Часть вторая. Прощальный полет баклана. Как закалялась сталь

" У моряка нет трудного или легкого пути-
у моряка есть только славный путь!"
( Нахимов П.С.)


Все когда-нибудь происходит в первый раз и запоминается навсегда: женщина впервые рожает, ребенок впервые встает на ноги, первоклассник получает первую двойку, мужчина впервые разводится. Моряк тоже помнит, когда впервые выходит в море. Как я уходил в первую свою автономку, не забуду никогда. Поверьте, эта история того стоит, и достойна своего времени!
Первый год лейтенантства, не в пример другим моим сокурсникам, с первых дней загрузившихся на корабли, прошел практически на берегу. Если не считать единственного выхода в море на трое суток в первый же день пребывания на Севере. Тогда узнав, что я служу от силы четвертый час, меня посадили на пультовской топчан и строго-настрого попросили руками ничего не трогать, и все трое суток я с ужасом рассматривал сотни мигающих лампочек на мнемосхемах. После почти целый год возможности вспенить моря мне не представилось. Второй экипаж ракетного подводного крейсера стратегического назначения "К- ...", в который занес меня кадровый вихрь, раньше морячил часто и успешно. Но с уходом корабля в средний ремонт в Северодвинск экипаж постепенно развалился на части и был разобран по другим кораблям, а по сути представлял из себя отстойник списанных и больных. О походах в море подзабыли и не жалели. Ко всему прочему уже в ноябре нас отправляли на завод менять первый экипаж, месяцев эдак на шесть. "Северный Париж" кроме стандартных соблазнов манил еще слухом о назначении нашего экипажа техническим. Для непосвященных: служить в Двинске, получить постоянные квартиры (тогда их еще давали), в море не ходить, а коротко: получить все преимущества берегового существования, о которых мечтают все подводники, прослужившие более трех лет. Среди офицеров и мичманов шло брожение, обстановка расхолаживала. В тот год к нам пришел всего один молодой лейтенант - я, и общая расслабуха офицерского состава в ожидании береговых привилегий как-то не так сказалась на моем становлении. Большая часть офицерства хлопала по плечу, советовала не ломать голову, зачеты по специальности пустить побоку, мол, все одно служить на заводе и тому подобное. Непосредственные начальники - механик и комдив - бурчали о сдаче зачетов, учебе, устройстве корабля, но как-то неубедительно и совершенно ненастойчиво. Скорее автоматически, по привычке, всеобщая безмятежность охватила и их. Да и по-моему, они понимали, что изучать корабль без корабля, сидя на берегу - полнейший абсурд. И не напирали. Все прошло по плану. Выехав железнодорожным обозом в Двинск, мы просидели там среди сварки и ржавчины до апреля. Успешно вернулись в Гаджиево. Пережили смену командира. Так же успешно через две недели срулили в учебный центр в Палдиски. В краю горячих эстонских парней мы застряли почти на три месяца, попутно с учебой выкрасив и отремонтировав все вокруг. Новый командир фанатично стремился в море, мы не очень, но его должностной энтузиазм "заражал" деятельностью и нас, приходилось скрипеть, но возвращаться к реальной жизни. А посему после Палдиски завертелась кутерьма: экипаж передали из одной дивизии в другую, мы с ходу запрыгнули на корабль, выходы в море чередовались со сдачами и приемами корабля. Неделя моря, неделя берега и камбузных нарядов. К годовщине своей службы я, тем не менее, наплавал чуть более месяца, тогда как мои одногодки готовились кто во вторую, а кто и в третью автономку. Потом-то я их нагнал, а тогда... В один из перерывов между сдачами и приемами корабля я осуществил воссоединение с семьей. Уезжая на Север, я оставил жену на четвертом месяце беременности дома, в Севастополе, и за год виделся два раза. Сначала когда родился сын, потом на майские праздники вырвался на несколько дней из Палдиски. Одинокая жизнь порядком поднадоела, да и мужской организм требовал женского присутствия. Встретив некоторое сопротивление семейства жены, я не без труда выписал супругу с дитем в Гаджиево. Благо, хотя у меня еще и не было квартиры, но друг детства оставил мне свою на пару лет, с мебелью и остальными причиндалами, уезжая сам в Северодвинск.
