Мы красные кавалеристы и...
«Я мстю! И мстя моя страшна...»
( Из народного творчества)
С самого начала третьего курса Арсений Пинча мечтал о мести. Мести жестокой и неотвратимой. Мести, о которой услышит вся Северная сторона, да и весь Севастополь, и отзовется на нее одобрительным гулом всех, кто носит бескозырку или курсантскую мицу. Он мечтал о своей личной мести помощнику коменданта Северной стороны старшему мичману Рудько...
Арсений был коренным севастопольцем, сыном капитана 1 ранга, внуком мичмана и правнуком революционного матроса чуть ли не с легендарной «Императрицы Марии». Морские гены, аура флотского города и отцов ремень сделали из Арсения настоящего приморского бойца с заранее предопределенной жизненной дорогой. Единственное, в чем дорога несколько не совпала с семейной, так это с выбором училища. Вопреки желанию отца, всю службу простоявшего на мостике надводного корабля, его сын избрал не командную Нахимовку, а инженерную Голландию. Выбор Арсения был по-мальчишески прост. Жили они на Северной стороне в получасе легкой прогулки до Голландии, а так как Арсению по большому счету было все равно, какие носить погоны, простые или с молоточками, то и выбрал он училище то, которое было ближе к дому. И все бы хорошо, но вот только до поступления в училище он не знал, что в соседнем с ним доме проживает целый помощник коменданта Северной стороны, тот самый старший мичман Рудько. Пока Арсений был школьником, нырял с пирса в Южной бухте и гулял на праздники со всем семейством во главе с отцом в капразовском мундире, он даже и знать не знал о существовании такой личности. Разве только иногда видел, как какой-то мичман подчеркнуто уважительно козырял его папаше, скромно улыбаясь в землю. Но когда отец ушел в запас, а Арсений облачился в форму курсанта, все разительно изменилось. Соседский мичман оказался не просто мичманом, а целым помощником коменданта, и, видимо, имел давний и большущий зуб на отца Арсения. Не имея возможности напакостить отцу, он перенес свою «любовь» на его сынка, который к тому же став курсантом, попал под его полную юрисдикцию. И для Пинчи начались черные дни. Когда его останавливал любой патруль на Северной стороне казалось, что его фамилия впечатана жирным красным шрифтом в их листки задержания еще загодя в типографии. Его останавливали, отводили в комендатуру для трехчасовой шагистики, выпуская за час до конца увольнения. Если же абсолютно не было за что задерживать, ему писали такие замечания, что следующее увольнение он уже пропускал по причине того, что в училище прибывала ужасная «телега» из комендатуры, и его сразу наказывали. Получилось так, что за первый год учебы, находясь на расстоянии плевка от родного дома, там он побывал, исключая неделю отпуска, всего раз пять. Его несколько раз задерживали даже у родного подъезда, практически на ступенях дома, уводя в комендатуру под сочувственные взгляды соседей и грустную улыбку мамы в окне. Отец, будучи человеком военным, на эти неприятности смотрел исключительно философски, лишь повторяя всегда одно и то же, мол, учись, сынок, сейчас шхериться по-умному, на флоте службу бдить легче будет. Арсений и учился. На втором курсе Арсений поменял приоритеты и начал ходить в увольнения не на Северную сторону, а в город. Там команды «фас» на фамилию Пинча никто и никому не давал, и жизнь понемногу начала налаживаться. Домой он теперь тоже попадал, но исключительно на такси, которое привозило его прямо к подъезду. Обратно в училище он наловчился просачиваться