НАВСЕГДА

Сегодня именины моего корабля.
Он носил имя «Азия»; мы его называли «Чарли» -«Чарли Чарли Браво 493». Это был мой дом долгие семь лет: родной, обжитый, любимый. Любимый многими за красоту, мореходность, жизнепригодность и нелюбимый другими, лишенными всего этого на своих стареющих кораблях. Но что они могли сделать обожаемому детищу вице - адмирала Хурса, который, приезжая во Владивосток, неизменно останавливался на его борту. В эти дни корабль вскидывал на грот-стеньге красный брейд-вымпел и пел от счастья короткими и длинными пятитрелями:
- Папа пришел! Папа сошел!
А суровый Иван Кузьмич виду не показывал, бросая «Азию» в нескончаемые походы, делая ее самым ходящим кораблем того времени в ВМФ. Он доказывал нужность и пригодность этого проекта. Хурс не ошибся, хотя и был «Чарли» рожден не в лучший, по флотским меркам, день - 13 февраля 1981 года, но оказался фартовым: не потеряв ни одного из членов экипажа, прошел сотню тысяч миль через Атлантику, Индийский и Тихий океаны, однажды едва не совершив кругосветку, когда, обогнув Африку, был направлен в огонь Фолклендского конфликта, но не успел - огонь и Аргентину загасили.
Сегодня они сядут за один стол: Коляныч, Андрюша, Вовчик, Кнюча, дядя Миша, Воробей, Прокопыч, друзья с других кораблей, когда-либо ходившие с нами в походы. И будет у них весело. Так приятно весело, когда душа поет не от выпитого, а от радости видеть родные лица братьев. Они однажды взгрустнут, выпивая третий тост, который, конечно же, первым поднимет наш командир. Но это будет светлая грусть - грусть не по погибшим, а грусть по ушедшему от нас кораблю.
А я позвоню Викентьичу. Он будет ждать.
- Валер, за девочку!
- За нее, родную!
И подниму рюмку со сложенного, еще пахнущего кораблем, последнего флага ВМФ СССР, спущенного на «Азии», и выпью. Возьму флаг и поднесу к лицу...
И услышу: ментоловый запах холодной воды бухты Провидения, ванильной отдушки морозных скал острова Шемия, сандалового одора шикарного Оаху, корицы безмолвного зноя Экватора, амбры селедочных банок Калифорнийского залива и мазутно-нефтяного «шипра» бухты Золотой Рог. Все это собрано в нем и пахнет домом.
В который раз отгоню от себя глупое желание постирать Флаг и попросить жену погладить его. Он посерел, но он чист. Ему нечего стыдиться. Каждая отметина на нем - память. Он как карта тех походов.
Вот маленькая клякса в центре его полотнища - точка в центре океана: 29 севера на 140 востока. Скала Софу Ган в цепи архипелага Нампо - хищный каменный клык, поджидающий ночные корабли. Здесь когда-то пряталась американская подводная лодка «Бэтфиш», охотясь за авианосцами Императорского Флота Японии, чтобы всадить веером торпеды в борт отклоняющегося от препятствия «сентоки». А теперь «сорен сентоки» мчался в сторону Софу, чтобы перехватить американский авианосец «Мидуэй», считающий Японию и все японское, включая море, своей законной вотчиной.
- Вы не должны допустить прорыв авианосной группы через Корейский пролив в сторону Приморья! - кричали приказы из Владивостока, Улан-Уде и Москвы.
И «Чарли» старался, выполняя их: он рвал воду винтами, делал сеппуку океану своим форштевнем в безумной гонке на время, чтобы успеть разглядеть на горизонте приземистый остроносый силуэт «Мидуэя» и вцепиться в него всеми сенсорами. Устав в изматывающем четырехмесячном походе, он мчался в ночь, веря своему измотанному экипажу, клюющему носом на затемненном мостике, у экранов РЛС, у штурманских прокладчиков. Он гнал самым полным вперед, тщетно пытаясь обойти японский эсминец слежения «Юбецу», легко делающий 19 узлов по правому борту «Чарли», для которого это был почти предел.