Все складывалось как нельзя лучше. Семья рядом, служба сносная, все путем! Но флот не был бы флотом без всевозможных каверзных изюминок. Заступив в один из вечеров дежурить в исключительно лейтенантский наряд на камбуз, я неожиданно утром был заменен. Прилетел такой же лейтенант Скамейкин, отобрал халат и повязку и сказал, что меня срочно вызывают в казарму. В казарме командир строго и конкретно указал: в море на трое суток с экипажем Тимоненко, стрельба торпедой с якоря, у них заболел управленец. Туда и обратно. Отход в 20.30 из Оленьей губы. Сейчас домой, собраться, отдохнуть, обняться с женой и в 19.00 на "скотовозе" убыть в Оленью.
Понять дальнейшее невозможно, не понимая, что есть "скотовоз". Это песня! Военно-транспортная. Как показывает практика, высшие и высокие чины из флотского командования, хотя и растут со всеми из одного огорода, все остальное офицерство, а тем паче мичманов, почитают за быдло. Грубо, но верно. Поэтому для передвижения личного состава между базами (а от Гаджиево до Оленьей губы примерно 17 километров) утром и вечером идут машины, бортовые "Камазы". А теперь представьте: как называть транспортное средство, если в январе месяце на сто человек дают два "Камаза" под брезентовым тентом. Думаю, "скотовоз"- это еще мягко! Так и едет народ со службы и на нее: впереди беленький автобус "Пазик"- для белокостного штаба, а за ним два-три раздувшихся "скотовоза" с прочими плебеями. Правды ради скажу, что где-то к концу 80-х "скотовозы" заменили на "Камазы" с кунгами. Там, конечно, потеплее, но и людей вмещается в два раза меньше, то есть давка покрепче.
Вот на таком транспорте мне и надо было убыть в Оленью губу. На мое счастье, подавляющая масса подводников живет в Гаджиево, отчего обратно в Оленью машины идут полупустые, почти порожняком. Как образцовый и исполнительный военный я с блеском выполнил приказания командира: отдохнул, поспал, облобызал жену и сына и без десяти семь стоял у места посадки, около поста ВАИ. По какой-то прихоти судьбы подогнали кунги (в ту пору редкость), народа было немного, вбрасывания не случилось. Все чинно расселись и поехали. Через полчаса были на месте. Маленький нюанс: открыв дверь кунга, можно просто выпрыгнуть на остановке, а можно вставить специальный железный трапик в два паза, спуститься цивильно и с достоинством. Вот это самое достоинство меня и подвело! Сидел я крайним у двери, остановились, подхватил я этот цельносварной трап и вставил в пазы. Но в один не попал и не заметил. Встал на него и начал спускаться. Меня одного он, скорее всего, выдержал бы, но на беду сразу за мной на него встал семипудовый, кровь с молоком, мичман. Трапик сник, хрустнул и обломился. В итоге на моей правой ноге, точнее, на ее лодыжке оказались: злополучный трап плюс веселящийся от неожиданного падения монументальный мичман. Больно было - не описать. Выползя из-под мичмана, я прыгал минут пять, подвывая и похрюкивая. Постепенно боль притупилась, но на ногу можно было наступить только чисто условно. Путем подскоков, подскакиваний и подвываний я кое-как добрался до пирса. Доложился по "Каштану" о прибытии и на одних руках спустился вниз. В центральный пост, хочешь-не хочешь, заходить надо. Командиру представиться. Тут мне сразу не понравилось. Командир, кавторанг Тимоненко, будущий адмирал, и комдив вместе с старпомом Светляковым, моим будущим командиром, разносили в пух и прах какого-то мичмана. Старпом визжал как заведенный, командир угрюмо кидал резкие, рубящие фразы. Меня мимоходом оприходовали, выслушали и отправили к командиру дивизиона. Получив каюту, шконку и очередной словесный "урок мужества" со стороны комдива-раз, я поплелся в отсек. Старшина отсека успокоил меня, просил не удивляться, у них в экипаже все построено на тактике террора и крика. Да и у комдива прозвище: "Витя-разорви сердце!", и этим все сказано.
В море вышли вовремя. На второй день нога моя распухла, посинела и пожелтела и упорно не позволяла на себя наступать. Корабельный доктор, такой же лейтенант, осмотрев злополучную лодыжку, посоветовал попить анальгин, перетянул ногу эластичным бинтом и написал направление в госпиталь по приходу в базу. Все. Да большего он и не мог. Трое суток нога ныла и постреливала. Хохмочка началась позднее. По возвращении. Пришли в субботу, ближе к обеду. Стояла мерзковатая погода, моросил по-северному поганенький осенний дождик из числа тех, которые не выключаются сутками. Закидав в портфель пожитки, я заковылял на выход. Не тут-то было! Центропост обернулся для меня полнейшим тупиком. Командир Тимоненко легким барским движением мизинца остановил мои неуклюжие попытки вылезти в верхний рубочный люк, и не обращаясь ко мне, сказал старпому:
