Отец Сергий

Ты кукуй, кукушка, в синей тишине
Сколько мне ещё осталось на земле,
Не жалей, а просто ты кукуй, кукушка, мне
И когда я буду где-то, где-то там,
Я тебе за каждый день втройне отдам
Песнями, что дождь слезой оставит в октябре.
© Жека «Кукушка»


- Стой, стрелять буду! - Сашка, задыхаясь, бежал за мужчиной, чья спина в чёрной кожаной куртке мелькала шагах в пятидесяти. В ответ преследуемый только прибавил ходу и завернул в лабиринт разнокалиберных гаражей. Сашка тоже нырнул туда и стал протискиваться между металлических коробок. Едва он свернул за одну из них, сталь кастета больно ударила его в лоб, в голове как будто что-то взорвалось, и он почувствовал, как по лицу течёт что-то вязкое и тёплое. Через кровавую пелену он с трудом разглядел нечёткий силуэт противника, который занёс руку для очередного удара. Инстинктивно, уже ничего не соображая, Сашка схватил задерживаемого за горло и сжимал захват, несмотря на сыплющиеся на голову удары, которые с сопением и хриплыми матюгами наносил ему Ватоха, бандит, грабитель и мокрушник, на которого мы охотились уже два месяца. Последним, что сохранило уходящее сознание, был до боли знакомый голос напарника, Юрки: «Руки вверх, сволочь!», и он провалился в темное и душное ничто...
* * *
Сознание возвращалось медленно.
Сперва он ощутил саднящую боль в области лба и затылка, потом, как в кинотеатре, пришёл свет, сперва бледный, потом ослепительно яркий. Сашка открыл глаза, а потом зажмурился от яркого луча, бившего ему в глаза. Он снова поднял веки - сперва смутно, как в тумане, а потом, появляясь постепенно, словно фото на проявке, возникла Светка.
- Сашенька, ну как же так! - Светка, его Светка, вытирала слёзы с опухших глаз промокшим мятым платочком. - Бросил бы ты эту ментуру, ради Бога! Если что, на кого ты нас с Юленькой оставишь?
- Хорошо, хорошо, родная... Только не плачь! - рассеянно. - Уйду, уйду! Честное слово, уйду!
Юлька... Это очаровательное созданье трёх лет, с огромными, по-детски наивными, но уже и по-женски лукавыми карими глазёнками было для него всем... Доча, доченька...
- Да вот, посмотри, во что тебя превратили! - порывшись в сумочке, как кинжал, выхватила Света пудреницу, открыла её и поднесла зеркальце к Сашкиному лицу.
Сашка глянул на своё отражение. На него смотрел звероподобный мужик с синюшными мешками под глазами, намазанной зелёнкой рваной вертикальной раной на лбу, стянутой грубым швом, и головой в бинтах, из-под которых торчали клочья спутанных волос. Видок, прямо скажем, не гламурный...
- Уйду! - повторил он.
* * *
Сашка не ушёл. После выписки из больницы, на память о которой остался багровый шрам, пересекающий лоб, да куча рецептов, выписанных врачами, он опять влился в коллектив. Снова завертелась бешеным волчком непростая оперская житуха, снова бесконечные дежурства - писанина - засады - совещания - беготня по адресам...
...Мы сидели с Сашкой в кабинете. Внезапно раздался звонок внутреннего телефона. От таких звонков, как правило, ничего хорошего не ожидаешь.
- Басов! - сказала трубка голосом начальника, замечательного мужика, бывшего сыщика, которого вся контора за глаза любовно звала «папой». - Зайдите ко мне в кабинет!
Что-то такое было в его голосе, от чего Сашке стало не по себе.
Когда он зашёл в кабинет шефа, тот стоял лицом к окну и читал какую-то бумагу. Заметив, что Сашка вошёл, он поднял глаза от текста и как-то странно посмотрел на подчинённого, после чего стал принципиально прятать взгляд.
- Вот что, Басов... - глаза начальника опять убежали куда-то в сторону, - даже не знаю, как сказать... В общем... - начальник замолчал надолго, какими-то судорожными, порывистыми движениями бесцельно перемещая по столу ручки и карандаши, - в общем... - опять пауза, - держись, парень! Твоих жену и дочь... - опять томительное ожидание, - короче, нет их больше!
