ОТКУДА ВЗЯЛСЯ ВЕРТОЛЕТ

Первое мое плотное знакомство с грузовым автомобилем закончилось со счетом 1:0 в пользу автомобиля. Если кто не знает - у ГАЗ-66 очень высокая кабина. Выше, чем у ГАЗ-кажется-53 (который работал у нас хлебным фургоном), но ниже, чем у КамАЗа. В нее нельзя шагнуть прямо с земли, как в ГАЗ-кажется-53, но и забраться по лесенке, как в КамАЗ, тоже невозможно. Потому что лесенки нет. Поэтому сначала приходится одной ногой вставать на пуанты на ступицу (или как там у них это называется?) колеса, а потом уже, подтянувшись на руках, каким-то образом пристраивать в кабину вторую ногу. Лучше всего для этой цели ее закрутить штопором. Но тогда я этого еще не умела, поэтому добрых десять минут лежала животом на сиденье и в тщетных поисках хоть какой-нибудь опоры болтала ногами в воздухе под одобрительные замечания сидящих на крыльце грузчика Андрюхи и Мишани Шестакова. Конечно, тогда я еще не знала, что это Андрюха и Мишаня. Это были всего лишь два отвратительных помятых субъекта с лицами маньяков-рецидивистов, и я ненавидела их всей душой.
Спас положение Витя. Он нажал на газ, и грозный взрев мотора буквально вбросил меня в кабину.
- Чё, испугалась? Я ж пошутил! - и Рогулькин улыбнулся мне дружелюбно и снисходительно.
С тех пор прошло несколько месяцев. Я научилась вскарабкиваться в кабину не хуже обезъяны и успела испытать на себе все извивы нелегкого Витиного характера. Дни, когда мы не ссорились с Рогулькиным, можно пересчитать по пальцам.

Одной из причин наших постоянных столкновений были Витины тормоза, точнее, их отсутствие. Рогулькин, считавший любой ремонт своего автомобиля недостойным себя делом, обходился ручным тормозом, и я считала, что ему, как профессионалу, виднее... Но когда сломался и ручник, я забеспокоилась.
- Да чё ты?! - успокаивал меня Витя, - Ты дверку-то открой и держи ее вот так... Рукой.
- Это зачем? - пыталась я иронизировать, - Вместо парашюта, что ли?
- Балда! Чтоб выпрыгнуть быстрее, если что...
В соответствии с Витиными напутствиями большую часть десятикилометрового пути от банка до конторы мы проделывали с открытыми нараспашку дверями, готовые в любой момент выпрыгнуть из кабины, если вдруг вдобавок к тормозам откажет еще и руль.

Кроме меня, похоже, исправность нашей машины заботила лишь одинокого ГАИшника, который с регулярностью через два дня на третий останавливал нас на повороте к Безречной, дружески здоровался с Витей и штрафовал (почему-то меня!) на «что Бог послал». На мои робкие попытки напомнить, что инструкция запрещает водителю инкассаторской машины останавливаться по чьей-либо просьбе, и на намеки, что неплохо бы поделить штрафные расходы хотя бы пополам, Витя с непостижимой логикой отвечал:
- Да это ж одноклассник мой! - таким тоном, каким обычно говорят: «Да больной он у нас, что с него взять?!»

Параллельно с тормозными разногласиями у нас с Рогулькиным тянулся нескончаемый конфликт на почве Витиной пагубной тяги к алкоголю. Этот конфликт то затихал, когда нам приходилось объединяться ради какого-нибудь общего дела (вроде подпольного приобретения с военторговского склада мешка сахара на двоих), то вновь обострялся, когда Витя держался за руль не для того, чтобы рулить, а для того, чтобы не упасть под сиденье. И хотя наш потрепанный грузовик был, кажется, оборудован автопилотом, - независимо от воли своего водителя машина таки доезжала туда, куда было нужно, - меня общество пьяного Рогулькина категорически не устраивало. И вот неделю назад наш затяжной конфликт достиг своего пика и выплеснулся за критическую отметку. А именно - собрав волю в кулак, я пожаловалась Черняеву и потребовала у него трезвого водителя.
- Да где ж я тебе такого найду? - удивился Черняев и, не желая утруждать себя выполнением заведомо невыполнимой задачи, просто-напросто устроил грандиозную выволочку Вите. Трезвее, конечно, Рогулькин от этого не стал, но меня из своей жизни вычеркнул. Вот уже неделю в ответ на все мои попытки завязать нейтральную беседу он молчал и лишь мрачно сопел, как невыспавшийся еж.