тоже мимо глаз патруля, выскальзывая из подъезда не на улицу, а в переулок, в котором отродясь не бывало патрулей, а оттуда уже окольными путями добираясь до училища. Словом, все шло своим чередом, Арсений, как и все курсанты, набирался жизненного опыта, и на втором курсе понемногу начал забывать о мрачных временах первого курса. У него появилась девушка, которая жила в Стрелке и у которой он хранил комплект гражданской одежды, периодически выбираясь в ней то на пляж, то в кино в Камыши, а то и в центр города просто погулять. Девушку звали Надя, она тоже была из офицерской семьи и являлась настоящей дочерью своего города, а потому прекрасно разбиралась в чрезмерно строгих городских порядках флотской столицы. Познакомились они случайно, и, как ни странно, в Москве, куда Арсений отправился в свой самый первый летний курсантский отпуск, и сошлись как-то сразу, без многомесячных ухаживаний и целомудренных прогулок под ручку по Приморскому бульвару. Они как-то сразу понравились друг другу и к середине второго курса Арсений сделал Наде предложение, от которого она не смогла отказаться. Свадьбу на общем семейном совете назначили на лето, как раз на отпуск Арсения, и оба семейства погрузились в подготовительный процесс к этому важнейшему мероприятию. Роспись была намечена в Доме культуры рыбака, насчет ресторана подсуетились родители Нади и заказали весь «Дельфин» напротив музея Херсонес, а второй день решили отпраздновать в тесном семейном кругу в квартире Пинчи на Северной стороне. Подошло лето, прошла сессия, которую Арсений, находившийся на душевном подъеме, сдал на одни пятерки, быстро пролетела практика и, наконец, начался отпуск, на середину которого была назначена свадьба. Потом подошел долгожданный день. Надя была восхитительна в подвенечном платье, Арсений, не отошедший от севастопольских традиций, мужественно смотрелся в отутюженной новенькой форме, родители умилялись и пускали слезу, а гости глотали слюну в предвкушении свадебного стола. Свадьба получилась. Погода не подвела и была тихой и солнечной, но не изнуряющее-душной. Застолье получилось очень душевным и веселым, без перепивших гостей, мелких ссор и мордобития. Первую брачную ночь молодожены провели в номере люкс гостиницы «Крым», откуда к обеду следующего дня их забрала машина и вокруг всей бухты доставила в дом Арсения, где их уже ждали гости и накрытый стол. И через два часа, когда переодевшийся в гражданскую одежду Арсений, потерявший бдительность от эйфории происходящего события, вышел с гостями перекурить во двор, его забрал патруль. Уже потом, позже, Арсений, проанализировав ситуацию, понял, что патруль целенаправленно ждал, когда он выйдет из дома во двор. Они ждали его на углу дома и, быстро подойдя, сразу подцепили под руки и повели к выходу из двора, где их уже ждала машина со стоящим рядом и довольно ухмыляющимся старшим мичманом Рудько. Как и положено жениху, на второй день Арсений был немного под хмельком, и, естественно, просто так сдаваться не стал. Все закончилось небольшой потасовкой, в процессе которой на горизонте показалась вторая патрульная группа, оттеснившая выскочивших гостей и родственников, пока первый патруль «паковал» Арсения. В итоге Арсений оказался в камере комендатуры, обвиненный в употреблении алкогольных напитков, нарушении формы одежды и драке с патрулем. Ему порвали всю одежду, разбили нос, но, судя по сбитым костяшкам правой руки, он и сам кому-то неплохо зарядил. Но вот медовый месяц молодоженов на этом закончился...