Сашка не понял. Как это нет? Он в недоумении молча уставился на шефа.
- Словом... Сегодня в восемь ноль пять возле дома сорок шесть по ...скому проезду их сбил пьяный водитель на «Опель-Фронтера»... Насмерть... Вот сводка...
Сашка не понимал. Его мозг просто отказывался уяснить, что двоих самых дорогих для него существ уже нет... Сегодня, отправляясь на работу, он видел Свету и Юлечку живыми, жена с улыбкой повязывала дочери два роскошных розовых банта на девчачьи «хвостики» перед детским садиком, Юляшка что-то щебетала, обнимая отцовскую шею пухлыми ручонками.
Ступор. Эта особенность человеческой психики, когда разум просто не в состоянии сразу принять и осознать непреложный факт, что бесконечно дорогие люди превратились в нечто, кровавым месивом лежащее на выщербленном асфальте.
- Иди, Саша... Поплачь, что ли... - мягко сказал «папа».
На ватных ногах Сашка вернулся в кабинет.
- Ну, что, выговор вдули? - сочувственно спросил я.
- Нет... Светки и Юляшки... Их нет больше... - бесцветным голосом выдавил из себя он и рухнул лицом вниз на старенький продавленный диван, который мы для общих нужд притащили с какой-то помойки.
Некоторое время он лежал, не подавая признаков жизни. Потом угловатыми, как у робота, движениями, он поднялся, фиксируя взглядом одну точку.
- Саш, может, того... - я бестолково засуетился, дрожащими руками нашарив на столе ключи от сейфа, открыл его, еле попав в замок, и достал оттуда «НЗ» - бутылку водки, хранящуюся «на всякий случай». Сорвал пробку, оцарапав руку острым краем крышки, расплёскивая, налил в чашку сто пятьдесят.
Сашка одним глотком опрокинул в себя налитое, поставил кружку на стол.
- Ещё...
Он пил машинально, не запивая и не пьянея, пока я не вызвал служебную машину, которая отвезла его домой.
* * *
Накануне похорон Сашка позвонил и попросил привезти ему два патрона. Для тех, кто не в теме, - так бойцы спецподразделений (и не только их, кажется) хоронят своих боевых товарищей, зажав, ох как сильно зажав, два патрона в кулаке.
Сами похороны... Любое подобное мероприятие сама по себя неприятная вещь, но тут... Сашка, осунувшийся, с ввалившимися глазами и щеками на пепельного цвета лице, двигался, как робот, зажимая в руке те два заветных патрона. Погода была в явном диссонансе с общим настроением: жарко пекло солнце, на ослепительно синем небе не было и облачка, вокруг - роскошная зелень тополей и лип, нахальные воробьи, возмущённо чирикая, дрались из-за хлебной корки. А мы... А мы тащили по аллеям кладбища два гроба - один обычный, а второй маленький... Нет, не могу больше...
...Сашка появился в конторе только спустя дней десять после похорон. От прежнего, весёлого и коммуникабельного Сани уже ничего не осталось. Лицо ещё более приняло оттенок свинца, выражение глаз было пустое и отсутствующее. Едва поздоровавшись с нами, он прошёл в кабинет начальника.
Там, присев к столу, молча написал рапорт об увольнении по собственному желанию. Сухо попрощался со всеми и ушёл.
* * *
Тяжка доля оперская... Где тонко, там и рвётся, и кидают оперов на разные мероприятия. Вот и очередное указание - обеспечить охрану общественного порядка на церковном мероприятии, именуемом рождественской службой. Когда обычные люди, вне зависимости, религиозные они или атеисты, отмечают данное событие, менты в любую погоду торчат возле храма, абы чего... «Абы чего» - это поддатая молодёжь, которую так и тянет посмотреть на религиозное действо. Вот и стоим холодной зимней ночью возле храма Николая Угодника, покуривая и наблюдая за собравшейся общественностью. Общественность молода и слегка накачана спиртным, но ведёт себя мирно. Несмотря на то, что одеты мы достаточно тепло, сырость и ветер проникают под одежду. Продрог, однако! Снимаю шапку и захожу в храм, где идёт служба. В храме от обилия прихожан и огоньков многочисленных свечей тепло. Мощный голос батюшки резонирует под сводами храма. Голос, как ни странно, кажется мне знакомым. Я приглядываюсь к его лицу. Черная с обильной проседью борода скрадывает черты лица, но шрам на лбу... Тот самый, Сашкин шрам! Ошибки быть не может! Это Сашка! Да, с бородой, постаревший, но это он! Внезапно наши глаза встретились. Похоже, несмотря на то, что прошло уже столько лет, Сашка (или уже не Сашка?) тоже узнал меня.