После очередного рабочего дня, проведенного в полном молчании, мы с Витей ехали в комендатуру. Там, под охраной вооруженного дежурного, находился мой личный сейф, куда по указанию Черняева я обязана была помещать на ночь дневную выручку. От конторы военторга комендатуру отделяли какие-то двести метров, но пешком я не ходила, ссылаясь на ответственность своего груза, а на самом деле - просто назло Рогулькину. Обычно после сдачи денег под охрану Витя подвозил меня домой, и к чести его надо заметить, этой традиции не изменил, несмотря на наш конфликт.
На крыльце, как обычно, курили несколько офицеров. Как обычно, метров за пятьдесят я приготовилась приветственно им помахать. Как обычно, при приближении нашего кривобокого грузовика они заулыбались и тоже замахали руками. И на этом привычный ход ежевечерних событий нарушился.

Дерево возле комендатуры росло всего одно. И вся беда состояла лишь в том, что его угораздило вырасти именно возле той колдобины на дороге, где замерзла лужа, каким-то чудом уцелевшая с осени. И где колеса Витиной машины, изящно вильнув, понесли нас в сторону, выдрав руль из нетрезвых Витиных рук. В течение нескольких секунд, отделявших нас от дерева, внутри меня произошел очень серьезный и обстоятельный разговор.
- Имей в виду, - строго сказал один внутренний голос, похожий на мой, - У тебя под задницей месячная зарплата штаба дивизии. Будешь ее собирать по всей степи.
- Дура! - сказал другой голос, тоже похожий, - Не деньги, а мозги твои щас будут собирать по всей степи. И не ты, а другие люди.
- Рогулькин - сволочь, - решительно заключил третий голос, и это, кажется, я сказала вслух.
На этом разговор оборвался, потому что меня швырнуло вверх, потом вниз, корявый кленовый ствол со скрежетом ворвался в объятия нашей плоскомордой кабины, и меня швырнуло в последний раз - теперь уже вперед, головой в железную раму лобового стекла.

Первым, что я увидела прямо перед собой, открыв правый глаз, было внезапно опустевшее крыльцо комендатуры. От трех или четырех человек остался лишь столб табачного дыма и несколько тлеющих окурков. Левый глаз почему-то посмотрел в сторону и увидел прямо перед стеклом кабины ствол так некстати выросшего здесь дерева. Помню, меня страшно удивило, что по нему не ползают букашки. Я даже обиделась. Еще левее я обнаружила Витю, которого от удара сбросило с сиденья на педали.

- Ну ты как? - глаза у Рогулькина были совершенно круглые и донельзя перепуганные.
- Да ничего... вроде бы... Шишка только, наверное, будет. А ты как?
Но тут Витя вспомнил, что он со мной не разговаривает, засопел и полез из кабины осматривать повреждения.
Повреждения оказались незначительными. На видавшей виды морде нашего ГАЗа лишняя вмятина была практически незаметна, а проблему покореженного бампера Витя решил просто, привязав к нему веревку, обмотав другой ее конец вокруг клена и дав задний ход. Правда, немного перестарался, и бампер угловато выгнулся вперед, отчего наша машина, и без того не самых благородных линий, стала похожа на гигантского угрюмого пекинеса с неправильным прикусом.

