Про Гиппократа...

Я, родился и вырос в медицинской семье. Отец - хирург-стоматолог, к.м.н., доцент и т.д. и т.п. Мама - санитарный врач СЭС. С рождения и по нынешнее время ни я, ни мои родственники никогда не имели никаких проблем и вопросов в отношении Минздрава... Все решалось и закрывалось двумя-тремя звонками или папиными посиделками с коллегами, после которых любая больница или поликлиника поворачивалась к нам человеческим лицом с максимальным сервисом и улучшенными условиями. Помните такое слово - блатной? Так вот? я и был блатным (в медицинской сфере).
Я не пошел по стопам родителей. Причин там было несколько, из основных две:
1. Врачи в те лихие девяностые жили реально впроголодь;
2. Мой батя уже был доцентом мединститута, и, являясь мужиком жутко принципиальным, превратил бы мои шесть лет обучения в каторгу. Хотя поступить мог без проблем. Как тогда шутили, на вступительных экзаменах задали б только один вопрос: У папы как дела?
Но все волшебное рано или поздно заканчивается, старший брат пошел в авиационный институт, а я в вышку МВД.
Это была очередная суббота, первый курс, ПХД. Для чего старшему по погоде в конце ноября нужно было делать оттепель, никто не понял, но наш замначкурса, обозрев плац, решительно объявил спецоперацию «Лето». Для тех, кто подзабыл - в конце операции лед отдельно, асфальт отдельно. Ну, мы и начали. Через несколько часов сапоги уже были мокрыми насквозь, и каждый удар ломом сопровождался какой-то странной болью во всем теле. На обед я не пошел, т.к. решил подавить массу, а до ужина уже не добрался, т.к. зайдя в столовую и вдохнув знакомое амбре, ничего кроме рвотных судорог не почувствовал. В результате часа через два от резкой боли в животе я грохнулся в коридоре казармы. Вызванная Скорая помощь заподозрила аппендицит, и на быстрой метле меня отвезли в дежурную больницу.
В принципе особо я не переживал. Аппендицит бывает почти у всех, и окромя недели балдежа в больнице на мягкой кровати, а не в казарме и в напряге со службой, ничего плохого я не ждал. Но вот дальше...

ПРИЕМНЫЙ ПОКОЙ
В субботу поздно вечером (в районе одиннадцати) приемник приятно порадовал. На полу и на каталках валялось несколько доходяг, ожидая своей очереди за здоровьем. Пользуясь положением полуходячего, я добрался до заветного окошка в регистратуру, где радостно выхлопнув спиртовым перегаром, меня встретила медсестра:
- О!!! Курсантик!!! Ты с чем к нам?
- Да вроде аппендицит...
- В хирургию? Держи направления, топай в лабораторию!
Сдав анализы и получив результаты, я вернулся обратно. За окошком было пусто. Откуда-то слышалась музыка и девичьи голоса. Оставив шинель и шапку, расправив по возможности погоны, я отправился в сторону шума. Комната отдыха приятно порадовала наличием спиртных напитков, краснощекими медсестрами и возгласами: «Больной! Какого х...! Ждите в коридоре!» Я, врубив врожденную борзоту и намекая на погоны, наехал на дев в белых халатах, после чего узнал, что по жизни мне выпадает казенный дом и смотровая хирурга, где меня уже трепетно ждут, в связи с чем мне срочно пора туда.
В смотровой меня хватило на полчаса, после чего я уже злой и жутко недовольный пробрался в регистратуру и попытался дозвониться до родителей. Бесполезно (позже выяснилось - предки были на юбилее у родни). Пять минут разборок с медсестрой, и мне вызвали хирурга с отделения, который спокойно сидел у себя в ординаторской, и, естественно, не знал обо мне ничего, т.к. ни одна сука не сообщила. Увидев хирурга, я даже обрадовался, но меня быстро успокоили, уколов пальцем в пузо (пальпация называется), и со словами: «Хер ли меня дергаете - парня в операционную надо!» передали на поруки очередной медсестре, которая, используя свой полуторацентнерный вес и фривольно-пьяное обращение, утащила меня в клизменную.
