Еда, не сравнимая с пищей в учебке, заботливые медсестрички. Ели не из мисок, а из фаянсовых тарелок с клеймом на каемке РККФ, (была мысль - сколько же моряков принимали пищу из этой посуды?). Все было хорошо, если бы не уколы, каждые четыре часа, и на моей худой заднице оставалось все меньше и меньше живого места. Уколы делала миловидная дивчина лет 25-и, неописуемо красивая, но с неописуемо кривыми ногами. (Даст же бог такое несоответствие). Она заходила к нам в палату с десятком шприцов, строила нас вдоль стенки, и со словами: «Мальчики, готовьте барышни!», вгоняла нам , словно дротики тупые иглы. Тому, кто соизволил молвить: «Может лучше барина приготовить?», -судя по подвыванию, влетала наверное самая тупая игла. И все это с милой, ласковой улыбкой. Постепенно дело шло на поправку, и все было бы хорошо, если б не сосед по палате. Как только он закрывал глаза, на всю палату немедленно врывался мощный храп. Свист, щелканье пальцами, цоканье языком и просто толчки в плечо не помогали. Но однажды в палату доставили очередного больного. Не помню, с какой болезнью, он скакал по госпиталю, как молодой жеребец, охмуряя медсестер. Из разговоров выходило, что служил парень в морпехоте. Услышав в первый раз храп соседа, он сузил свои голубые глаза, хмыкнул, и со словами: «Ну, ладно»,- аккуратно оторвал из лежащей на прикроватной тумбочки тетрадки четвертушку листа. На бумагу он раскрошил «Черноморскую» сигарету, и осторожно поднес ее к носу храпящего. Тот со свистом втянул в себя табак, хрюкнул и замолк. Морпех рыбкой перелетел через две койки, и вошел в образ безмятежно спящего. Проснувшись, сосед долго ковырял пальцем в носу, что -то бурча вполголоса, и подозрительно оглядывая сотоварищей по палате. Худо - бедно, но больше храпа в палате никто не слышал. Иногда, случайно всхрапнув, он моментально вскакивал с койки, и осмотревшись опять падал спать, почти не слышно дыша. Получив полторы сотни уколов и вылечившись, я вернулся родную роту. Здесь ничего не изменилось. После отбоя, в полумраке ночного освещения, на трехярусных койках после тяжелой службы отдыхали курсанты. Все те же, аккуратно отбитые стопки роб на баночках, в углу тихий разговор «годков», готовившихся к ДМБ. На противоположной стороне роты «семейство» узбеков, будущих артиллеристов, постоянно что то делящих после отбоя. Постанывание и сонное бормотание спящих курсантов. И, ... храп на всю роту старшины смены. Наученный в госпитале борьбе с храпом, я на следующий день поделился опытом с одесситом Федей Дереволковым. Он с лету понял мысль, и ночью с риском для жизни и получением массы неприятностей, выполнил процедуру отучения от храпа. Он спал на верхнем ярусе над старшиной, и его ушам доставалось больше всех. Способ лечения табаком оказался очень действенным, в роте больше никто не храпел.
А на крейсере с проблемой храпа почему -то не сталкивался. Иногда проходя ночью через кубрики с большим количеством народа, практически храпа не слышал. Сейчас, по прошествии многих лет, меня бы никто не заставил использовать этот метод. Чревато... А в то время! Ничего не попишешь - молодость!
|
*****
Мой второй брак оказался куда продолжительнее первого, но всё равно, рассыпался в прах после некоторых событий. Сейчас расскажу. Расстался с женой совершенно безболезненно для себя. Словно и не было ничего последние десять лет или сколько мы прожили вместе. Только дети сжимали сердце и томили душу.
Дверь подъезда гулко охнула в промороженном январём ночном колодце двора. Я запоздало чертыхнулся сквозь зубы, извиняясь за потревоженный сон соседей, подошёл к лифту, собираясь нажать кнопку вызова, но передумал. Разболтанный подъёмник ещё больше нашумит, чем входная дверь, будет лязгать и бренчать тросами и металлической начинкой. К чёрту! Ничего, не так уж и высоко подниматься. Зато грохотом не разбужу детей.