Мы подвели тебя тогда, корабль, но ты исправил нашу ошибку. Мы сделали тебе больно, но ты терпел. Прости, что вахтенный штурман пропустил один лист при переходе с карты на карту, продолжая быть уверенным, что впереди - чистый океан; что вахтенный офицер плохо заточил свой карандаш, от чего скала Софу на планшете превратилась в «корабль на ходу, медленно смещающийся влево»; что никто не знал японского языка, когда «Юбецу», заложив 15-градусный поворот вправо, что - то «проханасил» на международном канале связи.
Ты все исправил, мистически заставив старшего помощника почувствовать опасность, и, упав на правый борт в немыслимом коордонате, прошел всего в одной миле от нашей смерти. Ты спас нас всех... Даже японец, восхищенный такой маневренностью «Чарли», вежливо закрыл глаза на нарушение территориальных вод своей страны, списав все на навигационную ошибку.
И призом стала ажурная мачта «Мидуэя», показавшаяся на горизонте после долгих дней этой гонки. Но воды Восточно - Китайского моря не принесли тебе долгожданного отдыха: ты опять мчался по шестибальному морю, удерживая авианосец на визуальном контакте, ты тяжело прыгал на коротких губительных волнах, давая нам возможность считать самолетовылеты американца, снимать его излучения и, главное, не позволять остаться ему незамеченным для полков дальней авиации, готовых сжечь авианосец по первому приказу.
А потом был страшный треск...
Трещина, похожая на сердечный шрам уставшего от жизненной гонки человека, прошла через твою надстройку - совсем рядом с тем местом, где сидели на боевом посту мои матросы и я. Было больно, я знаю, было очень больно. Эту трещину потом долго заваривали в заводе, но шрам остался на всю твою короткую, но яркую жизнь. Но ты продолжил бег: раненный, почти ослепший из-за того, что «Мидуэй» выключил всю электронику, посадил неспособные летать в такую погоду самолеты и ушел ходом, который «Чарли» дать уже не мог. Выжимая критические 12 узлов, ты все же плелся по следу авианосца и нашел большой корабль с ярко освещенной полетной палубой и высокой центральной надстройкой. Но радость сменилась очередным ударом в сердце: чтобы сбросить со спины «навязчивого русского», американцы подставили тебе танкер, закамуфлированный под «Мидуэй».
Не грусти - это было единственное поражение в твоих многочисленных кампаниях. Это был трагический поход, отразившийся на твоей карьере и вошедший в Военно-Морской учебник, чтобы не дать американскому флоту повторить подобное.
Ты забыл походы «один против всех» на учения Тим Спирит, Римпак, Асвекс, Коуп Норт, плавание в ордерах «Миссури», «Энтерпрайза», «Нимитца», «Карла Винсона», «Беллью Вуда», «Таравы», «Триполи» и десятков других боевых кораблей Тихоокеанского флота США? Вспомни, как уважительно относились к тебе канадские «Рестигуш», «Терра Нова» и «Фанди», австралийские «Дарвин» и «Хобарт», как построилась для приветствия команда джентльменов английского фрегата «Эктив», с которым ты разминулся у Фолклендов, но случайно встретился в Тихом океане.
Мы виделись с тобой в последний раз в жарком июле 1992 года. Ты был как всегда красив и ухожен, хотя на борту сохранилась всего треть экипажа. Внутри тебя была непривычная тишина и полумрак. Я зашел на ходовой мостик, дал обесточенному телеграфу «Самый полный вперед» и не стал возвращать его на «Стоп машинам» - я знал, что открытого океана ты уже не увидишь, но не хотел тебе этого говорить. Подошел к бинокуляру и навел его в сторону того балкона, на который когда-то, прыгая от радости, выскочила моя жена, заметив с четырнадцатого этажа серый силуэт «Чарли», втягивающийся в бухту Золотой Рог. Я знал, что и этого больше не будет. Все позади...
И тогда я решил сделать то, что собирался сделать давно: залез на фок-мачту под самый топ, сел на площадку, обнял железо и стал говорить с тобой, мой «Чарли». Те слова - только тебе.
А потом была встреча в моей каюте номер 15. Друзья понимающе посмотрели на мои красные глаза и налили мутной флотской жидкости, от которой я все не мог опьянеть.
Вечером мы расстались. Навсегда.