- Держи, курсантик, наволочку! И туды шмотки свои кидай!
- Шинель же с сапогами не влезет!
- Ну, сверху кинь! Не боись! Не потеряем! Щас в гардероб закроем, а после операции получишь!
- А ксиву куда?
- Милай! У нас людей в чем тока не привозят! Ни одной бумажки не потеряли! Не сумлевайся!
Разделся до трусов, стою.
- Ну чего стесняешься? Снимай, иль думаешь, я причиндалов ваших не видела? Во!!! То-то!
Порывшись в шкафчике, сестра вытащила какую-то хрень:
- Держи! Я пока вещи отнесу, а ты побрейся и дорожку не забудь!
- Да я вроде с утра как побрился...
Медсестра, критично оглядев меня:
- Да не рожу брить! Кудри свои отстриги!
- Аааа... понятно.
Медсестра ушла с вещами, я, обозрев комнату, залез в ванну. Глупые попытки найти пену для бритья, закончились обмылком хозяйственного мыла. Разглядев врученную мне штуковину, я опознал в ней опасную бритву, судя по насечкам на лезвии которой, до меня ей рубили проволоку. С грехом пополам взбив пену, я со скрежетом очистил площадку для хирурга, размышляя при этом про непонятный термин «дорожка». (Семнадцать лет мне было))) Ну, ни росла она еще тогда). Смыл все водой. Скучно.
Пятнадцать минут спустя, я понял, что попал не по-детски! Голый, стою в клизменной, по пояс снизу мокрый!!! Ноябрь месяц, по полу устойчиво продувает сквозняком - холодно!!! Про аппендицит я уже давно забыл, и голову занимала только одна мысль - как бы отсюда смотаться!!! Забив на приличия, я приоткрыл дверь, и высунувшись головой в коридор издал гордый клич:
- Сеееестттрааааааааа!!!!!
Через четыре попытки, увидел свою Брунгильду, которая, идя по коридору и мотая головой, как радаром, пыталась установить источник шума.
- Сестра!!! Да маму вашу!!! Сколько можно!!!! Холодно!!!
- О, курсантик!!! Че шумишь то? Ща все будет!
Занырнув в уголок, Брунгильда, покатила в мою сторону каталку.
- Залезай, милаай!!! А вот и простынка тебе, чтоб жопу не студить...
Запрыгнув на каталку (характерная черта всех аппендицитников - залетают на каталку из любого положения), я укутался в простыню, и начал согреваться - хорошо!!!
- Ну, че милай! Побрился?
- Ага!
Содрав с меня простыню (холодно!!!), Брунгильда выдохнув на меня спиртово-огуречным выхлопом, возмутилась:
- А че, плохо-то так!!! Ни тебе радости, ни бабе - красоты!
Схватив опасную бритву Брунгильда широко размахнулась и .... Я, временно забыв, о том, что был атеистом, начал молиться всем подряд о сохранении кукули. Отдаю должное профи... не одного яйца на полу не осталось!
- Поехали, курсантик!
Выезжаем из клизменной, смотрю на потолок. Доезжаем до бронированной двери с кодовым замком. Щелканье дверей и я в оперблоке.
ОПЕРБЛОК
В оперблоке, резко и сразу стало все хорошо! Сначала милые девченки в белых халатах подкатили каталку, на которой, лежала фланелевая простыня (!), пока я кутался в нее, мне на голову и пятки нацепили фланелевые мешочки с завязками, а-ля онучи и картуз. Одетого и согретого меня довезли до середины коридора, и, сообщив с милыми улыбками, что типа скоро операция, девчонки ушли к себе в комнату.
Окончательно согревшись, я начал осматриваться вокруг. Каталка стояла посередине длинного коридора, который одним концом упирался в тяжелую дверь с цифровым замком (оттуда привезли), другим в разбитое окно (оттуда дуло)
- Больной! В туалет не хочется? После операции больно будет!