В дежурке комендатуры на первый взгляд было пусто, но на бряканье моих ключей из-за сейфа робко выглянул дежурный в портупее и заискивающе заулыбался:
- Вы в порядке? Ой, а мы так испугались!...
- А, ерунда! Бывает и не такое, - ответила я, запихивая мешок с деньгами в сейф и исподтишка любуясь собственным героизмом, - До свидания.
И наша машина, решительно выпятив нижнюю челюсть, двинулась дальше.
- Витя, - сказала я, презрев обет взаимного молчания, - Давай только по дороге. Не надо по степи.
Рогулькин презрительно хмыкнул, но кивнул и тяжело бухнул грузовик в колею. Это было нашей ошибкой. Во-первых, ехать по целине было не в пример приятнее, чем по дороге. До нас сотни и тысячи тяжелых автомобилей по степи не ездили, не останавливались, и не рыли колесами мерзлый грунт, чтобы следующим было, куда провалиться. Кроме того, в степи нас было если и проще обнаружить, но куда труднее настичь. В колее же мы были практически беззащитны. И допущенную ошибку я поняла сразу же, когда Витя вдруг дернул рычаг переключения передач и потянул руль на себя. Он всегда тянул руль на себя, когда хотел побыстрее остановиться - видимо, это помогало...
Навстречу по обрыву колеи, развевая по ветру полы шинели, похожий на зловещую серую птицу, пылил Черняев. Он распахнул дверь с моей стороны и с шумным «Уфффф...» впрыгнул в кабину. Я еле успела перебраться на пластмассовую крышку мотора, чтобы не принять начальника себе на колени.
- Живые? - уточнил Черняев на всякий случай, - Слава Богу! Что с головой?
- О железяку немного стукнулась, - я показала, о какую именно, - Хорошо еще, что не в стекло...
- Ага, точно! Такое стекло-то хрен найдешь.
Я так и не поняла, чему радовался Черняев - тому, что я стукнулась лишь немного, или тому, что уцелело лобовое стекло.
- Однако много или немного - надо все равно Казбеку показаться. Вдруг сотрясение?
Черняев суетился, отчаянно вертясь на сиденье.
- Витюш, давай-ка сейчас быстренько в санчасть, потом забросите меня, а потом уж ты ее домой завезешь. Возражений нет?
Витя энергично затряс головой, имитируя отсутствие возражений.

Казбеком звали прапорщика из санчасти - толстого, блестящего и хохотливого. Каким изгибом судьбы его занесло в забайкальскую степь из любимого Баку, никто не знал, настоящее его имя знали и могли произнести немногие, но любили все. Всеобщим любимцем он стал после одной крупномасштабной дивизионной вечеринки, когда супруга комдива вполголоса интимно поинтересовалась, можно ли ей принимать водку параллельно с курсом лечения антибиотиками. Казбек подумал секунду и беспечно махнул рукой:
- Пад наблюдэнием врача - можна.
С тех пор-то его и стали звать на все официальные и неофициальные мероприятия - для наблюдения.

В санчасти Черняев долго наблюдал, как Казбек рисует йодом картину на моем рассаженном лбу. За это время можно было бы разрисовать не только голову, но даже бетонный забор вокруг гарнизона, но Казбек не торопился.
- Слышь, это..., - не выдержал начальник военторга, - Может, у нее шок? Может, ей нашатырного спирту нюхнуть?
- Нашатыр нэт. Закончился.
- А просто спирту?
- Понюхать? - Казбек удивленно обернулся, и капля йода упала мне на нос.
- Ну да. Мне хотя бы... Я ж перенервничал.
Казбек наконец-то оставил меня в покое, полез в шкаф и тут же вынырнул из него с литровой стеклянной бутылью.
- На, дэржи... Здэсь будешь нюхать или дома?
- Дома, дома. Ты заходи, - и Черняев тут же утратил интерес к моему здоровью.
Нюхать он начал еще по дороге, не переставая радоваться чудесному спасению военторговской машины.
- А ко мне Спиридоновна прибежала. Бегите, - говорит, - скорей, там Рогулькин перевернулся... От машины - мокрое место. Бабы шум подняли... Я перепугался. Да еще из комендатуры позвонили - говорят, машина всмятку... Во блин, люди!
На кожухе мотора сидеть было неудобно и горячо, неистово саднило ободранный лоб, поэтому начальское оживление начало меня раздражать.
- Угу. А про санитарный вертолет не говорили?
- Какой вертолет? - испугался майор.
- Ну как же... Машина всмятку, море крови, горы трупов. Из Читы вертолет вызвали.
Черняев несколько секунд обалдело посмотрел на меня и рассмеялся:
- Тьфу ты! Ты так не шути. Тут же знаешь как - краем уха услышат, потом с три короба приврут и по всему свету раззвонят. Потом не отмажешься.
Когда Черняев скрылся в своем подъезде, Рогулькин, который, оказывается, не дышал все это время, отважился сделать выдох, и стекла в кабине мгновенно запотели.
- Все, - торжественно сказал Витя, - Завязываю... Сегодня - последний раз. Будешь теперь сама домой ходить.