Как я защищал кубинскую революцию.
Цельнотянуто
Ник автора- remetalk

Часть 5. Служба.

С уходом ветеранов Карибы кадровый состав Центрального клуба подвергли решительным переменам. На место киномеханика пришёл Витька Воронков, мой однобарочник. Родом он был из Киргизии. Обилие братьев меньших, бедность, папаша - алкаш и учёба в интернате роковым образом сказались на Витькином образовании. Непременными атрибутами всех его рассказов о «гражданке» были мотоцикл, анаша и менты. Более всего восхищала в нём патологическая жажда объективного знания. Витька часами слушал мои занудные байки о неисчерпаемости электрона как и атома или видах на открытие монополя Дирака. Больше других поразили Витьку две фундаментальные истины - факт существования асимптоты и принцип запрета Паули. Опровергнуть их ему так и не удалось, хотя каждое воскресенье предпринимаемые попытки становились всё изощрённее.

Сдружились мы с Витькой сразу. За год службы поругались лишь однажды, когда я, шутки ради, попросил Колю из строевой части внести Витьку в приказ о присвоении звания «ефрейтор». Носить лычки Витька не стал, а на меня сильно обиделся.

Алишеру Хока взял соловья - стажёра Тимура. Тимур, корсак из-под Астрахани, являл собой заторможенное существо, тщательно забитое и запуганное мотострелковой учебкой. Он до смерти боялся Хоки, а ещё пуще Алишера, сразу осознавшего себя матёрым дедом.

На должность водителя Хока привёл ещё одного соловья, уже успевшего вкусить дедовщины в роте материального обеспечения. Новое место боец воспринял как незаслуженный дар судьбы, и, чтобы не гневить Бога, всячески выказывал подобострастие Хоке и глубокое почтение старослужащим. Уговаривать его работать нужды не было, приходилось только остужать излишний пыл.

Меня Рязанцев сделал своим заместителем, сбросив всю заботу о личном составе. В мои обязанности теперь входило получение формы, постановка и снятие с довольствия, выписка сухого пайка, контроль за сменой белья и прочие скучные дела. С новым назначением я стал и начальником библиотеки. Это повлекло за собой бесконечные тяжбы с дежурными по батальонам, не желавшими поставлять народ для уборки. Зато появилась возможность, ссылаясь на дела, в любое время исчезать из поля зрения начклуба. Библиотекаршей работала милая лейтенантша, - женщина, приятная во всех отношениях.

Как на самого грамотного Хока свалил на меня бригадную подписку на газеты и журналы. Каждые полгода заполнять длиннющие ведомости, собирать с офицеров деньги было противно. Особенно раздражал меня парторг одного из мотострелковых хозяйств. Из полугодия в полугодие жена этого капитана выписывал на Кубу «Журнал мукомольной, элеваторной и комбикормовой промышленности».

Должность фотографа Центрального клуба предоставляла замечательные возможности для воспитания в себе специалиста широкого профиля. Во-первых, я был фотокорреспондентом. Главное требование - оперативность. Любивший и умевший «прогнуться» Рязанцев время от времени устраивал показательные выступления - отправлял снимать открытие партсобрания, а в перерыве раздавал генералам из президиума ещё тёплые комплекты снимков.

Часто приходилось снимать в поле всяческие бега - тактические учения, командно - штабные учения, стрельбы, сдачу экзаменов. Утром фотографируем - к обеду газета должна уже висеть у штабной палатки. Проявлял и печатал в кунге автоклуба, экономя воду и электричество. Подобные студии способствовали накоплению бесценного опыта военно-полевой фотографии. Думаю, вряд ли кому-нибудь коллег приходилось за отсутствием воды промывать снимки в кофе с молоком или, оказавшись без фиксажа, стабилизировать фотоизображения собственной мочой.