- Нет спасибо...
Через пять минут, я вспомнил о медсестре, а еще через пятнадцать, понял, что в туалет надо и сильно!!!
Попытка слезть с каталаки была пресечена пробегающей медсестрой:
- Больной! Лежите на месте! Вам на операцию!
- Так я...
- Лежать!!!
Через три минуты я догадался, что остаться без курсантского завтрака, будет легче с целым пузом, чем потом с порезанным. Прыгнув с каталки я пошел на звук журчания унитаза. Найдя заведомое место, и, завершив желаемое, вернулся в коридор, где увидел медсестер, которые бегая по коридору, пытались найти меня. Узрев меня в облике приведения - жуткого, но симпатичного, я был уложен в каталку, после чего возмутился:
- Девчонки!!! Ну, скока можно операции ждать???
- Больной! Успокойтесь! Ваш анестезиолог занят! Он на операции!
- А мне что делать?
- Лежите!
- Девчонки! Да скучно же!!! Дайте хоть книжку, какую!
- Книжку??? Ну ладно...
Через три минуты мне вручили какой-то затертый детектив, и убедившись, что лежать в коридоре реально неприятно и холодно откатили в предоперационную. Я полежал, посмотрел по сторонам, увидев вокруг кучу разной медицинской аппаратуры, успокоился и начал читать.
Это был какой-то древний сборник детективов писателей союзных республик, и я зачитался грузинским детективом про бриллианты, погони и перестрелки. Ворочаясь на каталке (реально неудобно читать), я немного позабылся, пока какой-то пробегающий мимо мужик, не вытащил у меня книгу, и не задал идиотский вопрос:
- Ты, че здесь делаешь?
- Лежу, операцию жду. Говорят анестезиолога нет.
- Я, анестезиолог!
Вытащив из под головы мед карту, мужик посмотрел на диагноз и на время приемки в больницу и передачу в оперблок, заорал на весь коридор:
- Сестра!!!! Какого х... больной в предбаннике полтора часа валяется?
- Как? А мы его, наоборот с операции ждем, сами гадаем, вроде простой аппендицит, а так долго не выпускают...
Через три минуты я был в операционной, с капельницей в руке, какими-то проводами, на груди и маской на лице. Попытка протащить книжку с собой успехом не увенчалась.
Укол, вата в ушах, второй укол, тело легкое как пух, последняя мысль - хорошо, что привязали к столу, а то вдруг кто нить дунет и полечу......
ПАЛАТА.
Очнувшись, я познал на себе все прелести отходняка от наркоза, понял, что в палате лежит еще несколько больных, на животе три дырки, из одной торчит трубка, которая уходит куда-то в бутылочку. (как раз в России начал внедряться метод точечного оперирования - лапароскопия)
Поняв, что ходить мне еще рано, курить нечего, а из одежды только простыня, я погрустнел и, оскорбившись завалился спать.
Утром все было чудесно!
Сначала, милая добрая девушка, навестив меня в шесть утра, пожалев, решила меня не будить, а сразу вколоть антибиотик в сонную попу. Я спросонья подпрыгнул, неудачно махнул конечностью, в результате чего девушка уронила процедурный столик, и разбила склянку со спиртом. Надышавшись спиртом, выслушав в свой адрес массу нового, я познакомился с мужиками в палате, и узнал, что:
1. В палате два тяжелых (язва), два легких (аппендицит), два халявщика (острый гастрит)
2. Все мои вещи в гардеробе, который находится в цоколе, и по причине воскресенья не работает.
3. Гнать не надо, ибо для таких случаев (ночных, внеплановых больных) есть палаточный общак (ложка, кружка, мыло, тапки, пачка дешевых сигарет).
4. Ходить мне можно, кушать нельзя, и до понедельника делать нехрен, т.к. из врачей - только дежурный, но его нет, потому лежи и мандражируй!