Дома меня ждали - на верхней ступеньке бок о бок сидели Юрка с Толиком и поочередно пили пиво из трехлитровой банки.
- Ну! - воскликнул Толян, завидев меня, - Я ж говорил - брехня!
- Что - брехня?
Я точно знала, что после нашей встречи с деревом дежурный комендатуры не покидал своего поста, Казбек не выходил из санчасти, а Черняев оставался все время на виду. Домашних телефонов на станции не было. Поэтому для меня до сих пор остается неразгаданным тот путь, которым новость о море крови и горе трупов дошла до моих соседей, проспавших в тот день до вечера по причине выходного.
- А я в Безречку ездил за пивом, мне там и рассказали... Что вы с водителем вообще - в лепешку.
- Ну ни фига себе! В какую лепешку, если нас в тот момент ВООБЩЕ никто не видел?! Все ж разбежались!
- Ты сколько здесь? Полгода? Э, салага!... Ты еще не знаешь, чего тут народ может наплести. Скажи, Юр?!
Юрка из банки пробулькал что-то утвердительное.
- Я ж говорю - уроды, - подтвердил Толян.

Еще почти час мы просидели на лестнице под дверями наших квартир, пуская банку по кругу, и я несколько раз в деталях описала друзьям недавние события возле комендатуры, дословно передала свою беседу с дежурным и с Черняевым, и даже дала им потрогать коричневую шишку на лбу.
- Все равно уроды, - авторитетно заявил Толян, когда банка опустела, - Если ты ему сразу сказала, что с тобой все в порядке, на хрена он вертолет-то вызывал?

P.S. Дня через три кошмарная история про санитарный вертолет дошла до окружного начальства. Окружное начальство почесало в головах, решило, что в загадочном несанкционированном вылете транспорта на станцию Мирная ничего невероятного нет, и на всякий случай списало в расход количество горючего, необходимое для перелета в оба конца.

Мы были...
Киноповесть

(окончание)

Голос из прошлого.

Уже в 5-ом отсеке здорово пахло гарью. Я включился в аппарат и дошел до реакторного 7-го отсека. Носовая аппаратная уже была сильно задымлена. Там и лежали все наши. И Костя Воронов, и Саша Харинский, и матрос Сережа Хлебов. Они сделали все, но задохнулись, так и не успев включиться в изолирующие противогазы. Я вскрыл кормовую аппаратную. Работать в идашке было жарко и неудобно, но я тоже все сделал.. Просто не успел выйти наверх из отсека, когда корабль неожиданно резко получил крен на корму и затонул. Так меня не стало.

Норвежское море. Наши дни.
Борт специального исследовательского судна.