В «мирное» время основным моим занятием были всяческие фотохудожества - оформление средств наглядной агитации: стендов, доски почёта, ленинских комнат, учебных классов, музея боевой славы.

Оформляя ленинские комнаты (а их было штук сорок), приобрёл стойкую неприязнь к кандидатам и членам политбюро ЦК КПСС равно как и деятелям Генерального штаба. Я должен был чутко отслеживать все кадровые метаморфозы этих органов и оперативно заменять фотографии усопших или опальных начальников фотографиями новых. Фотографии партийных деятелей я находил в бережно хранимой «Правде» с материалами последнего исторического съезда. Там на первой полосе были маленькие портретики всего секретариата ЦК. С военными было сложнее, пока я не нашёл в библиотеке свежий «Военный энциклопедический словарь». Увеличивать газетный снимок 3х4 до размеров 18х24 дело неблагодарное. Во-первых лезет страшных размеров типографское зерно, во вторых, получается грязно-серый фон. Хока же требовал контрастности. Для достижения её, я, «честно» напечатав первый снимок, аккуратно вырезал из него физиономию вождя и выкидывал. Всё, что оставалось, использовал как маску. Спроецировав при красном свете негатив с портретом лидера на фотобумагу, совмещал маску с контурами лица и, таким образом, защищал фон от паразитного света. Процедура эта требовала несвойственных мне терпения и аккуратности. Если снимки из первого десятка ещё отвечали анатомическим особенностям модели, то на каждом последующем сходство становилось всё неуловимее. По мере продвижения работы к концу маска ложилась всё менее точно, у деятелей появлялась очень модельная причёска либо исчезала вообще какая-либо вместе с половиной лба, иногда появлялись по две-три пары бледных ушей (чем ниже - тем темнее) и другие неожиданные черты. Первые десять фотографий расклеивал по ближайшим к штабу ленинским комнатам. Последнюю, самую весёлую, отдавал Алишеру.

Алишер с Тимуром вставляли кошмарика в проектор и, спроецировав его на холст, маслом писали, как умели, портрет вождя размером полтора на два с половиной метра. Портрет выставлялся на плацу, и каждый новый уродец доставлял воинам-интернационалистам пару-другую приятных минут. К концу моей службы там образовался веселый такой паноптикум - проверяющие из Москвы, знакомые с каноническими изображениями либо с персонажами лично, очень радовались увиденному и просили меня сфотографировать их на фоне особенно приглянувшегося изображения.

Часто приходилось снимать в школе. Дети офицеров учились в соседней восьмилетке, закончив курс которой переходили в посольскую школу. Бригада помогала школам, и съёмки всяких пионерских мероприятий, спорта, портретов отличников и выпускных альбомов входила в мои обязанности. Особенно я любил работать в посольской школе. Уезжал я вместе со школьниками на бригадной развозке. Снимал обычно утром и до конца занятий бродил по Гаване, ни в чем себе не отказывая. Редкое для советского солдата состояние - богатый иностранец.

Самой неприятной из моих обязанностей была криминальная фотография. Приходилось снимать следственные эксперименты, которыми часто заканчивались попытки добыть товар для «ченча». Приходилось снимать и трупы. За полтора года службы на Кубе в бригаде численностью две с половиной тысячи человек погибло семеро солдат. Трое стали жертвами несчастных случаев. Одного застрелил кубинский сержант - наш боец перелез через «колючку» кубинской части стал навязчиво предлагать стоявшей на посту барышне купить плавки. Женщина по телефону вызвала разводящего, и тот, не заходя на пост, выстрелил. Под Новый год в камере «губы» повесился на собственных штанах солдат, уличённый в ограблении офицерского магазина. Двоих довели деды.

Дедовщина же, как правило, была причиной побегов. Существовала детально отработанная методика отлова беглецов. Если командир в течение двух часов не мог установить место нахождения своего солдата, он обязан был известить об этом оперативного дежурного. Получив такую информацию, оперативный вскрывал пакет «Буран». Там находился боевой расчёт и запечатанный сургучом пакет «Тайфун». По боевому расчёту дежурный оповещал всех указанных в нём заранее проинструктированных участников охоты. Говорили лишь одно слово: «Буран». Спешно организуемые по этой команде патрули обшаривали всю территорию бригады.