Из училища Арсения не выперли. Свою роль сыграло и то, что забрали его с собственной свадьбы, и авторитет погон его и Надиного отца тоже, и то, что он был в отпуске, и то, что учился на отлично, и наверное, еще много другое. Но вот медового месяца у него не было. Ему дали десять суток ареста, и, не дав даже заехать домой, отправили в училище, где, оперативно переодев в форму и собрав положенный набор арестанта, отослали на гарнизонную гауптвахту. Он видел жену только минут пятнадцать, пока шел из Голландии на Графскую на рейсовом катере, а в следующий раз они повстречались только через две недели, когда она приехала к нему в училище на присягу нового набора. Отсидел он не десять дней, а пятнадцать, получив непонятно за что пять суток дополнительного ареста от начальника гауптвахты. Потом его еще месяца два в виде наказания и профилактики правонарушений не пускали в увольнение, и только лишь в конце октября Арсений «воссоединился» со своей второй законной половиной в полном объеме. Только тогда Арсений, наконец, узнал, что когда-то давно его отец поставил на место чрезмерно наглого молодого мичманенка, волей судьбы через много лет ставшего его соседом и заодно комендантским служакой, и, судя по всему, запомнившему и затаившему обиду. Для того, чтобы испортить жизнь капитану 1 ранга, силенок у него было маловато, вот он, видимо, и решил отыграться на сыне, что у него получилось великолепно. И вот с тех пор Арсений Пинча грезил о мести. Он подошел к этому вопросу фундаментально. В личное время поднял огромный пласт книг по терроризму, почитал Савинкова, воспоминания старых большевиков, полистал Ясера Арафата. Но все это было слишком радикально...
Идея пришла в голову Арсения на стажировке. Он не хотел устраивать мордобоев с противогазами на лице, чтоб никто не узнал, отбрасывал всякие трудоёмкие варианты с ввариванием в отопительные батареи Рудько ломов, и отклонял крестьянские затеи с коровьими кучками у двери. Он хотел чего-то если не грандиозного, то уж запоминающегося как минимум. И то, что пришло ему в голову, было не то чтобы оригинально, просто давно забыто и в современном городе трудноосуществимо. Но, тем не менее, именно эта идея показалась Арсению достойной того, чтобы ее осуществить. Он вспомнил, что где-то читал, что лошадь не может спускаться вниз задом. То есть поднимается она вверх хорошо, да и спускается тоже довольно умело, но только тогда, когда она спускается мордой вперед. Рудько жил в соседнем доме ранней брежневской постройки на четвертом этаже с лестницами вполне широкими для прохода лошади, но узкими для того, чтобы ей развернуться. Так вот, Арсений задумал привести ночью лошадь в квартиру подлого мичмана. Одному осуществить такое грандиозное мероприятие ему было бы затруднительно, и как только план окончательно оформился в сознании, Пинча начал искать соратников, готовых вместе с ним сделать прощальную «козу» помощнику коменданта. Такие нашлись довольно быстро, причем в его же классе и в более чем достаточном количестве. Когда в группе заговорщиков было уже пять человек, Арсений прекратил вербовку и, взяв со всех обет молчания, начал широкомасштабную подготовку. Лошадь нашлась сравнительно быстро. Это была старая ломовая коняга, которую кто-то каждый вечер привязывал среди кустов у Учкарей, чтобы она самостоятельно пощипывала травку. Утром ее уводили, но план Арсения предусматривал проведение карательной акции где-то между 24.00 и 01.00, что подходило идеально, потому что вести оттуда до дома коня заняло бы минут двадцать, не больше. Затем Пинча несколько раз перепроверил адрес Рудько, чтобы не дай бог не перепутать и обидеть по ошибке ни в чем не повинных людей. И вот на второй день после защиты диплома, выждав до 23.00, «боевая группа» покинула училище на последнем автобусе в предвкушении предстоящего события.
В гараже отца Пинчи все переоделись в робы. Боевые номера предусмотрительно были спороты, да и с роб были удалены все написанные хлоркой фамилии и номера военных билетов. На головы предполагалось натянуть чулки, заранее выкраденные у жен и подруг. Затем группа разделилась. Двое отправились к дому Рудько. Густая крымская ночь уже легла на землю, и наблюдатели расположились в сквере напротив нужного подъезда, разлегшись в кустах, словно заправские партизаны в чащобах Полесья. Арсений со своим соседом по парте Володькой и своим старшиной класса Стасом легкими перебежками направились к Учкарям. Конь был на месте. Трудяга, лениво помахивая хвостом, щипала траву, привязанная недалеко от одинокого фонаря. Пока террористам везло. То ли из-за свежего ветра с моря, то ли просто волей случая, но ночных купальщиков, возвращающихся с пляжа, почти не наблюдалось, и заговорщики приступили к приручению коня. Коневодов среди будущих инженеров не нашлось. Но последовательный в подготовке Арсений на всякий случай изучил несколько околонаучных трудов, посвященных лошадям, и для себя уяснил одно. Лошади как и собаки любят сахар. И к ним сначала надо подлизаться. Поэтому Арсений нес с собой коробку сахара-рафинада, а Стас с Вовкой тащили кучу тряпья и веревок, взятых в гараже.