Погружение глубоководного аппарата «Forcing», оттягивалось из-за непогоды уже несколько суток, в течение которых спасательное судно компании «Глобал Оушен инжиниринг» под названием «Sea sapper» болтался на якоре в районе, где приборами была обнаружена затонувшая подводная лодка. И вот теперь, когда ветер полностью стих, море успокоилось до редкой для этих широт легкой ряби, а солнце раздвинуло и разогнало своими лучами все облака с неба, Кирилл понял, что время пришло. Он все эти дни думал, над тем, как поступить, и теперь мысленно молил бога, чтобы во время погружения нашлись веские основания, для отказа от подъема этой субмарины, похоронившей его отца. И вот теперь, когда Кирилл, уже облачившийся в утепленный комбинезон, руководил подготовкой аппарата к погружению, на борт их судна опустился вертолет, доставивший на борт представителей России, во главе с его дедом. Старый адмирал был молчалив и немногословен. Он лишь молча поздоровался со всеми, кто был рядом с аппаратом, а Кирилла отведя в сторону, только похлопал по плечу.
- Удачи тебе внук. Помни, что я говорил...
И ушел в рубку корабля.
Когда спускаемый аппарат погрузился в воду, и за его иллюминаторами возникли сине-зеленые сумерки Норвежского моря, Кирилла, уже в который раз охватило чувство глубочайшего волнения. Оно всегда охватывало его, когда он погружался под воду, и длилось недолго, но именно оно собирало его внимание и волю в единый кулак и заставляло полностью сконцентрироваться.
- Погружаемся на глубину 50 метров.
Аппарат бесшумно скользил вниз, и его прожектора освещали путь, разгоняя немногочисленную живность попадавшуюся перед ним.
- «Forcing», уходите вправо. Вы отклонились метров на пятьдесят.
Кирилл повернул манипуляторы в правую сторону. Аппарату медленно уходил все ниже и ниже, и вода становилась все более темно, раздвигаясь только под светом прожекторов.
- Включить все камеры. Съемка всеми возможными ракурсами. Мы в зоне нахождения объекта. До дна 35 метров.
Три пары глаз напряженно вглядывались в экраны.
- Вижу!!! Самый малый ход!
Прямо по носу аппарата, медленно и неумолимо вырастала громада подводного крейсера. Он лежал на дне, практически на ровном киле, и казался огромным горбатым хищником, решившим отдохнуть от своих дел в глубинах океана. За эти годы, лодка совершенно не обросла водорослями, которые были заметны лишь в местах, где листы резины, покрывавшие корпус оторвались из-за падения на грунт. Корабль совсем не казался мертвым. Создавалось впечатление, что вот сейчас, стронутся огромные винты, и субмарина, стряхнув с себя ил и донную грязь, продолжит свой прерванный много лет назад поход.
- Описываем циркуляцию вокруг. Фиксировать все нарушения целостности корпуса.
Голос Кирилла предательски дрожал. Он видел место гибели, могилу своего отца, которого он видел всего лишь несколько раз мельком в детстве. Он видел корабль, на котором его оба родителя уходили в поход, из которого вернулся только один. Только теперь он до конца осознал всю глубину слова деда, и теперь страстно желал найти хоть какую-нибудь зацепку, чтобы не допустить подъема этой величественной гробницы на поругание стальным гильотинам, которыми словно мертвую рыбу, разделывали старые лодки на заводах.
- Видимых повреждений корпуса не замечено.
Кирилл, сморщился словно от зубной боли.
- Смещаемся в корму, в район реакторного отсека.
Аппарат послушно завис над корпусом.
- Вили, водометами подруливай к самому грунту.
Аппарат практически лег на грунт, рядом с лодкой. Прошло несколько мучительно долгих минут. Прожекторы пробили своим светом облака мути поднявшейся со дна, и глазам акванавтом предстала широкая трещина, уходившая из- под самого киля лодки наверх. Она постепенно сужалась по мере удаления от грунта, оттого и не была заметна сразу, при общем осмотре корпуса.