Через некоторое время по канону священнику необходимо отойти в ризницу.
Вместо него появляется какой-то служка (ну, не силён я в православии, что говорить!), подходит ко мне и передаёт записку. Разворачиваю и вижу текст, написанный знакомой рукой: «После службы зайди ко мне».
Отстаиваю до конца службы, уже 5 утра. Подхожу к добротному дому батюшки, стучусь. Дверь открывает сам священник.
- Нашёл, значит...
- Ну, нашёл... Хотя и не искал! Да и не ожидал тебя встретить!
- Проходи!
Я захожу в довольно просторную чистую комнату, пахнущую сосной и ладаном. В «красном углу» висят многочисленные иконы.
- Здравствуй, Саша!
- Я оставил мир и имя мирское... Нынче меня зови отцом Сергием.
- Но Са... отец Сергий, как ты... вы... тут оказались?
- Долгая история... Садись!
Мы сели за стол, накрытый чистой белой скатертью. Батюшка достал бутылку кагора и два стакана, плеснул в них.
- Ну, давай!
Мы выпили.
- Знаешь, когда случилось... ну, ты понял... Так вот, жить мне не хотелось. Сперва пил. Ничего не ел, только пил. Страшно пил, по-чёрному! Ночью на кухню выходил, брал нож да всё примеривался, как бы половчее себя жизни лишить... - Сашка, то бишь отец Сергий, перекрестился на киот с иконами. - Прости меня, Господи!
Помолчал.
- Ходил на могилку Светы и Юленьки, плакал всё... Поверь, жить не хотел! Казалось, что ни к чему она, жизнь моя, без них... - он утёр слезу. - А потом пришёл как-то в храм, а там хор поёт. Да так проникновенно! Чистые и печальные голоса мальчишек-хористов были так торжественны и пронзительно трогательны, что веришь, нет - я зарыдал. Подошёл батюшка. И вывалил я свою историю. Облегчил душу. Уж не помню сейчас, какие слова он говорил тогда... Какие бы испытания Бог не слал человеку - он его любит! И самый тяжкий грех - себя жизни лишать! Тяжко? Всегда кому-то тяжело, но надо не думать о своём горе, а помогать тем, кому тяжелее тебя... Я же вот некрещёный был, да и атеист, - он опять перекрестился, - а всё-таки уверовал, крестили меня, потом - послушничество, семинария. Был в сан рукоположен, иеромонахом стал, служу вот здесь Господу нашему... И знаешь, - отец Сергий поднял на меня глаза, - ведь профессии опера и священника чем-то похожи! Сыщики "врачуют" хирургическим путём, "вырезая" из общества всякую гниль и гнусь, а церковь - пользует души заблудших силой веры и справедливости...
Мы ещё немного посидели, поговорили. Я ушёл.
* * *
С тех пор я иногда наведывался в храм, где служит отец Сергий. По всему, прихожане его любят, поскольку восторженно внимают его проповедям. Как-то раз я во внеурочный час зашёл в храм поставить свечку за здоровье тяжело больной мамы. Отец Сергий причащал прихожан. Я встал неподалёку, в сторонке, чтобы не мешать. Люди всё шли и шли, и, казалось, конца потоку не будет. И тут в дверях появилось чем-то знакомое лицо. Мужчина средних лет, без головного убора, короткие волосы, как у человека после отбывания наказания. Где же я его видел? Человек между тем просто впился глазами в лицо батюшки. Бровь его задёргалась от нервного тика, челюсть отвисла, а глаза округлились. Ба, да это же Ватоха, которого мы брали тогда! Видать, уже отмотал срок!
Наконец Ватоха обрёл дар речи и с криком: «ААААААААА, И ЗДЕСЬ МЕНТЫ!!!» пулей вылетел из храма.