Закутавшись в простыню, как в тогу, я, изображая древнего грека, захромал в курилку. Побродив по отделению, я понял, что телевизоров нет, радио не работает, газеты в ларьке, но в воскресенье тоже ничего не работает, и денег нету, а в столовую мне еще рано. Вскоре меня поймала медсестра, получившая люлей от замглавврача, который вместе с моим батей и дежурным хирургом, уже минут десять пытались найти лежачего (постоперационного) больного.
Батя, увидев меня, оборжался, вручил два пакета с малым больничным набором, сказал, что родня будет ближе к вечеру и пошел с хирургами в ординаторскую уточнять диагноз. Диагноз видимо был нереально сложным, потому что хирурга я больше за сутки не видел, а забежавшая вечером мама, о папе говорила как-то немногословно.
В понедельник во время большого осмотра, я удостоился чести быть осмотренным всеми врачами отделения, которые потыкав пальцем в пузо и осмотрев трубочку из живота в бутылочку с умным видом сказали что то по латински, спросили не желаю ли я в отдельную палату, после чего пожелали выздоровления и оставили в покое.
На третьи сутки я уже не встал. Градусник, видимо намекая на крепость беленькой, уныло показывал сорок по цельсию, ходить, шевелиться и говорить, я не мог от адской боли в животе. Медсестра посмотрев на мои пожелтевшие глаза, пробормотала что то по поводу возможного гепатита, бахнула мне димедрола, после чего я куда-то ушел.
Очнулся я от того что меня жестко трясли. Перед глазами все плыло.
- Улым (сын - тат.) ты как?
- Бать, че то мне хреново.
Отец, приподняв простыню, осмотрел живот, зачем то понюхал марлевую наклейку на животе и резко вышел.
Я попытался повернуться, но из-за острой боли в животе ничего не вышло. Глаза не работали, но почему-то слух и обоняние обострились до предела. Я услышал знакомую поступь отца, который судя по чьему то кряхтению кого-то тащил за собой.
Меня снова начали тыкать пальцами в живот, от боли я мог только мычать и скрипеть зубами. Обрывками доносились фразы :
- Мышцы в тонусе, бес сознания, нагноение, каловый перитонит...
Меня куда-то переложили, нашатырь под нос, кто-то просил подписать какое-то согласие, боль от тряски на каталки, звуки ударов по чьему-то телу и перекошенный гневом голос отца:
- Ты что ж сука, решил мне сына убить!!??? (как выяснилось позже, в коридоре батя воспитывал зав.отделения)
РЕАНИМАЦИЯ
После восьми часовой операции я очутился в самом лучшем месте на земле. В носу трубка, во рту трубка, в животе пневмоотсос, руки привязаны, в каждой руке по системе. Медсестра подбегала по первому звуку, на любой положительный ответ на вопрос: не болит, сразу чем-то колола, и я снова улетал в страну фей и грез. Дышать с аппаратом искусственных легких было до того прикольно, что когда его начали убирать я реально испугался, а вспомню ли я как самому дышать?
Приходила поседевшая мама (она полночи дежурила возле оперблока, что бы услышать от замотанного хирурга фразу: - все нормально, надеемся на молодой организм). Приходил отец, который на мой вопрос, почему у меня чешется и жжет грудь, что то бормотал про нехватку геля (потом я узнал, что во время второй операции по шустрости своей, куда убегал на пять минут, и кардиореанимация заводила меня с помощью волшебных утюгов, а гель для дефибрилляторов у них кончился).
Через неделю меня подняли обратно в палату, где можно было самому ходить, пить минералку, курить, а позже даже и есть. Еще через сутки я узнал муки наркотической ломки, ибо всю неделю пока я лежал в реанимации, меня как «блатного» кололи наркотой два раза в день. Чистая синтетика, разбодяженный героин по сравнению с ней отдыхает.
Еще через две недели я встретил новый год дома.
С тех пор я:
1. По-настоящему уважаю врачей (да, есть мясники, но есть и целители)
2. Ненавижу наркоманов.
3. Уверен, что жить - хорошо!!!

Мы были...