- Александр Иванович, этого умника на берег не спускать. Завтра он уходит с нами на контрольный. Потом автономка. Вопрос решен. Пусть симулирует на борту корабля.
Светляков вперился в меня и развизжался (что умел, то умел!).
- Сдать удостоверение личности, ботинки! Комдив, отнять у него штаны! Запереть в каюте! Выставить вахтенных! Выход лично вам даже на пирс запрещаю!!! Ни шагу с корабля!
Я опешил. Такого фонтана я не ожидал, зная, что доктор о состоянии моей ноги командиру доложил. Тимоненко, судя по всему, решил, что военные кости срастаются по приказу. Так или иначе, но через ЦП наверх я выйти не смог. Спустившись вниз, я уселся на пульте и прикинул перспективы. Продаттестат на трое суток мне не выписывали. Приказа на прикомандирование дивизия не делала - договаривались кулуарно. То есть официально на корабле меня просто не было. Значит, надо бежать.
На свет божий я выполз через люк 5-бис отсека и перебежками проник в ограждение рубки. На мою беду Тимоненко вынес свое барское тело на пирс и неторопливо гулял туда-обратно, не обращая внимания на дождь. Я залег и стал ждать. Ждал четыре часа. По моим предположениям Тимоненко был мокр насквозь, но с пирса не уходил, только периодически вызывая к себе кого- нибудь с корабля. Вымачивал беднягу и отпускал, видимо получая от этой процедуры чисто садо-мазохистское удовлетворение. Через четыре часа его вызвали к телефону, и я наконец смог отхромать подальше от пирса с максимально-возможной для меня скоростью. Зная военную организацию, я абсолютно не сомневался, что вызывать из дома меня будут настойчиво и неоднократно. Поэтому решил отгородиться от такой напасти официально и взять справку в госпитале. Госпиталь, совсем кстати, был по дороге домой. В приемном покое сидел майор-медик и скучающе листал журналы. Выслушав меня, майор глубокомысленно осмотрел ногу, похрустел костяшками пальцев, подумал и спросил:
- Медкнижка при себе?
- Да.
- Давай. Напишу освобождение до понедельника, а там с утра к травматологу. Дома лежать, ногу выше головы, пей аспирин и анальгин. Понимаешь, я сам окулист, а сейчас больше никого нет, даже рентгенолога. Будут к вечеру. Вот если бы у тебя глаз болел...
После госпиталя я призадумался. Запись в медкнижке была не особо устрашающая. Ее одной маловато. Решившись, я, не заходя домой, потащил бревноподобную ногу прямо домой к командиру. Командир жил на четвертом этаже, в доме на самой высокой точке поселка (в его квартиру я сам въеду четыре года спустя), пока добрался, трижды пропотел и чуть не стер зубы от боли. Позвонил. Командир открыл, оглядел с ног до головы и понял, что это не просто визит вежливости.
- Докладывай.
Я доложил, специально сгущая краски и напирая на то, что Тимоненко ложит все, что может, на мнение моего шефа, и, мол, я иду в автономку с ними, и плевал он на мой экипаж, и... Судя по лицу командира, такие доводы на него не просто подействовали, а разъярили до крайности.
- Белов! Домой! Болеть до понедельника! Утром к врачу!!! Нашего лекаря я пришлю сегодня же вечером. Посылать всех тимоненковских гонцов на х...!!!!! Я приказал! Людей, б....ь, они у меня отбирать будут! Выйдешь из дома - арестую! Сгною, если к кораблю ближе, чем на триста метров, подойдешь без моего приказа!!!
Домой я хромал в наипрекраснейшем настроении. Приказ начальника- закон для подчиненного (см. Строевой устав). Не выйду из дома и точка! Командир приказал!
Дома жена схватилась за сердце, запричитала, мимоходом заметив, что уже три раза за мной прибегали с корабля. Наложив холодный компресс на пораженную конечность, я разлегся на диване, водрузил ногу на стопу подушек и начал болеть. Следующих трех визитеров от Тимоненко я отшивал уже лично, демонстрируя медкнижку и цитируя слова командира. Вечерком заглянул наш корабельный доктор Серега. Посмотрел и уверил меня, что дело и правда серьезное. В воскресенье за мной уже не заходили. Плюнули.
Понедельник начался с попыток надеть ботинок. Хромач упрямо не лез на ногу. После серии бесплодных попыток я плюнул, надел на правую ногу дырчатый подводницкий тапок и, подволакивая ногу, побрел в поликлинику.