© Штурм

Деревья умирают стоя

Это про часовых кто-то очень точно сказал. Часовой - это вообще особая форма жизни. Умеет спать с открытыми глазами, спать стоя, спать на ходу. Умеет курить непонятно каким местом, так что даже самый въедливый проверяющий не сможет ничего унюхать. Умеет... Да мало ли что он умеет, когда жизнь заставляет? Не умеет он только одного: строго соблюдать от и до «кровью написанные» положения УГиКС. И хотел бы, но не получается. Правда, ему обычно помогают высшие силы в лице начальника караула и прочих офицеров, устраивающих караулу «веселую жизнь». Вообще, я до сих пор не понимаю этого. Ладно там казарменно-бытовые примочки вроде мытья плаца тряпками без швабры или полировки медных краников толстой ниткой (хотя пасты ГОИ - хоть купайся в ней) - солдат должен быть постоянно при деле, чтобы не задумывался о смысле жизни и прочих ненужных ему вещах. Но караул - это разновидность боевой службы. Здесь нормы Устава должны соблюдаться целиком и полностью. Положено караульному два часа отдыха в «спящую смену» - обеспечь. Увы. Нет, я понимаю еще, когда караул раз за разом, оглушительно топая сапогами, носится по объекту, выполняя команду «в ружье». «В ружье» - святое, ради этой команды, в общем-то и живет караул. И пусть к середине второго года службы все планы и маршруты отработаны до секунды, это понять еще как-то можно. Но когда в два часа ночи весь свободный личный состав с мылом драит караулку, потому что некий толстый боров из комендатуры споткнулся о невидимую без микроскопа пылинку - это-то зачем? Или когда вместо того, чтобы дать отдохнуть тем, кому это положено, НК проводит с караулом занятия по «общественно-государственной» (всю ночь, без перерыва, меняясь с помощником для отдыха) - это как называется? По-моему, «шакализм» - «шакалами» у нас называли самых неуважаемых офицеров. Да и не только у нас, наверное. Результат? Те самые деревья. Которые умирают, а вернее, засыпают стоя. На посту.

«Двенадцатый» был, наверное, самым поганым постом в карауле. Назывался он так не по номеру, а по какой-то забытой традиции, на самом деле его номер был пять. Поганость его заключалась в хитрой конфигурации окружающих зданий, создающих почти круговое движение воздуха. Ветер там дул всегда, не знаю уж, почему. И если летом это было даже хорошо, то зимой... Часовой, бродящий сомнамбулой по маршруту, искал укрытия от него - и не находил. Был там, правда, еще один феномен. Иногда в совершенно произвольных точках попадались «зоны штиля». Там не дуло. Но найти такую зону можно было лишь случайно, так как они менялись, и нельзя было сказать, что вот у столовой можно немного погреться, или у люка продсклада. Найдя такое местечко, часовой против своей воли замирал на месте, стараясь продлить это восхитительное ощущение. И ведь там не было тепло - там всего лишь не дуло... Но организм, измученный искусственной бессонницей, реагировал на эту каплю комфорта мгновенно. Засыпал то есть. А начкар тут как тут. Нормальный просто будил часового крепким пинком в кормовую часть, выдавал пару оплеух «для бодрости» и уходил. Но были такие, которые уносили с поста телефон (старенькую «ташку» ТА-57) или постовую книгу - хорошо хоть разоружить не пытались, видимо был печальный опыт. Но за такую утрату весь караул получал очередную «смену для сна» без сна.