Услышав в трубке вводную «Буран», я бежал в штаб, где меня уже ждал военный билет беглеца. За два часа, до вскрытия пакета «Тайфун», я должен был переснять фотографии, увеличить и напечатать 50 снимков 9*12. Если через два часа бойца не находили, оперативный дежурный вскрывал «Тайфун». В нём - новый боевой расчёт и пакет «Ураган». По команде «Тайфун» создавались новые патрули. Оснащённые сделанными мною снимками, они приступали к поискам за пределами центра. Ещё через два часа взламывалась печать пакета «Ураган». По содержавшейся в ней инструкции оповещалась кубинская полиция, совместные группы блокировали порт, аэропорт, дороги. При мне до «Урагана» дело не доходило, но Серёга рассказывал, что в самом начале его службы некого бежавшего с АКМом соловья сняли с итальянского судна.

Во время одной из охот я прибежал в штаб и, отдав комбригу 50 еще теплых снимков, узнал, что боец уже найден. Соловей, испугавшись очередной разборки с дедами, спрятался в танке и там уснул. На обратном пути меня догнал майор Рыжих из Особого отдела.

Особый отдел бригады был укомплектован по штату дивизии. Так, если в дивизии один опер приходился на полк, то в Центре - на батальон. Работая с двумя-тремя стукачами (а их было много больше), опер знал всё. Майор Рыжих отвечал за работу с «малыми» подразделениями. Его «вотчиной» были комендантский взвод, клуб, типография, офицерская столовая. Всего человек 100, но «блатных», - имеющих постоянный выход в Гавану. Майора я знал давно. Он часто заглядывал в лабораторию и заводил разговоры «за жизнь». Общаться с ним было приятно. Рыжих имел имидж мягкого, интеллигентного, всепонимающего старого майора. Неторопливо беседуя, он между делом, как бы от скуки, просматривал стопки готовых фотографий, тактично советовал «запечатывать» бортовые номера боевых машин.

На этот раз опер был особенно любезен. Перекинув логический мостик от пропавшего бойца к побегам вообще, он стал задавать вопросы. За каждым моим «да» следовал новый, уже более конкретный вопрос, ответ «нет» тут же изобличал во мне изменника Родины.
-Послушай, - интересовался Рыжих, - вот, допустим, ты в курилке услышал, что какой-то солдат говорит о том, как хорошо жить в Америке. Что ты будешь делать?
-Как что? Поговорю с ним, скажу, что там человек человеку - волк, попытаюсь объяснить...
-А если он не послушает?
-Ну, тогда подниму вопрос на комсомольском собрании, пусть ему товарищи...
Рыжих решил зайти с другого конца.
-Серёжа, а тебе никогда не хотелось стать разведчиком, собрать вокруг себя врагов, а потом... Я тебе разрешаю говорить всё.
-Да нет, товарищ майор, я на физика учусь.
-Но ты хочешь, чтобы над нашей землёй небо было чистым?
-Хочу.
-А что для этого нужно?
-Нужно, чтобы каждый на своём месте...Вот закончу институт, буду ковать ядерный щит страны...

Между тем, подошли к клубу. Я уж хотел было укрыться в лаборатории, но майор остановил.
-Серёжа, я тебе так скажу. Если у тебя будут проблемы, а они у тебя будут, жизнь есть жизнь, приходи к нам, мы тебе поможем. Ты же хочешь уехать пораньше, первой баркой? И одеться хочется, правда? Короче, думай. Только, если возникнет желание меня увидеть, в отдел не ходи, при встрече дай знак, я тебя сам найду.
Пожав протянутую широким жестом майорскую руку, я ушёл в клуб.

Вечером в гости ко мне зашёл Коля Рыбалка, барабанщик оркестра. Мой рассказ о беседе с гэбэшником его неожиданно и крепко насмешил.
-Про чистое небо спрашивал?
-Ну.
-А ты?
-Пообещал ковать ядерный щит.
-А я ему сказал, что я барабанщик, моё дело громко и в такт стучать.
-А он?
-Он обрадовался. Серёга, - вдруг оживился Коля, - он тебе разрешил говорить всё?
-Разрешил.
-Серёга, давай ты будешь стучать на меня, а я на тебя. Оба уедем первой баркой.