К коню первым шагнул Арсений, протягивая к губам старого скакуна ладонь с лежащими на них несколькими кусками сахара. Было немного страшновато. Лошадь, хоть и выглядела старой и апатичной, все-таки могла невзначай заехать копытом вполне прилично, чего не хотелось бы никому. Но трудовая коняга, почуяв сладкое, мягко слизнула сахар с ладони Пинчи, и как ему показалось, улыбнулась от удовольствия. Минут десять Арсений добросовестно скармливал животному сахар, не забывая гладить его по гриве и чесать холку. Видимо конь был не избалован таким вкусным вниманием, потому что когда Арсений дал сигнал ребятам приступать ко второй части, животное начало послушно поднимать ногу за ногой, не забывая поворачивать голову за очередным куском деликатеса. Еще минут за десять все четыре копыта скакуна были обернуты тряпьем и надежно завязаны веревками. Потом Стас вынул из пакета банку с краской, и через какое-то время на боку лошади красовалась лаконичная фраза «За всё, конь комендантский!!!» Настала пора выступать. На голове коня оказались шторы, которыми ему закрывали глаза во время работы. Арсений опустил их, отвязал коня и, вложив в рот очередной кусок сахара, потянул поводья. Конь слизнул его и послушно двинулся в ту сторону, куда его потянул Арсений. Теперь они неспешно двигались в направлении жилых домов, стараясь держаться темных мест. Стас шел метрах в тридцати впереди, проверяя дорогу на наличие прохожих, а Володя рядом, следя, чтобы с копыт не свалилось тряпье. Укутанные старыми свитерами и махровыми полотенцами копыта ступали совершенно бесшумно, на дороге практически не попадались люди, а если такое и случалось, то ребята на пару минут сворачивали в кусты, пропуская их, чтобы потом продолжить движение. Лошадь оказалась на редкость воспитанной и молчаливой, и ни разу за все время не подала громко голос, начиная негромко ржать только тогда, когда Арсений запаздывал с очередным куском сахара. Поглядывая на часы, Пинча видел, что на цель по времени они выходят идеально. Как правило, Рудько приезжал из комендатуры около часа ночи. А если точнее, между 00.30. и 00.45. Уазик привозил его к подъезду, высаживал и отправлялся обратно. Через минуту на четвертом этаже на кухне загорался свет, что было свидетельством того, что старший мичман уже дома, а его дородная супруга мчалась на кухню разогревать котлетки и прочую снедь своему благоверному. Ровно без десяти минут час «эскадрон» тормознул около дома помощника коменданта за углом в тени деревьев...
- Мужики, все нормально... Объект на месте. Приехал минут десять назад, сейчас с женой на кухне крутится...
Вынырнувший из темноты «партизан» азартно улыбнулся, блеснув в темноте зубами.
- Выходы на крышу проверили?
- Да... У Рудько открыт, да во всех подъездах открыты. В крайнем справа замок висел, правда, не закрытый, так я его снял... там, у лестницы положил...
Они закурили, молча подымили сигаретами в кулаки, чтобы никто не заметил огоньков.
- Ну, понеслось? Потом собираемся у моего гаража, а оттуда ко мне на дачу. По местам, мужики...
- Ни пуха...
- К чёрту!