Врач-травматолог оказался тридцатилетней блондинкой с изумительной фигурой, обтягивающем халатиком, надетым на нижнее белье (просматривалось очень впечатляюще) и достоинствами, выпирающими откуда было возможно. Зрелище было до того завораживающее, что о ноге я как-то подзабыл. Сексапильный травматолог нежными пальчиками общупала мою лодыжку, наклоняясь так, что сквозь разрез халата я видел пол, поохала и отправила меня на рентген. После рентгена доктор посмотрела еще влажный снимок, откинулась на стуле, закинула ногу за ногу (у меня перехватило дыхание ) и с нематеринской жалостью сообщила:
- Пашенька, у тебя практически перелом лодыжки, трещина очень большая, да еще опухоль... Будем накладывать гипс. Как же ты, бедняжка, столько дней терпел? Снимай штаны!
Команду на оголение я выполнил быстро, хотя и неуклюже. Лежа на столе, обкладываемый теплым гипсом, я больше всего боялся, что мужское естество проявится в самый ненужный момент. Предпосылки к этому были. Горячие руки сердобольной докторши летали по всей нижней части тела, задевая нужные и ненужные органы. Но этого конфуза, слава богу, не случилось, и через полчаса мою ногу упаковали в лучшем виде по самое бедро. Лишних костылей в поликлинике не оказалось, и Светлана Ивановна (так звали моего медика) вызвала машину "Скорой помощи", чтобы отвезти меня домой.
- Полежишь месячишко в гипсе, отдохнешь. Недельки через две приходи, посмотрим, - сказала на прощанье доктор и чмокнула меня в лоб.
Жена на пороге квартиры перенесла очередной удар: утром муж ушел на своих двоих, вернулся на носилках. После обеда супруга взяла в аптеке напрокат костыли, и потекла новая жизнь. На три недели про меня забыли. Жена носилась по магазинам, я сидел с сыном, подложив под ногу костыль. Недели две спустя сходил в госпиталь, узнал, что гипс носить еще недели две. Мой же экипаж по слухам занимался обычным делом. Крутился между берегом и морем.
Идиллия закончилась ровно через неделю и снова в воскресенье. Когда утром жена ушла за "воскресной колбасой" (непонятно почему, но в наш поселок колбасу завозили исключительно по выходным), а я как всегда остался с сыном, в дверь позвонили. Вдевшись в костыли, я доковылял до двери, и, не ожидая никаких засад, открыл. На пороге стоял НЭМС нашей дивизии, каперанг Пантюша, собственной персоной! Когда лейтенант является к полковнику - это нормально, но если полковник к лейтенанту - то это уже что-то экстраординарное.
- Здравствуй, Павел! Как здоровье?
То, что каперанг знает, как зовут какого-то задрипанного лейтенанта первого года службы, насторожило меня еще больше.
- Ничего... Заходите.
Каперанг шагнул в прихожую.
- Видишь ли, Павел, мы люди государственные, военные. Нам приказывают - мы выполняем. Сознаешь?
- Сознаю... - Большего мне не оставалось.
- Тогда слушай! Завтра с утра в госпиталь, там все знают и объяснят. В среду уходишь в автономку с Тимоненко. Больше некому! Возражений не принимаю - это приказ! Выздоравливай!
Закрывая дверь, я прикидывал как "обрадуется" жена. Об отказе я и думать не смел. Отказываться нас не учили.
Дальше события понеслись как на паровозе. В понедельник в госпитале сексуальная Светлана Ивановна предстала передо мной не звездой стрип-шоу, а в форме капитана медслужбы.
- Мы, Пашенька, тоже люди военные. Нам приказали - мы выполняем.
Никаких эротических видений, когда она снимала у меня гипс, почему-то не возникало. Костыли у меня отобрали, дав взамен палочку, ногу туго забинтовали и посоветовали до завтра много не ходить.
- Не обижайся. Не ты первый, не ты последний. Терпи. - посоветовала Светлана Ивановна и опять поцеловала меня в лоб.
Идти жаловаться на судьбу было некому. Мой экипаж бродил по морям, заступника-командира не было. Да и не в его силах это было. Вечером ко мне зашел Шурка Антохин, старлей, наш электрик, тоже шедший с Тимоненко, забрал мои вещи и отнес на корабль. В среду утром я попрощался с семьей и ушел сам. В 14.00 этого дня мы вышли в море. На 89 суток.
Жену с сыном вывез на Большую землю тесть. Оставшись одна с ребенком, не прожив и двух месяцев на Севере и не имея знакомых, жена совсем расклеилась и передала SOS родителям. Тесть пробил командировку в Мурманск и с блеском произвел эвакуацию. А у меня на память о первой автономке остался живой барометр - лодыжка левой ноги. Правды ради скажу, что люди в экипаже Тимоненко, несмотря на взвинченность обстановки, были что надо, и воспоминания о том походе у меня самые хорошие.