Играть в эту игру мы не стали, хотя соблазн был. С тех пор я избегал встреч с Рыжих, если же встреча была неизбежна, что было сил прижимал руки по швам и упорно смотрел в сторону. Боялся, как бы он какой-либо мой неловкий жест или взгляд не принял за условный знак.

Стукачей хватало и без нас с Колей. Двоих я знал. Одним из них был толстый рыжий танкист Петя, мой однобарочник. О том, что Петя стучит, предупредил меня знакомый водитель начальника Особого отдела. Я и сам подозревал нечто подобное, уж очень настырно Петя лез в друзья. Иногда на правах однобарочника Петя просился на ночь поработать в лаборатории. Утром замечал отпечатки пальцев на плёнке, перепутанные комплекты снимков, перерытые книги.

После очередного Петиного визита обнаружил пропажу часов. Часы были старенькие, их мне на память подарил перед уходом Серёга. Батарейка в часах сдохла, и я бросил их в коробку с кассетами. Пете о пропаже ничего не сказал, понимая, что концов теперь не найти. Недели через три танкист зашёл в лабораторию. Поговорили.
-Который час? - спрашивает Петя.
-Не знаю.
-А где твои часы?
-Какая-то блядь спёрла.
Помолчали.
-А они вроде у тебя не ходили?
-Нет, - говорю, - не ходили.
Снова пауза, наконец Петя решился:
-А ты не знаешь, почему они у тебя не ходили?
Такой наглости я не вынес и навсегда изгнал Петю из лаборатории.
Вторым достоверно известным мне стукачом был художник Алишер, но об этом я узнал уже после его дембеля.
(Продолжение следует)

ИМЯ

Имя каждый делает себе по-своему - кто-то зарабатывает его тяжким ежедневным трудом, кто-то получает сразу и нахаляву... Лейтанант Серёга Х. сделал себе имя в нашем мотострелковом полку в первый же день пребывания.

Итак - место и время действия - Печенга, 1983 г.

Ежедневное послеобеденное построение офицеров полка в этот день было украшено пятёркой свежих лиц. Молодые лейтенанты, чеканя шаг, выходили из строя и браво рапортовали командиру полка подполковнику Ж.: "Трыщь п-полковник! Лейтенант имярек! Представляюсь по случаю..." и т.д. Хитроумный командир уже, конечно, выслушал всё это в своём кабинете (лейтенанты прибыли утренним рейсом автобуса и уже успели разместиться в общаге), но, видимо, решил продемонстрировать остальным офицерам полка что такое настоящий строевой шаг в исполнении свежеиспечёных выпускников МосВОКУ. Дабы иные офицеры и прапорщики устыдились бы собственного нерадения в оном вопросе. По такому случаю он даже сменил свой неизменный танковый комбинезон на шинель и подпоясался портупеей, чем выгодно отличался от остальных присутствующих офицеров полка, щеголявших в потёртых выцветших спецпошивах. Хотя до блеска и шика молодого пополнения всё равно не дотягивал...

Выслушав доклады, командир произвёл назначения вновь прибывших на должности по бумажке, заботливо подсунутой начальником штаба. А затем продолжил праздник души ежедневной рутинной процедурой раздачи "е@уков и пряников".

По окончании построения одного из молодых лейтенантов внезапно оседлал и уволок в штаб парторг полка (а была ещё и такая должность в те незабвенные времена) подполковник П.

Как выяснилось позже, господин подполковник на следующий день в 5:30 должен был убыть на дивизионную партконференцию в город-герой Мурманск и не просто так, а с докладом. А поскольку Серёга Х. был уже не просто "кандидат", а целый "член" партии (папа в ГлавПУРе - не хрен собачий), то и решил парторг перепоручить важнейшее дело написания доклада, посвященного очередным важнейшим решениям партии, молодому коммунисту в качестве партийного задания. Для этих целей и были выданы лейтенанту Х. набор карандашей и ручек, тетрадка, пачка бумаги и необходимая литература в виде журнала сообразного названия. А также был произведён соответстующий инструктаж и даны добрые напутствия.