- Снимать крупным планом. Произвести замеры воды на предмет радиоактивного заражения.
Техника бесстрастно фиксировала обнаруженное, а Кирилл откинувшись на кресло вытер рукавом вспотевшее лицо. Теперь он твердо знал- подъема лодки не будет. Как не будет и его дальнейшей карьеры в «Глобал Оушен инжиниринг»...
В центре связи спасателя «Sea sapper» собрались почти все. Все ждали, когда спутник соединит походный штаб экспедиции с лондонской штаб-квартирой компании. Наконец экран загорелся, и на нем появилось изображение все того же зала заседаний и президента.
- Добрый день, всем присутствующим. Господин Соколов, мы все с нетерпением ждем вашего отчета...
- Господин президент. После первого же погружения было обнаружено повреждение легкого корпуса подводной лодки по правому борту. После съемки проведенной манипулятором с камерой в межкорпусном пространстве, было установлено, что характер трещины таков, что при значительном возрастании нагрузки на несущие конструкции межкорпусного пространства, возможен разрыв конструктивных деталей прочного корпуса. Российская сторона, оценив характер возможных последствий, признала опасной любую попытку подъема корабля. Радиационная обстановка в квадрате погружения в норме...
Кирилл продолжал говорить, замечая как едва заметно менялось лицо президента его компании. Да, судя по всему, очень много надежд связывалось директоратом с этим проектом, который он успешно завалил.
- Господин президент, все данные, после надлежащей обработки буду высланы Вам для изучения. Я закончил.
В центре связи наступила минутная тишина. И как только, президент компании на экране открыть рот, к камере подошел его дед.
- Роберт...я думаю, что могу тебя так называть? Так вот Роберт, российская сторона, в моем лице выражает восхищение высокому профессионализму Ваших специалистов, в числе которых и мой родной внук Кирилл. Мы удовлетворены проведенными исследованиями и полученными результатами. Спасибо!
Старый адмирал вдруг выпрямился, и официальным тоном продолжил.
- Господа! Параллельно с вашей операцией, наши специалисты рассматривали возможность создания бетонного саркофага вокруг лодки, в случае, если ее подъем будет невозможен. Расчеты показали, что это был бы наиболее эффективный вариант сохранения биосферы моря и предохранения ее от заражения на ближайшее столетие. Я лично наблюдал за работой ваших людей, и лишний раз убедился в правильности нашего выбора. От имени правительства Российской Федерации я официально делаю предложение Вашей компании о заключении контракта с нашей страной, по проектированию и созданию саркофага для ракетного подводного крейсера «К-797». Официальные документы, подтверждающие мои полномочия, буду высланы Вам из Москвы в самое ближайшее время.
Адмирал замолчал. И уже через миг и в центре связи, и далеко в Лондоне все рукоплескали речи старого моряка.
Потом они долга молча стояли с дедом у борта глядя на воду.
- Вот видишь Кирюша, как получилось... И слава богу, что так. Конечно, наворуют наши «реформаторы» немало и с этого, но главное-то мы сделали...
Кирилл молчал. Дед поднял стоящий рядом дипломат. Открыл. Внутри лежали аккуратно завернутые в целлофан розы.
- Из Москвы вез. Бабушка просила в воду кинуть. На...
И старый адмирал аккуратно разделив цветы на две части, протянул одну Кириллу.
- Спасибо, дед...
Два букета упали на воду почти одновременно, и стали медленно расплываться в разные стороны. А по щекам обоих мужчин, медленно стекали одинокие слезинки....