В подъезд пошли тем же составом, что шли с Учкуевки, за исключением Стаса. Он присоединился к наблюдателям в сквере. Арсений все так же скармливал лошади сахар, а Володя шел сзади, помахивая толстенной веткой, выломанной по дороге. Покорная сладкоежка доверчиво ступала вперед, не выказывая ни малейшей тревоги. Арсений распахнул обе двери подъезда, заранее подготовленные ребятами, и потянул коня за собой. Это был критический момент. Хоть глаза лошади и были прикрыты шторками, она могла почувствовать возникающую вокруг тесноту и, не дай бог, заартачиться. Но видимо неслыханная щедрость поводыря, непрерывно подкидывающего в его рот сахар, расслабила животное и оно покорно вступило в подъезд, начав безропотно подниматься по ступеням. Идущий сзади Вова выключил свет. В подъезде было тихо. Люди спали, отдыхая перед завтрашним трудовым днем, и лишь где-то слышались случайные звуки текущей по трубам воды и голоса от еще работающих телевизоров. Теперь в этот бытовой шум добавился негромкий шелест и пофыркивание. Старая коняга как зачарованная спокойно и аккуратно шла за Арсением, слизывая сахар кусок за куском. Он миновали первый этаж, затем второй, третий. Перед площадкой четвертого этажа Арсений немного притормозил. Он набрал в ладонь побольше сахара, и, дав лошади его слизнуть, тихонько дернув за поводья, вывел ее мордой прямо к двери Рудько.
- Ну, готов?
Володя молча кивнул, быстрыми движениями ослабив веревки на ногах коня и приподняв руку с палкой.
- Поехали...
Арсений сунул лошади еще пару кусков сахар, осторожно приподнял шторки с ее глаз. В подъезде было темно и животное никак не прореагировало на произошедшее, продолжая флегматично хрустеть сахаром. Затем Пинча нажал на дверной звонок... Входную дверь своей квартиры старший мичман Рудько ни глазком, ни элементарной цепочкой не снабдил. Да и не особо тогда это было принято. Уже скинувший форму и дефилирующий по квартире в трусах и майке, старший мичман сначала раздраженным голосом поинтересовался, кто звонит, и не дожидаясь ответа, резко распахнул дверь, видимо полагая, что он опять нужен по неотложным комендантским трудам. И когда дверь распахнулась и яркий свет ослепил лошадь, Володя, стоявший сзади, со всей возможной силой врезал палкой по ее заднице и отскочил назад, чтобы ненароком не попасться под ее копыта. Бедное животное, уже больше часа получавшее только удовольствие, и вдруг неожиданно ослепленное, лишенное сладости, да еще и получившее по заду, встрепенулось и решительно двинулось на свет вглубь квартиры, отодвигая очумевшего и онемевшего мичмана. Через миг из квартиры раздался истошный женский визг, и вслед за ним обиженно-раздосадованное ржанье лошади. Володя, прикрывая лицо, скользнул наверх к Арсению, на прощанье врезав по скрывающемуся в коридоре квартиры крупу лошади еще раз. В квартире раздался грохот, и теперь уже истошный крик помощника коменданта:
- Ах ты... Бл...... аа.......!!!!
Ребята не стали дослушивать эту кантату мичманского отчаяния и рванули к лестнице на крышу. Через минуту они бежали по крыше между антенн, и скользнув в по лестнице, ведущей в крайний подъезд, уже через несколько мгновений, обогнув дом, присоединились к наблюдателям. Разворачивалось воистину феерическое действие, достойное кисти как минимум Глазунова. Где в вышине, искажаемое стенами, раздавалось непрерывное ржанье лошади. Это было уже не то добродушное фырканье довольного животного, это был крик старого разозленного боевого коня, громящего все вокруг в стремлении выбраться на свободу. Прямо таки дуэтом с конем слышался непрерывный женский визг, меняющий тональности и тембр, но не прекращающийся ни на минуту. Между ними вклинивались мощнейшие матюги, издаваемые мужским голосом, грохот и треск чего-то ломающегося, а нарастающим фоном всему начинали звучать возмущенные крики соседей из окон и в подъезде. Это «музыкальное шоу» сопровождалось еще и светомузыкой, которую создавали окна начавшие зажигаться широким фронтом, волнами света расходясь от «аварийной» квартиры.