Киноповесть
(продолжение)

Голос из прошлого

После второго курса мы впервые увидели наши будущие корабли. Когда автобус въехал на горку, с которой открылся вид на губу Ягельную с прислоненными у пирсов черными тушами ракетоносцев, я, наверное, впервые понял, что за профессию избрал. И еще я понял, что это моё, и что ученые, наверное, не врут про гены. И как мне думается, я осознанно стал подводником именно в тот момент, когда увидел в окно автобуса громаду ракетного подводного крейсера 667БДР проекта. Эти гиганты были красивы, как красиво бывает любое оружие, доведенное умелой рукой мастера до совершенства. И мне захотелось быть один из тех, кто держит это могучее оружие в своих руках.

Картинка былого. Гаджиево
Борт РПК СН «К-424»

- Так, кадеты, слушай меня... Я комдив раз капитан 3 ранга Гришин Вячеслав Петрович. Честно говоря, вы для меня как чемодан без ручки: дали - неси, и выбросить нельзя, а потому слушайте и запоминайте. Руками ничего не трогать! В кают-компанию заходить только с разрешения старпома. И вообще, лучше бы вас эти пять суток никто вообще не видел. Ясно? Сидите по отсекам как чекисты в засаде!
Курсанты стояли вчетвером, столпившись у входа на пульт ГЭУ, и внимали словам командира дивизиона, который, одной рукой смахивая со лба пот, другой что-то писал в журнале. Пульт был набит народом битком, и было очень жарко.
- Кадеты, вас помоха уже расселил?
Мы утвердительно кивнули.
- Тогда слушай боевую задачу. Вы двое, - комдив указал на Юрку и Славу, поступаете на время выхода в море в полное распоряжение командира 10-го отсека старшего лейтенанта Белова. И чтобы оттуда не выползать! В конце морей буду принимать зачеты по знанию отсека и матчасти.
- Вы, - комдив махнул рукой оставшимся двоим, - поступаете в распоряжение командира турбогруппы капитан-лейтенанта Конопелькина с тем же диагнозом! По местам прохождения практики бегоооом марш!!! Да... стоп! У кого почерк хороший?
Десятый отсек был совсем небольшим, и как потом оказалось, самым маленьким на корабле. Всё приготовление к бою и походу Слава с Юрой просидели возле токарного станка, стараясь не попадаться под снующих туда-сюда матросов. От новизны обстановки ребята даже пропустили тот момент, когда корабль оторвался от пирса и начал неспешный проход через шхеры к выходу в открытое море.
- По местам стоять к погружению! Осушить трюма, цистерны грязной воды, продуть баллоны гальюнов. Вынести мусор!
К моменту, когда прозвучала эта команда, в отсеке наконец собрались все. Командир отсека, старшина отсека и четыре матроса.
- Учебная тревога! Для погружения подводной лодки!
Трель звонка заставила ребят немного напрячься. Это было все-таки их первое погружение.
- По местам стоять к погружению! Клапана вентиляции и аварийные захлопки на дистанционное управление!
Пока матросы занимались приготовлением, старшина отсека, мичман со скуластым азиатским лицом, переглянувшись с командиром отсека, залез куда-то за ВСУ и вернулся через несколько минут с большим плафоном из-под светильника.
- Задраен верхний рубочный люк! Перейти на таблицы подводного хода.
Командир отсека, старший лейтенант Белов, до этого момента занятый переговорами с ПУ ГЭУ и прочими делами и не обращавший на ютившихся где попало курсантов никакого внимания, взял у мичмана плафон, и взвесив его в руке, изрек:
- Ну, что... литра полтора будет. Голландёры... как погрузимся, будем в подводники посвящаться... старым, древним и традиционным способом. Надеюсь, в курсе?
Естественно, что и Слава и Юра, да и все курсанты прекрасно знали, что обряд посвящения прост и непритязателен. Надо просто в свое первое погружение выпить в присутствии всех плафон забортной воды. Но чтобы вот так, как-то обыденно и просто, в окружении простых матросов...
- Принят главный балласт, кроме средней! Осмотреться в отсеках! Провентилировать главную осушительную и трюмную магистраль, - пророкотал «Каштан».
