Был у меня такой случай, когда принять решение было во много раз страшнее, чем идти в штыковую атаку. То, что я должен был сделать согласно инструкции, шло вразрез с моим понятием о дружбе с человеком и убеждённости в его честности и преданности Родине. Принимать решение было мучительно трудно. Такое чувство я не испытывал ни до, ни после этого случая.

Произошло это во время нашего наступления зимой 1944 года. Незадолго до этого нашему гвардейскому корпусу была временно придана ещё одна стрелковая дивизия. Помощником начальника связи этой дивизии служил майор Эдуард Солкиас. Это был коренной ленинградец, родом из обрусевших финнов, предки которого еще в незапамятные времена осели в Петербурге, так что кроме имени ничего финского в нём не было.

Я с ним познакомился, когда он прибыл ко мне, чтобы представиться и получить радиоданные для организации радиосвязи в дивизии. Мы как-то сразу понравились друг другу и подружились. Эдуард был не только опытный офицер-связист, но и эрудированный человек, много читавший и любивший литературу. Во всех случаях, когда Эдуард являлся ко мне по делам службы, или я приезжал в дивизию, мы всегда находили немного времени, чтобы поболтать на различные темы. Собеседник он был интересный, и эти беседы доставляли нам обоим большое удовольствие.

Во время зимней кампании дивизия, в которой служил Солкиас, наступала в первом эшелоне и поэтому я всё время находился на наблюдательном пункте этой дивизии. Как известно, во время наступления наблюдательные пункты часто перемещаются. Переход командования дивизии на новый НП происходит только тогда, когда с нового НП организуется радио- и проводная связь с подчинёнными стрелковыми полками, дивизионной артиллерией и приданными дивизии частями усиления. Для организации узла связи на новом НП выезжает оперативная группа связистов, которую возглавляет либо начальник связи, либо его помощник.

На третий день нашего наступления для организации связи на новом НП выехал майор Солкиас. Группа связистов выехала примерно в 22-00. Переход командования на новый НП был назначен на 6-00 следующего дня. К этому времени узел связи должен быть полностью оборудован и задействован.

Что-то около двух часов ночи, меня вызвали на рацию, державшую связь с новым НП. Меня вызывал майор Солкиас. Открытым текстом, каким-то взволнованным голосом он попросил меня срочно к нему приехать. Я удивился и спросил, что случилось. В ответ услышал только одно слово «беда». На этом связь прервалась.

Естественно, я немедленно отправился на новый НП. Расстояние до нового НП было небольшое, километра 3-4, и я быстро до него добрался. Прибыв на НП, я никаких внешних признаков беды не увидел. Встретивший меня майор Солкиас коротко отрапортовал о состоянии работ по оборудованию узла связи. Казалось, что всё обстоит благополучно, однако взволнованный вид Солкиаса и какая-то неестественная бледность его лица говорили, что случилось что-то необычное. Отведя меня в сторонку, чтобы нас никто не мог слышать, майор Солкиас сказал мне, что он потерял радиоданные. Услышав эту новость, я вдруг почувствовал холод в груди и меня охватил озноб.

Это действительно была беда, причем такая беда, о последствиях которой страшно было даже подумать. Радиоданные являются совершенно секретным оперативным документом. В них есть буквально всё, что интересует противника: состав радиосетей командования и взаимодействия корпуса и дивизии, нумерация полков, батальонов и приданных частей усиления, рабочие и запасные волны радиосетей, позывные, сигналы проверки связи, пароли, ключи к переговорным таблицам, наименование и нумерация соседей справа и слева и радиоданные для связи с ними, радиоволны и позывные дежурных радиосетей штабов армии и фронта и позывные личных раций комкора и командарма. Чтобы заполучить эти данные, противник, не задумываясь, пожертвует целой дивизией. При потере радиоданных и подозрении, что они могут попасть к противнику, боевые действия на фронте сразу же приостанавливаются, производится передислокация всех соединений и частей и разработка новой оперативно-боевой документации. В общем, для офицера-связиста нет ничего страшнее и непоправимее, чем потеря радиоданных.