Вообще-то, я должен был прилететь из Берлина послезавтра. Но утомил меня этот чистый, сытый и уравновешенный город, дела были завершены, за несколько месяцев осмотрены все достопримечательности. Надоела еда всухомятку, точнее — обеды без первых блюд, обилие колбас и свинины. Захотелось простого русского борща, наваристого, желательно из говяжьих рёбрышек или гуся, со свежей капусткой, домашним томатом, горьким перчиком и без всякой сметаны. Зачем портить божественный вкус настоящего борща кисломолочным продуктом! Эх, всё же я - раб собственного желудка! В общем, подвернулась возможность улететь пораньше. Не раздумывая, собрал вещи и поехал в аэропорт. Пару часов полёта до Москвы, ещё столько же — и самолёт приземлился в Минводах. Успел на последний автобус, идущий в город. Даже странно как-то было, ещё недавно на улицах слышны «битте», «данке», «Люфтганза» и прочие немецкие слова, а тут раз, и уже «куда прёшь», «пройдите на таможенный досмотр», «не курить, не сорить». Красотища!
Достаю из кармана ключи. Не звонить же. Ночь! Замок сейфовой двери мягко клацает. Всё же хорошо научились делать, ничего не гремит, не скрипит. Вхожу в прихожую. Темно. Едва различимо зеленеет подсветка холодильника из кухни. Вот на неё и ориентируюсь. Справа вход в нашу с женой комнату. Прямо — детская. Обе двери плотно закрыты. Ещё до того, как стали различаться звуки, почувствовал странный, давно знакомый и, казалось бы, забытый навсегда запах армии. Сложно сказать, как пахнет она. Однако запах влажного шинельного сукна, ваксы, сапог, кожи, табака, дешёвого одеколона въелись в память, не выжечь. И вот эти запахи здесь, в моей квартире. Только одеколон не из дешёвых, что-то явно французское, крепкое, мужественное, терпковатое в воздухе растворено. Потом проявились звуки.
Из детской комнаты слышно мерное посапывание дочери, сын посвистывает простуженным носом. Чуть вздрогнул холодильник, быстро прокапал и, словно испугавшись своего звука, умолк кран в ванной, где-то далеко за стенами прошумела вода в канализации. Хотел было включить свет в прихожей, но отдёрнул руку. Звуки скрипящего дивана остановили. За скрипом услышал тоже знакомые, сдавленные вздохи жены.
Зато свет уже не нужен. Запахи и звуки слились воедино, соединились, словно паззлы несложной картинки. Скользнул рукой по вешалке, нащупал влажную шинель, провёл ладонью по погону. Ого! Целый майор. Разулся. Попытался на ощупь влезть в тапочки. Нет их на месте. Видать, ночному гостю впору пришлись.
Прошёл на кухню, плотно закрыл за собой дверь. Стянул с себя куртку, бросил на диванчик, включил чайник, приготовил крепкий кофе, закурил.
Сказать, что всё это меня поразило, не могу. Отношения с женой были никакими. И уже довольно давно. Как бы не пару лет, а то и побольше. Причин этому много. Лучше, чем выразился первый революционный поэт Маяковский, а за ним старик Ильф и старина Петров повторили: «Любовная лодка разбилась о быт», не сказать. Где-то так... или близко к тому. Мелкие трещинки возникали незаметно. Какие-то обиды друг на друга, взаимные уколы. Да что тут рассказывать. Не сложилось. Оттолкнулись друг от друга.