- Юр... есть у меня сомнения, что я такой вот бокальчик опрокинуть смогу...
Слава вертел в руках плафон, пытаясь устроить его в руке поудобнее.
- А я и думать не буду. Выпью! Раз положено, так положено!
Слава ухмыльнулся.
- А куда я денусь?... Интересно, просремся-то сильно? А то ведь я устройство гальюна только в теории представляю...
- Глубина 50 метров! Осмотреться в отсеках!
Как только «Каштан» изверг из себя этот окончательный диагноз, командир отсека, забрав плафон у Славы, протянул его матросу.
- Андреев, сгоняй в трюм. Набери у помпы. Сольешь немного, чтобы почище была, и сюда!
Через пару минут матрос вернулся.
- Ну что, господа гардемарины, так сказать, будущие пенители глубин.... я тоже плафончик забортной влаги в свое время употребил, да и в большем объеме. Давай, давайте... не позорьтесь перед матросами... покажите севастопольскую закалку!
Командир отсека протянул плафон, до краев заполненный соленой забортной водой Горелову. Тот, приняв его обеими руками, непроизвольно облизнул губы, вызвав общие улыбки присутствующих.
- Давай, курсанта, настоящим подводником становися...- с ехидной азиатской улыбкой понапутствовал Юрку старшина отсека мичман Алик Ташбаев. Горелов поднес плафон к губам.
Он пил большими глотками, словно торопясь и боясь, что у него отнимут этот сосуд. Он пил давясь, но настойчиво и без остановки, как будто точно знал, что это одно из тех важных и необходимых испытаний, без которых невозможно стать равным, со всеми в этом отсеке.
- Молодец, кадет! Достойно... поздравляю!
Командир отсека протянул Горелову руку и крепко пожал его ладонь. Вслед за ним руку Горелову начали жать все присутствующие в отсеке.
- Прошу к нашему шалашу! А теперь второй кандидат...
Командир отсека протянул услужливо принесенный матросом уже наполненный плафон Соколову. Тот взял плафон. Покрутил его в руке. А потом неожиданно широко и задорно заулыбался.
- Эх! Помнится, я кружку пива на скорость выпивал секунд за семь... А этот напиток, наверное, повкуснее будет!
И держа плафон одной рукой за дно, он задрал голову и начал лить прямо в горло непрерывной струей зеленоватую забортную воду. Он ни разу не поперхнулся и не закашлялся, и долив в себя все до капли, опустил голову и с пару секунд помолчав, выдал:
- Забориста... ё-моё...
И неожиданно приняв строевую стойку, замер перед командиром отсека.
- Товарищ старший лейтенант! Устройство корабельного гальюна не было изучено нами практически. Прошу в самом срочном порядке ознакомить нас с правилами его использования в море... а то боюсь, что обделаемся мы тут скоро с Юркой...
Тут уже захохотали все, в один голос. А командир отсека, протянув Славке руку, с насмешливым уважением произнес:
- А ты силён... Слава, кажется? Поздравляю!
И повернувшись ко всем лицом, неожиданно строго отдал команду:
- Так! Представление закончилось! Начать малую приборку! А вы, друзья, пошли со мной до гальюна, а то вдруг и правда припечет вас до ветра... подводники...

Голос из прошлого

На третьем курсе Юрку назначили старшиной нашей роты. Это было не совсем в традициях училища. До 4-го курса старшины рот были со старших курсов, но нашему командиру в виде эксперимента дали «добро», и Юрка получив погоны главного корабельного старшины, вместо бескозырки надел мицу. К этому времени он уже был кандидатом в члены КПСС, уверенно и целеустремленно шел к красному диплому, и вообще числился в самых первых рядах. Это, правда не мешало ему в увольнении употребить вместе со мной стаканчик другой портвейна «Приморский», но Юрец был очень аккуратен, и никогда и никому не попадался. Меня же все время заносило куда попало, и спасали меня видимо не столько родственные связи, а то, что учился я тоже очень хорошо, и тоже как и Юрка шел на «красный» диплом. Наши отношения с ним к этому времени стали еще более крепкими и почти братскими. И даже после заводской практики в Горьком мы сначала поехали вместе со мной на дачу отца в Подмосковье, где несколько дней без родителей парились в бане, отдыхали и нежились в обществе моих старых московских подруг, а уж потом он поехал к себе домой.