Вполне естественно, что это сообщение меня просто ошеломило. Когда я несколько пришёл в себя, то велел Солкиасу подробно рассказать всё, что он делал с того момента, когда взял папку с радиоданными и выехал на новый НП.

- Папку с радиоданными, - сказал майор, - я всё время держал в руках. Когда приехали на новый НП, я указал место для проводного узла связи, места для размещения раций и пункта сбора донесений, направил телефонистов тянуть линии в полки, а сам всё время руководил оборудованием узла связи, никуда не отлучаясь. Отчётливо помню, что папку с радиоданными я никуда не клал, а всё время держал в руках. А за полчаса до того, как я вызвал тебя по рации и попросил приехать, я обнаружил, что папки у меня нет. Я обшарил весь узел связи, обыскал вокруг всю территорию, но папки не обнаружил.

Я оказался в мучительно трудном положении. Согласно действующей инструкции, я должен был немедленно отстранить майора Солкиаса от должности, отобрать у него оружие, взять под арест и послать об этом ЧП донесение в штаб корпуса и в штаб армии. Если бы у меня была хоть тень сомнения в честности Эдуарда и его преданности Родине или хоть малейшее подозрение в том, что он мог сознательно кому-то передать радиоданные - я не колеблясь обезоружил бы его и арестовал. Но поступить так с товарищем по оружию, в честности которого я не сомневался, с которым меня связывала еще и личная дружба, у меня рука не поднималась.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Наконец майор Солкиас сказал:

- Я не маленький, всё понимаю. Знаю, как ты обязан поступить, и в обиде на тебя не буду. Ведь радиоданных-то нет.

Вдруг у меня мелькнула одна мысль и я ухватился за нее, как утопающий за соломинку.

- Слушай, - сказал я ему, - по табелю срочных донесений очередное донесение я должен отправить в шесть утра, вернее в шесть я должен сдать это донесение шифровальщику для зашифровки. Сейчас два с небольшим. Может быть, ты и сам не заметил, как выронил папку с радиоданными по дороге на новый НП, а тебе показалось, что она исчезла уже здесь. Возьми пару фонариков, вот тебе еще и мой фонарь, пройди и тщательно осмотри всю дорогу, по которой ехал. Расстояние небольшое и до шести утра ты сможешь пройти эту дорогу туда и обратно. До шести я донесение об этом ЧП не подам. Я тебе верю, верю, что к шести ты вернешься. Пойми, ведь это последний шанс спасти положение. Уж если не найдешь, то в очередном донесении в шесть я доложу об этом ЧП и . . . . ну ты сам знаешь, что я должен буду сделать.

На этом и порешили, он ушел, а я стал ждать, чем кончится этот поиск. Пришел он примерно минут без двадцати шесть. По его виду я сразу понял, что он ничего не нашел. Он весь как-то сразу постарел и оброс какой-то серой щетиной.

- Ну, всё, - сказал он, - я буквально каждый метр снега на дороге переворошил валенком и шел, как челнок, от одной стороны дороги к другой.

Мы молча зашли в блиндаж, сели за стол. Я вынул из полевой сумки лист бумаги и составил очередное донесение. В конце я написал о потере майором Солкиасом папки с радиоданными. Написав, я дал ему прочесть. Он прочел.

- Спасибо, майор, - сказал он, - что пытался мне помочь. А в донесении всё правильно.

Мы еще посидели несколько минут, молча глядя друг на друга.

- Слушай, майор, - вдруг сказал Эдуард, - можешь оказать мне последнюю дружескую услугу? Я знаю, что меня ждет. Это трибунал, меня разжалуют, перед строем сорвут погоны и снимут награды. А затем «стенка». Ну, в лучшем случае, рядовым в штрафбат. Если я чудом и уцелею, то ведь всё, что произошло, всю жизнь будет меня мучить. Я понимаю, что уже арестован, хотя формально ты мне этого и не объявил. Понимаю, что без твоего разрешения выйти из этого блиндажа уже не имею права. - Он немного помолчал, затем как-то судорожно вдохнув воздух, продолжал, - Ты веришь, что я не враг и никому радиоданные не передавал?