Полтретьего ночи. Это не «собака», но и не самая лучшая смена - в сон тянет чуть слабее, чем утром. Стою на «двенашке», решив передохнуть немного от бесконечного наматывания кругов. Тогда еще не развесили по объекту новомодные видеокамеры - успели уволиться до введения адского изобретения, посочувствовав молодым. На крыше столовой маячит какая-то тень. Вроде бы там должно быть две трубы вытяжной вентиляции, но почему одна из них кажется не такой как обычно? Вглядываюсь. Глаза режет, почти сутки, да какое там - сутки перед этим в наряде выдались тоже ничего себе, не спал. В ушах свист ветра. Соображать не то что не получается - не хочется. Но заставляю себя с усилием проворачивать мозговые шестеренки. Труба. Не такая. Как обычно. Стоп. Еще раз. Труба. А не голова ли это сейчас высунулась из-за нее на миг и снова исчезла? С нашего НК станется забраться на крышу - та еще скотина... Что ж вам не спится, товарищ лейтенант? Или нет там никого, а воспаленный разум рождает чудовищ? Но как проверить? Мысли в голову не приходят. Делаю несколько шагов, не сводя глаз с крыши. Черт! Под ногу попался кусок бетонной плиты, вечно я про него забываю. Отвлекся я на несколько секунд, потирая ушибленную голень, а когда снова поднял взгляд, труба уже имела вполне привычный облик.

Делаю пару кругов по маршруту. Вокруг все тоже самое - темнота и ветер. Конечно, не настоящая темнота - прожектора разбивают ее, разгоняют по углам, но все равно. Ночь. Вяло ворочаются мысли: скорее бы смена. Погреться у батареи. Выпить кружку кипятку. Вряд ли эта скотина (начкар) даст поспать. Ну и... с ним. И в этот момент я попадаю в «зону штиля». Это... это я не знаю, как передать доступно. Как будто впустили замерзающего в теплое помещение. Продувающий куцый бушлат (тулупы выдавались только при минус двадцати восьми и ниже) навылет ветер стих мгновенно. Организм, сволочь, только того и ждал... Я не успел заметить момента перехода «на ту сторону». Да и не заметишь этого. Перед глазами все так же покачивается караульная «тропа», лупят с ограждения прожектора, прыгают из стороны в сторону тени - а на самом деле ты уже спишь. И не чутко спишь, а самым натуральным глубоким сном - к часовому в такой момент может подкрасться штурмовой танк, не разбудив его.

Вот что меня разбудило, до сих пор загадка. Проснулся мгновенно и сразу весь, аж кинуло в пот. Ощущение медленно нависающей над головой очень большой задницы. Быстрый взгляд по сторонам. О-па! Опаньки! А это что? Это... Резкий бросок в сторону постовой будки. Вдавленная кнопка. Сорванная с крепления трубка. И два быстрых шага в сторону от фонаря, в тень. Вскинутый автомат.
- Стой, кто идет?
Начкар уже успел спрыгнуть с невысокого здания столовой, на крыше которой я застал его, присевшего на корточки в моменты счастливого пробуждения, и теперь выбирался из глубокого сугроба. Я не видел его лица, но знал, знал: на нем досада и злость. Не вышло, товарищ лейтенант?
- Начальник караула!
- Стой! Осветить лицо!
Начкар вытащил из нарукавного кармана фонарик. Я прекрасно все видел, но как отказать себе в удовольствии? Я часовой, лицо, как известно, неприкосновенное. У меня автомат наготове. Я могу положить его прямо сейчас лицом в грязный снег. Кроме того, кто я по его мнению? Очередной дятел-срочник с неизвестными науке тараканами в голове? Чего от меня ждать?

За спиной послышался глухой топот - это мчалась резервная группа. Ах да, я ж ничего не сообщил в трубку - оставил ее болтаться так. А это - тоже сигнал. «Нападение на пост». Извините, мужики. Извините. Знаю, я помешал кому-то хоть немного поспать, пользуясь отсутствием НК. Но такова жизнь. Таков, мать его, Устав гарнизонной и караульной, каждый пункт которого написан кровью. И пусть мы не всегда соблюдаем его букву, зато дух его постоянно с нами. И вы это знаете, товарищ лейтенант.