Картинка былого: Московская область
Поселок Старая Купавна

Дача Славкиного деда располагалась в подмосковной Старой Купавне, затерявшись между озерами местного рыбхозяйства. Революционный предок Соколова в быту был скромен и непритязателен, что хорошо было заметно по его дачному хозяйству. Домик был небольшим и скромным, гораздо меньше дач других обитателей местной госсобственности, и отличался от других лишь большущей русской баней, которая была даже больше самого дома. Дед обожал парную, и рассматривал саму дачу не как место комфортабельного загородного отдыха, а скорее, как непритязательный угол, в котором можно отдохнуть после нескольких часов настоящей русской парилки.
В Москве друзья оказались после заводской практики в Горьком, где на заводе «»Красное Сормово» они целый месяц постигали азы строительства подводных кораблей и познавали вкус местного пива и прелести нижегородских красавиц. По окончании практики их распустили по домам, и Славка без особого труда уговорил Юрку задержаться на несколько деньков на их даче в Подмосковье, чтобы не спеша и со вкусом отметить их переход на 4-й курс и обмыть новенькие мицы, которые теперь они уже надели с полным на это правом.
Уже к обеду этого же дня силами мобилизованной служебной машины отца друзья прибыли на дачу, укомплектованные ящиком «Славянского» пива, купленного где-то в Измайлово, двумя килограммами мяса и с сумкой дополнительной снеди, реквизированными Славкой из родительского холодильника.
На улице стоял тот самый чудный летний день, в который хотелось только лениво валяться в тени, отмахиваясь от надоедливой мошкары, и предаваться неторопливой беседе обо всем и ни о чем. Труба бани неторопливо дымила в ярко синее небо, а друзья, развалившись под яблоней на расстеленном покрывале, не спеша потягивали пиво из запотевших бутылок.
- Буржуй ты все-таки, Славка... Не успели до дома доехать, уже все на товсь, провиант в наличии и «Волга» под окнами сигналит...
Соколов, лежа пытаясь нащупать свалившиеся куда-то за спину сигареты, беззлобно парировал друга.
- Да ладно, Юрец... нашел буржуя... вон там, за забором дачи настоящих буржуев, а мы просто слуги «государевы»...
- Ну да, слуги... Я когда к тебе домой зашел, просто офонарел... Я такого еще в жизнь ни у кого не видел... Разве только в музее флота...
Славка, наконец нашедший сигареты, прикурил, и также беззлобно ответил:
- А ты что думал? Дед, кстати, три войны прошел... или даже четыре. И мечи те самурайские, и сабли немецкие не на барахолке покупал... Помнишь, у нас в гостиной глобус деревянный? Ну старинный такой... с одной стороны немного обожженный? Так вот, его деду сам Рокоссовский подарил! Дед говорит, из самой Рейхсканцелярии! Что тут буржуйского? Да и отец для страны, думаю, немало сделал...
- Да ладно, я это так... не обижайся... просто языком треплю...
- Я и не обижаюсь. Знаешь, тут у предков «НЗ» зашхерен в доме. Мы после баньки под шашлычки его черноплодную настоечку продегустируем...
Уже начинало темнеть, когда друзья, распаренные, замотанные в простыни уселись за огромный, сделанный из грубого дерева стол под навесом у бани. На столе дымился шашлык, по глиняным мискам были разложен овощи и зелень, а венчала это живописнейшее зрелище батарея пивных бутылок во главе с большой емкостью с наливкой. Ребята были уже немного под хмельком.
- А я обязательно адмиралом стану... всем назло... отец надо мной все издевается... мол, зачем тебе это надо... со свиным-то рылом, да в калашный ряд.... А я всем докажу...