Я молча кивнул.

- Так вот, - продолжал он, - разреши мне самому застрелиться. Уж лучше я сам себя накажу, чем переживать позор и умереть позорной смертью.

Он встал и молча ждал моего решения.

Вот это и было самое трудное решение, которое мне пришлось принимать за всю войну. Надо было срочно решить: арестовать майора, после чего неизбежно последует трибунал, или разрешить ему самому вынести себе приговор и привести его в исполнение. Впрочем, думал я недолго, а потом каким-то хриплым голосом сказал:

- Ты прав. Действуй!

Не помню, каким образом вдруг в руках у Солкиаса очутилась фляжка спирта и две кружки. Мы молча выпили на прощанье, поцеловались, и так же молча вышли из блиндажа. Майор Солкиас пожал мне руку и пошел через поляну в лес. Я решил, что, как только услышу пистолетный выстрел, тут же отдам донесение для зашифровки.

Пока я смотрел вслед Солкиасу, ко мне подошел шифровальщик и спросил, готово ли донесение. Я ничего не ответил и продолжал глядеть на удалявшегося майора. Вдруг я увидел, как на опушку леса выбежал какой-то солдат и побежал в сторону узла связи. Где-то около середины поляны они встретились, несколько секунд постояли друг перед другом и вдруг майор Солкиас упал, как подкошенный.

Я кинулся к нему. Пока бежал, успел подумать, почему он упал, ведь выстрела не было? Подбежав, я присел около майора, снял с него кубанку и ощупал голову. Крови не было. Ничего не понимая, я встал и посмотрел на солдата. Это оказался сержант, дежурный с пункта сбора донесений. Он испуганно смотрел то на меня, то на лежащего майора Солкиаса и губы у него дрожали.
- Что случилось? - крикнул я, - почему майор упал?
- Разрешите доложить? - каким-то прерывающимся голосом сказал сержант, - я только спросил товарища майора, когда он заберет свою папку, а он вдруг упал.
- Какую папку? - заорал я, - где ты её взял?
- Разрешите доложить, - снова начал сержант, - когда мы сюда приехали, товарищ майор указал нам место, где ставить шалаш для пункта сбора донесений. Ну, мы шалаш построили. Я заступил на первую смену. Часа через два товарищ майор пришел и проверил, как мы тут устроились. Проверил, сказал, что всё у нас в порядке и повернулся, чтобы уйти. А я увидел, что у него подмышкой какая-то папка. Вот я и говорю: «Товарищ майор, Вы тут мотаетесь по всему НП, неровён час, оброните где-нибудь свою папку. Давайте её сюда, пусть она у нас полежит, а когда понадобится, заберёте». Я как раз стоял сзади товарища майора и вытянул у него из подмышки эту папку, Он ничего не ответил и даже не обернулся и ушел. А сейчас пришел мой сменщик. Увидел на столе папку и говорит: «Принимая дежурство, я должен принять только книги входящих и исходящих, а эту папку не принимаю». Вот я и побежал узнать у товарища майора, когда он заберёт свою папку.

Тут я увидел, что ко мне подходит шифровальщик и вспомнил, что надо сдавать донесение, но то, что я написал, сдавать уже было нельзя. Я отвернулся, присел, и, делая вид, будто раскуриваю трубку, сжёг донесение. Затем побежал на узел связи, написал новое и сам отнес шифровальщику, молча выслушав от него ядовитое замечание за опоздание.

Сдав донесение, я поспешил на пункт сбора донесений. По дороге увидел идущего мне навстречу майора Солкиаса. Злополучная папка была у него за пазухой.

- Всё в порядке, - закричал я ещё издали, - донесение переписано.

Вдруг Эдуард сел на снег и как-то по-детски заплакал. Я отвернулся и дрожащими пальцами стал набивать трубку.

По какому-то молчаливому уговору мы никогда об этом происшествии не говорили.