Через пять минут, когда двор уже был ярко освещен и во двор на машине прибыл милицейский наряд, «мстители» отошли на еще одну заранее высмотренную и более безопасную смотровую площадку. Оттуда в бинокль двор и окна дома были как на ладони и, передавая друг другу бинокль, ребята продолжали наблюдать процесс. Скоро во двор пожаловала и комендантская служба с патрулем на борту, потом появились пожарники, еще одна машина милиции, скорая помощь, да и просто во двор группами прибывали люди из окрестных домов, разбуженные и поднятые из кроватей шумом, далеко разносившимся над мирно спящей Северной стороной. А конь видимо совершенно обезумел и разошелся не на шутку. Криков мичмана и его супруги слышно уже не было, а над ночным городом раздавалось лишь непрерывное лошадиное ржанье и треск мебели, ломающейся под мощными ударами освобожденных от тряпок копыт...
Они ушли через минут двадцать, посчитав, что ничего интересного уже не увидят. Переодевшись в форму и добравшись до дачи, спать они не легли, а выпили пару бутылок вина, утихомиривая разгулявшийся адреналин и со смехом обсуждая блестяще проведенную акцию возмездия. Утром они аккуратно присоединились к группе курсантов, ожидающих автобус в училище, где и узнали о ночном нападении на помощника коменданта, его квартиру и семью. По рассказам «очевидцев» поздно вечером группа хулиганов на конях ворвалась в жилище старшего мичмана, устроила погром в доме, отстегала того кнутами и чуть не изнасиловала его жену, попутно побив в доме все, что можно, начиная от посуды, заканчивая мебелью. «Мстители» охали и ахали, ехидно улыбаясь уголками губ. Уж они-то знали, как все было на самом деле, но судя по масштабам слухов, им надо было только помалкивать в тряпочку и деланно удивляться. Происшествие, как ни странно, не получило широкой официальной огласки, скорее всего, стараниями самого Рудько, опасавшегося стать посмешищем для всего города и флота. Доподлинно стало известно, что жена его еще много лет при виде лошади впадала в бесконтрольную панику, а сам он стал иногда слегка заикаться, правда, только при сильном волнении и только в ночное время. Старый конь был выведен из квартиры и дома только через два с половиной часа, когда нашли его хозяина, который, успокоив животное, тихо и мирно увел его обратно на вольные травы. Правда, за эти часы престарелый трудяга так добросовестно поработал копытами, что семейство Рудько два дня после этого выносило на свалку остатки мебели и вещей, и еще месяц квартировали у родственников, делая капитальный ремонт квартиры. Надо сказать, что «месть неизвестных» не особо убавила чрезмерной служебной прыти Рудько, но вот, как будто почувствовав, откуда повеяло ветром, он совершенно перестал посылать патрульные группы на свадьбы, в роддома и прочие юбилеи, словно поняв, что, наверное, перегнув палку в отношении чьей-то семейной жизни, получив взамен сильнейший удар по своей.
А лейтенант Арсений Пинча, возвращаясь после выпуска с супругой Надей домой и случайно встретив во дворе спешащего по своим, наверное, ремонтным делам старшего мичмана Рудько, расплылся в широчайшей улыбке, молодцевато отдал ему честь, и сделав пару шагов, неожиданно для Нади тихонько заржал, имитируя конский голос. Жена засмеялась, а Арсений, приобняв ее, повернулся и посмотрел назад. Рудько стоял и растерянно глядел на него с приоткрытым ртом, а в глазах у него как будто скакали лихие красные кавалеристы с шашками наголо... |