Юрку, распаренного и осоловевшего после пива и «адмиральской» настойки, несло на откровенность.
- Понимаешь, Слав... вот у тебя, хочешь ты - не хочешь, а все впереди уже ясно и понятно. Ты внук и сын адмиралов. Флотская династия. Практически «голубая» кровь ВМФ... Ты даже если ничего делать не будешь, тебя до капраза под ручки доведут и в Москву... только не залетай никуда, и всё...Ведь верно? А я? Меня никто наверх не потащит... Только я сам! Только сам! Ты не подумай... я не завидую... это простая кон-ста-тация фактов!
Соколов пыхтел сигаретой, исподлобья рассматривая безостановочно вещающего Горелова.
- Слышь, Юрка. Вот я заметил, ты, как поддашь, так сразу какую-то хрень несешь... Обиженный такой, дальше некуда...Это я тебя, дурня тверского, знаю... поэтому и не обижаюсь... а вот другие могли бы и по сопатке надавать за такие слова... Ну да... и дед мой адмирал, и отец. Ну и что? Это мое дело, как мне служить и зачем! И где... заметь! Хватит нести чушь, бл... давай лучше еще по одной. За то, что мы теперь из «веселых ребят» плавненько перетекли в отряд «женихов и невест»!!!
Славка осторожно разлил из бутыли в стаканы темно-бордовую жидкость.
- За нас.... хотя, стоп! Какой тост? Третий? Тогда за тех, кто в море, на вахте и гауптвахте!
Ребята выпили, не чокаясь. Слава смачно хрустнув огурчиком, неожиданно резко поменял тему.
- Кстати, о «женихах и невестах». Ты, Юрка, может, свой монаший обет-то снимешь? Я, конечно, понимаю... «в связях порочащих его, замечен не был...», но ведь отсохнет!!! Представляешь: адмирал без члена! Это же как милиционер без свистка!
И заржал во весь голос. Уже сильно захмелевший Горелов, не уловивший юмора, поднял голову от стола.
- Что... что отсохнет? Зачем?
И тут Соколов неожиданно вскочил на ноги и ухватил руками простыни, точь в точь как держал себя за края жилетки Владимир Ильич Ленин в десятках фильмов.
- А вот тут вы, батенька... непргавы... непргавы... Орган, котогый вы собигаетесь умегтвить, не ваше достояние, а респубглики! Нет... нет.. завтрга же звать баргышень из пергвопрестольной... Завтрга же! Будем спасать товаргища!
И неожиданно уронил простынь на землю. Слава так смешно скопировал растиражированный кинообраз вождя пролетариата и с таким неожиданным финалом, что оба еще долго смеялись, и больше у этот вечер ни о чем серьезном не вспоминали.

Голос из прошлого

В первом же увольнении на четвертом курсе я познакомился с Ларисой. Она стояла у парапета рядом с нашим пирсом, а курсанты огромной толпой валили из нижних ворот училища, направляясь на заказанный курсантам паром. К нам всегда приезжало огромное количество девушек, кто в поисках потенциального мужа, кто в надежде найти настоящую любовь, а кто и просто приятно и хорошо провести время, благо, голландёры, в отличие от нахимовцев, снобизмом не страдали и имели репутацию весельчаков и просто душевных парней. Но эта одинокая девушка разительно отличалась от всех, кого до этого я видел у нас на танцах. Она была просто другая. Она стояла одна у поручней набережной, и ветер раздувал ее простенькое светлое платье, невзначай обнажая красивые загорелые ноги. В этом простеньком сарафане и босоножках, без цепочек и сережек, не накрашенная, с красивейшей грудой черных волос, спадающих по плечам, она почему то выглядела королевой на фоне проходящим мимо нее отрядов наряженных девиц. Она была как будто не из этой жизни, а скорее явлением из очаровательных фантазий Александра Грина, таинственным, загадочным и неприступным. Она была до такой степени несовременна, что казалась сказкой...

(продолжение следует)