Курю. Осторожно глотаю яростно горячий кофе. Свет не включаю. Дверь кухни с матовым стеклом. Блин, сижу здесь, как зверь в норе. А что делать, что?! Ворваться в комнату, стащить вояку с жены, бить обоим морды или что? Глупейшая ситуация. Ловлю себя на том, что губы растягиваются в дурацкой ухмылке. В голове мелькают обрывки анекдотов, ну, из тех, где «муж возвращается из командировки...» Не вставая с табурета, дотягиваюсь до холодильника. Дверца утробно чмокает, раскрывая все тайны хранилища для жратвы. Беру с полки бутылку водки, мельком замечаю незнакомую этикетку. Вглядываюсь. Ах, молодец, майор! Я горд за нашу армию. Офицеры пьют настоящий «Смирнофф»! Ставлю бутылку обратно. Мы не господа, нам и «Столичная» в радость. Ищу, чем бы закусить. Натыкаюсь взглядом на тарелочки с балыком, ветчиной, бужениной и прочей хренью. Не то. Это под смирновку только можно. А вот и огурцы солёные. Вот это то, что нужно. Ставлю трёхлитровую банку на стол, лезу пальцами в узкое горло, вылавливаю парочку хрустящих огурчиков. Лень вставать за рюмкой. Наливаю водку в чайную чашку. Полную чашку. Граммов сто двадцать в ней точно уместилось. Выпиваю. Вкуса водки не ощущаю, поэтому и закусить забываю. Закуриваю новую сигарету.
И всё же... Что делать-то? Тревожить их глупо. Сидеть тут, прятаться — ещё глупее. Ладно, докурю и включу свет.
Вот же, а... неужто ничего не услышали? Ну, ладно майор, выпил мужик, на чужую жену залез, вот ему и перекрыло слуховые каналы. А вот жена. Хм. Никогда не замечал, что во время секса она полностью погружается в него. Не-а. Её-то и раскачать тяжело, не всегда удаётся, и оргазмами она явно не страдает. Так, может сымитировать или раз в полгода по-настоящему кончить. Даже когда секс для нас был ежедневным праздником, всё равно тяжко заводилась. А тут, вишь, как расходилась.
Включаю бра, распахиваю дверь настежь, закуриваю. Вслушиваюсь. В комнате замолчали, предательский диван настороженно скрипнул в последний раз и замер. Быстрый шёпот, нервный взвизг расшатанных пружин дивана, шорох одежды.
Сижу, пью кофе, пускаю дым в потолок. На пороге появляется жена в коротенькой рубашке, еле прикрывающей лобок. Вообще-то, к этой ночнушке прилагаются штанишки, но сейчас их нет. А кого стесняться-то?! Похоже, все свои.
Молчим.
Я с удивлением замечаю, что в пепельнице куча окурков. А пепельница подарена женой в первый год нашего супружества. Как-то не доходили руки купить такой прибор, вернее, денег всё не хватало. Ко дню рождения моего подарок, даже надпись на бортике «Любимому от любимой». Куда что делось! Ого. Сколько же я выкурил? Придавливаю аккуратно ещё один окурок. Поднимаю глаза на жену. Она не кажется напуганной, только в зрачках её чуть рябит страх и поблёскивают искорки ненависти. В низком вырезе рубашки видны груди. Почти целиком. Над правым соском багровеет отвратительный след засоса... Хехе... Таки дал копоти майор, расшевелил женщину. Ну, молодец, чего уж тут... По внутренней стороне бёдер жены, жирно лоснясь, застывая, стекает сперма.
Еле успел подскочить к раковине. Вырвал. Открыл кран, смыл блевотину, остро воняющую выпитой водкой и огурцами, сполоснул рот, умылся.
- Опять нажрался! - зашипела за спиной жена.
И тут мне стало по-настоящему смешно. Ага. Именно... Смешно... Я прикрылся ладонью, махнул другой рукой в сторону жены, чтобы дверь прикрыла. Хотел отсмеяться, но смех пропал, словно и не раздирало меня несколько секунд назад. Обошёл жену, вышел в прихожую.