Автор Павел Ефремов. Размещено с разрешения автора.

Отсюда:
http://tsushima.fastbb.ru/?1-4-0-00000489-000-0-0-1172278303

про слово БАЯН:

История этого несомненно выдающегося афоризма началась 24 июня 1898 года,
когда директор Тулонского кораблестроительного завода Марсель Лагань, будучи в командировке в Париже, решил пройтись по знакомым куртизанкам. Каково же было его удивление, когда в борделе свой фаворитки Софи он обнаружил не кого иного, как примерного семьянина, начальника Главного управления кораблестроения Российской Империи Варлампия Верховского.
- Ку-ку! - злорадно сказал Лагань.
- Сударь, это не то, что вы думаете, право, - всплеснул руками Верховский.
- Ну что вы, я уверен, что вы тут занимаетесь как раз тем, зачем приехали -
покупаете новый крейсер. Почем у вас крейсера, Софи? - продолжал издеваться
директор.
- Нам нужно поговорить, - с потухшим взором пробормотал Верховский.
- Вуаля! - подпрыгнул Лагань и стал довольно насвистывать "Марсельезу".

...рано утром 25 июня, пыхтя невыносимым перегаром, Верховский подписал
контракт с Тулонским кораблестроительным заводом на постройку нового
крейсера по проекту "Дюпюи де Лом" за 17 миллионов франков...

Утром 21 декабря 1898 года император Николай II нервно ковырялся в ухе
лорнетом. На носу было Рождество, а придворный ансамбль до сих пор не мог
справиться с новогодним ремиксом "Боже, царя храни!". Чего-то явно не
хватало...
- Что ж ты, злыдень, пиликаешь так громко? - отчитывал он большеносого
скрипача, - весь русский дух заглушаешь, понимаешь...
- Ваше Величество, начальник кораблестроения Верховский просит аудиенции! -
прогремел голос дворецкого.