Получив всё вышеперечисленное, лейтенант Х. вышел на плац, свернул в трубочку журнал, тетрадку и бумагу, заложил руки за спину и принялся не спеша прогуливаться по периметру плаца. За сим занятием он и был через некоторое время застигнут парторгом полка, по какой-то надобности выскочившим из штаба.

"Товарищ лейтенант, как это понимать!?" - строго спросил подполковник П. "Трыщь п-полковник!" - браво ответил лейтенант Х. - "Обдумываю тезисы вступительной части доклада!" - и предъявил руки, отягощённые предметами труда партийного деятеля. "Молодец!" - похвалил подполковник П. и убыл по своим делам.

История эта повторялась в тот день неоднократно. В ответном докладе менялось только название обдумываемой части "первая... вторая... третья...". Наконец уже перед самым отбоем прозвучало слово "заключительная".

Неотложные дела, вызванные необходимостью участия в завтрашней дивизионной партконференции, надолго задержали подполковника П. в части. Наконец уже после полуночи дверь его кабинета открылась и на пороге появился очень серьёзный лейтенант Х. Плотно закрыв за собой дверь, он молча положил на стол перед подполковником П. набор карадашей и ручек, журнал и девственно чистые тетрадь и пачку бумаги, а затем сказал: "Товарищ подполковник! Как член партии члену партии я хочу Вам сказать - Вам дали это поручение, Вы и пишите!" - после чего развернлся и вышел.

История умалчивает, как провёл остаток ночи подполковник П., но в полку с тех пор гуляла байка о том, как Серёга Х. парторга полка нае@ал.

История взята со страниц газеты "Русская Германия", только не знаю куда больше подойдёт во "Флот" или "Вероятный противник"

"Как Русский боцман взял Венецию"

В ночь на понедельник венецианские карабинеры были подняты по антитеррористической тревоге. Неизвестный угнал речной трамвайчик - "вапоретто"- от площади Святого Марка и взял курс на нефтехимический комплекс в лагуне Порто-Магера.


Но город дождей никто не собирался взрывать. За штурвалом вапоретто стоял не боевик «Аль-Каиды», а нелегальный эмигрант из России, бывший боцман Виктор Соболев, тридцати шести лет. В крови моряка бушевал алкоголь (когда измерили концентрацию, гостеприимные венецианцы вошли в новую фазу шока), а в душе выла тоска по морским просторам. Таран в планы боцмана первоначально не входил.

Однако унизительная суета полицейских катеров вынудила Соболева к ответным маневрам. Комментаторы уважительно отмечают богатство и разнообразие навигационных приемов, который применил боцман, уходя от погони. Сначала Соболеву удалось прорваться в лагуну - тут его и начали отслеживать с помощью радарной системы наблюдения за водным транспортом. Затем он сумел сняться с мели, на которую его загнали усилиями полицейских катеров. При этом он повредил руль, но и со сниженной маневренностью разогнался и пошел на таран враждебного судна. В конце концов взбунтовавшийся трамвай направили в узкий канал, где на него высадилась абордажная команда.

По отзывам прессы, погоня напоминала лучшие сцены из жизни Джеймса Бонда. На должном уровне прошел и абордаж: захват мятежного боцмана был весьма зрелищным - «molto scenografico».

Соболев предстанет перед судом, где ему будут предъявлены многочисленные обвинения: от нарушений навигационного кодекса до нелегального въезда в страну.

Венецианские чичероне могут прибавить новый эпизод в тематическую экскурсию «Русские в Венеции». Теперь это не только Игорь Стравинский, Сергей Дягилев, но и Виктор Соболев.


(Вот гады, нет, не понять им, что русская душа требует размаха и простора! Хотя если взглянуть с другой стороны, то если бы Соболев преследовал более конкретные цели, то... полиция Венеции нервно курит в стороне. Летёха)