Майор суетливо натягивал хромовые сапоги. На расстёгнутом кителе я разглядел в петличках эмблемки ВДВ, по планкам на груди понял — наш, афганец. Стоял и смотрел, как неловкими пальцами офицер застёгивал китель, путался в портупее. Видать, дома наплёл, что на дежурстве, раз уж и кобуру нацепил. Затем майор влез в рукава шинели и замер, понял, что всё же ремни поверх неё цеплять нужно, а не на кителе. Махнул рукой, стянул с вешалки шапку, напялил на голову и остановился, запереминался с ноги на ногу, потом застыл.
Дурацкая ситуация, ой, какая дурацкая! Он смотрел на меня, может быть, ждал, что я кинусь на него с кулаками, оскорблю или ещё что-то ожидаемое выкину. Но я просто молча стоял Смотрел в лицо, только не запоминал его совершенно. Какое-то пятно. Усы. Глаза. Чисто выбритые щёки. Даже провёл ладонью по своей щетине. Брился-то утром ещё в Берлине. Единственное, что запомнилось, это неуставного цвета шарф, не серый, как положено под шинель, а почему-то зелёный, под плащ. Видать, сильно торопился на «дежурство», вот и схватил первое, что попалось под руку.
Я подошёл к двери. Офицер, заметно напрягшись, отшатнулся. Щёлкнул замок, дверь распахнулась. Майор ждал. Я отошёл в сторону, приглашающе махнул рукой в сторону выхода. Он всё мялся, не решаясь шагнуть в проём. Я шепнул ему:
- Не ссы, майор! Иди...
Больше я его не видел. А, быть может, и видел. Но абсолютно не запомнил его в ту ночь.
Всё же недаром говорится, как аукнется, так и откликнется, или, зуб за зуб, или, око за око. Неважно. Главное, что ответ будет. И почти всегда адекватный.
Летом мы пару недель ждали отправки в Афган. То ли доукомплектовывали наш полк, то ли ещё что-то, но сидели долго и нудно в прифронтовом кишлаке Кокайты. Здесь постоянно менялись люди, кто-то прибывал из сопредельного государства, кто-то убывал на войну. Бестолковость была просто потрясающая. Несколько суток нас вообще забывали накормить, кто-то куда-то не сдал наши продовольственные аттестаты. Вот и бродили мы по гарнизону, шакалили, где что могли, урывали пожрать. Ходили и в кишлак. Пока были скромные деньги, покупали у узбеков помидоры, дыни, виноград, арбузы, подозрительного вида банки рыбных консервов в местном магазинчике.
Однажды вечером я познакомился с Ниной, высокой, эффектной блондинкой, женой капитана-танкиста, убывшего исполнять интернациональный долг. Нина нигде не работала, ну не было должностей для жён офицеров. Целыми днями сидела у распахнутого окна комнатки в общежитии, слушала музыку, читала книги или просто смотрела на близкие барханы пустыни. Мы встретились с ней глазами, когда я быстро проскакивал куда-то по шакальим делам, искал хлеб насущный. Когда возвращался назад, мои руки были уже напрочь оттянуты огромной дыней. Я специально остановился под окном Нины, аккуратно положил дыню на газон, достал сигарету и вяло курил её, ожидая, что женщина появится вновь. И она появилась. Что-то странное со мной происходило тогда. Женским вниманием до службы я не был избалован. Конечно, встречался с девчонками, имел небольшой сексуальный опыт. Но всё было каким-то пацанячьим, быстрым, торопливым, может даже и бесчувственным. Я смело предложил Нине отведать душистого плода. Она согласно кивнула и улыбнулась. Так я оказался в комнатке семьи танкиста. Дыню тогда мы не тронули. Просто упали друг другу в объятия, целовались долго и страстно. Я никак не мог расстегнуть застёжки лифчика на спине женщины. Но не смущался, стягивал с неё юбку, блузку, трусики. Она же торопливо и умело раздевала меня. Чашки бюстгальтера я просто сдвинул вниз и впился губами в прохладные твёрдые соски Нины. Она ловко извернулась, и каким-то чудом бюстгальтер отлетел в сторону. Мы упали на жёсткую широкую кровать.