Верховский нервно переминался с ноги на ногу в приемной. Сегодня ему во что
б это ни стало надо было протолкнуть документы на неучтенный крейсер
императору. Он несколько раз порывался развернуться и уйти, но всякий раз в
голове всплывал образ Лаганя с его издевательским французским "Ку-ку!". Нет, уж лучше эшафот, чем месть жены! Раздумья Верховского были прерваны
дворецким, и на подкошенных ногах он предстал перед скучающим императором.
- Здоров, Варлампий. Ты слышал, какую ересь нынче несет мой оркестр?
- Никак нет, Ваше Величество. - выдавил Верховский.
- Вот заслушай - кивнул музыкантам император - Да, что у тебя там?
- Да бумажку бы на крейсер новый подмахнуть...
- Что за крейсер, как именуем?
- Как будет угодно Вашему Величеству - Верховский был на грани инфаркта.
- Баян! - хлопнул себя по лбу император.
- Эээ... Так и запишем?
- А то ты не слышишь?
- Разрешите откланяться?
- Валяй. Баяниста Миколку сюда! - радостно подскочил Николай, - щас мы
заглушим этого скрипача!

26 июня 1899-го года в Тулоне состоялась закладка броненосного крейсера 1-го ранга "Баян". Через год великая княгиня Анастасия Михайловна после пьяного кутежа на французском крейсере "Дюпюи де Лом" прибыла на спуск нового корабля. Тулонские пивовары в этот день коллективно бастовали против
повышения налога на лягушек и голова великой княгини раскалывалась не на
шутку.

- Анатолий Романович, у меня такое чувство, что я это где-то уже видела -
обратилась княгиня к капитану 1-го ранга Родионову, глядя на знакомый силуэт крейсера.
- Это "Баян", мадам - с гордостью отчеканил морской волк.
- Люси, вы слыхали, как теперь в России именуют "дежавю"? - толкнула локтем
свою фрейлину княгиня.

Присутствовавшие офицеры оценили шутку, и через месяц она была на языке у
последнего кочегара...

Шли годы, в 1903-м "Баян" был отправлен в Порт Артур, где через год, 26
ноября, был потоплен осадной артиллерией будущих производителей покемонов и
тамагочи. В 1906-м он был поднят японцами и введен под названием "Асо", что
в переводе означает "Уже Было".

Тем временем в России встал вопрос о постройке новых кораблей для замены
потерянных в русско-японской войне. Председатель совета министров Сергей
Юльевич Витте, будучи человеком занятым, свои указания выражал в короткой
форме:

- Надо построить крейсер!
- Но по какому проекту? - взмолился морской министр.
- Какой есть, по такому стройте! - отрезал Сергей Юльевич.

Весной 1908-го года император Николай II обходил строй свежепостроенных
боевых кораблей. Вдруг император остановился так резко, что на него налетел
следовавший начальник морских сил Николай Оттович Эссен. Дрожащей рукой
святейшая особа указала на блестевший свежей краской корабль:

- Это что!?
- Новый крейсер, Ваше Величество.
- Уважаемый, это ж "Баян"! - полуистерично взвизгнул император.
- Он самый, - сохранял спокойствие Николай Оттович.
- Но он же утонул!
- Это новый...
- По тому же проекту?!
- Так точно, по тому же...
- Но... - застонал император - но это ж "Баян"!
- Согласен, Баян - процедил Эссен, грязно выругавшись про себя по-немецки -
убрать?
- Черт с ним, пусть будет...

На следующий день афоризм разлетелся по всему Петербургу, а еще через три
дня достиг Москвы и полетел далее С этого момента набор экипажа на новый
крейсер стал непреодолимой проблемой. Во время визита в Испанию была
предпринята попытка пополнения экипажа за счет местных торговых моряков, но
она оказалась безуспешной - по всей Барселоне то тут то там слышалось:
"Камрад, эсто Байан!"

С приходом к власти большевиков все отголоски царского режима попали под
запрет и императорский афоризм был забыт до конца века...

А сравнить первый и второй можно здесь:

"Баян":
http://www.tsushima.org.ru/fotoarhiv/russia/brkr_bayan1/bayan1_do_02.htm

"Баян II":
http://www.tsushima.org.ru/fotoarhiv/russia/brkr_bayan2/bayan2_04.htm