С этого дня, вплоть до отправки в Афганистан, большую часть времени я проводил у Нины, вернее, в её постели. Мы занимались сексом как сумасшедшие, трахались, словно швейные машинки. Никак не могли оторваться друг от друга. Да, Нина меня многому научила.
Днём нас никто не тревожил. Только с наступлением тихой тёплой ночи под окнами мартовскими котами орали лейтенанты, призывая Нину откликнуться на их зов. Мы потихоньку хихикали в подушку, целовались, обнимались, тискали друг друга, хмелея от прикосновений, и вновь занимались любовью. Я бесконечно мял её мягкие большие груди, гладил бёдра, живот, сжимал прохладные ягодицы, водил ладонью по аккуратно подстриженному лобку, вводил пальцы в горячее, истекающее соком влагалище. Нина тихонько охала, сжимала бёдра, прижимала горячей рукой мою ладонь к своему лону. Ближе к полуночи у двери слышался топот нетрезвых ног, стук в дверь, сопение и шёпот в замочную скважину:
- Нинка, Нинка, открой... Не пустишь, Лёньке расскажу обо всём! - нетерпеливо дёргал за ручку, ещё ворчал, ругался, - уууууу, шалава! - минут через десять-пятнадцать уходил.
Это был замполит полка, в котором служил муж Нины, Леонид.
Как-то я спросил у Нины, мол, чего это она решила закрутить со мной, сержантиком-срочником. Нина отвечала, что тем кобелям, кивала в сторону длинного коридора с немытыми дверями, нужно только одного от неё. Я молча удивлялся, мне же нужно было от неё того же самого, что и другим мужикам. Она словно читала мои мысли и продолжала говорить, что я нежный и ласковый, и ей со мной очень хорошо и спокойно. Но я хоть и был полностью в плену сексуальных переживаний и вожделений, однако, чувствовал, что далеко не спокойно Нине, ой как не спокойно. И всё же продолжал к ней ходить, ожидая, что вот-вот появится её муж, жалея, что ещё не полностью насытился телом женщины, что вряд ли скоро такое будет возможным, нисколько не заботясь и не переживая о том, что же будет с ней, когда танкист вернётся и узнает обо всём. Прямо жестокость какая-то, бездумность и беззаботность владели мною тогда. Верилось в лучшее? Не знаю, не знаю...
Через десять дней всё закончилось. Я пришёл рано утром, за полчаса до подъёма в кубрик, где ночевали все наши. Кулаков, уже гладко выбритый и отутюженный, поманил меня в курилку.
- Всё. Хана, Пловец! Через час отбываем в Кандагар!
Я дёрнулся, хотел было бежать к Нине, предупредить её, попрощаться. Капитан положил руку мне на плечо:
- Не дёргайся, Серёга! Всё. Поезд ушёл. Муж её в гарнизоне, сейчас в штабе его встретил. Ни тебе, ни ей, - хмыкнул в усы, - проблемы не нужны. Оставь всё как есть, Пловец! Это мой совет. Бесплатный. Дёрнешься, дам в репу!
Но не это меня остановило. Подумаешь, в репу от Кулака получить. В первый раз что ли. Остановила меня весть о танкисте. И обожгло сердце страхом за Нину. Что же будет с ней?
Весь перелёт до Кандагара на транспортном «Иле» я думал над этим, воображал, что напишу письмо, мы обязательно встретимся. Успокоенный этим, стал задрёмывать, но мысль о том, что я даже не знаю её фамилии и адреса, заставила открыть глаза и уставиться в иллюминатор. С такой высоты ничего нельзя было рассмотреть, какое-то серое, блёклое пространство под самолётом и зеркальный блеск озёр и ниточек речушек.
Любил ли я Нину? Наверное, нет. Просто любил любить её тело. Всё.
Итак, адекватный ответ я получил в своей же квартире. Пусть так и будет. Не торопливо обулся, оделся, оставил на кухне подарки из Берлина детям и жене, аккуратно положил ключи на полочку в прихожей и ушёл. Больше никогда там не появлялся. Сказано ведь, уходя - уходи! |