Наше время. Севастополь.
Бухта Голландия. Ступени СВВМИУ.

Севастополь. Наши дни. Город, в котором еще проглядывает былая строгая и торжественная красота легендарной флотской столицы. Улицы, на которых в прежние времена белели толпы моряков спешащих в увольнение, и на которых теперь редко-редко мелькнет бескозырка матроса... Пустой рейд, на котором еще чудятся стоящие на бочках исполины былых времен... «Москва», «Слава», «Керчь», «Очаков», «Ушаков», «Жданов», «Дзержинский»... Училище. Бухта Голландия. Проржавевшие ворота.... Заброшенные и разграбленные корпуса, пустой выщербленный трап, на котором еще мерещатся нескончаемые потоки курсантов спешащих в учебный корпус... Запустение на каждом шагу... Остались только следы, былых великих времен...Памятник размагничиванию кораблей Курчатовым и Александровым... Загаженный голубями вождь пролетариата на ступеньках учебного корпуса...И скромная, небольшая табличка над входом в главный учебный корпус... «Инженер-механикам подводного флота всех поколений. За ратный в море труд без отдыха и сна. За смелость, волю и продуманность в решеньях, За верность воинскому долгу до конца, Вам слава вечная в грядущих поколеньях...»
Они шли вверх по разбитому и неухоженному училищному трапу вверх, с каждой ступенькой приближаясь к плацу и величественному зданию бывшего Севастопольского Высшего Военно-морского училища. Там наверху собиралась на годовщину выпуска рота, в которой учились Соколов и Горелов. После увольнения в запас, Горелов ни разу не был на этих встречах, стыдясь непонятно чего, но сегодня Кирилл почти силой заставил его, и сам пошел вместе с ним. На плацу, залитым солнцем их собралось совсем немного. Кто-то в пилотках, кто-то с курсантской бескозыркой в руках. И еще был флаг. Флаг Военно-Морского флота СССР, тот самый, под которым они принимали присягу. Всего человек двадцать нашли силы и возможности вырваться из житейской суеты, и преодолев границы бывшего государства приехать на эту встречу. Они смеялись, обнимались, доставали из пакетов бутылки, и тут же сразу чокались дешевыми пластиковыми стаканчиками.
А потом кто-то позвал фотографироваться на ступеньках входа в учебный корпус. И когда они все встали по местам, Кирилл посмотрел на Горелова. Тот вдруг улыбнулся, и кивнул. Кирилл сразу все понял, и присоединился к их группе.
- Будешь за Славку- наклонившись к сыну, сказал Юрий.
- Ты же наш сын...
Они стояли на ступеньках учебного корпуса. Все кто смог приехать, а кто не смог прислали своих повзрослевших сыновей. Они стояли уже немолодые и седовласые, уже изрядно постаревшие, но все- же те же самые, курсанты СВВМИУ вновь оказавшиеся в родных стенах. Они молча стояли, и словно плюнув на все законы времени, их молодые лица проступали сквозь прошедшие года в этот миг...
Фотограф щелкал и щелкал, и казалось, что на ступеньках их уже не так мало. Словно вся лестница неожиданно сплошь оказалась покрыта людьми. Они стояли сплошной стеной. Выпускники, собравшиеся сегодня и офицеры в канадках и кителях с «молоточками» на погонах. Подводники в простом «РБ» и ПДУ на боку и адмиралы с отливающими золотом погонами. Обожженные и раненые, сверкающие кортиками и сжимающие в руках разводные ключи и вахтенные журналы. Они стояли, и были похожи на огромный водопад из офицеров разных лет, выливавшийся на плац из парадного входа под колыхающимся над ними флагом ушедшего в историю флота...
И в самом центре стоял Кирилл, между двумя своими отцами. Седым и постаревшим Юрой Гореловым, и молодым, улыбающимся капитан-лейтенантом Станиславом Соколовым... Они стояли на ступеньках, ветер трепал их волосы, а откуда то из прошлого доносились далекие команды «...Смирно! Равнение налево! На флаг училища...!»...

ГОЛОС ИЗ НАСТОЯЩЕГО

Мы когда- то были... Совсем разные, из всех уголков большой страны, из городов и деревень, из семей потомственных моряков, и мальчишки из сибирских глубин мечтавшие просто увидеть море... Мы были... Те пять лет, переплавили и выковали из бывших приморских хулиганов, столичных золотых медалистов и простых волжских пацанов содружество людей, которое десятилетиями несло вахту по охране Родины, мало чего прося взамен, и гордясь тем, кто они...Мы были... И те, кто уходил с флота по разным причинам, и те кто, оставаясь, отдавали подчас свою жизнь за мир и спокойствие страны, которая, по большому счету, мало что знала о них. Мы были... В мундирах с прикипевшими от времени и соли звездочками на погонах мерзли на пирсах Заполярья и Камчатки, и в застиранном РБ задыхались в глубинах Атлантики и Тихого океана...Мы были, и был наш Флот, какого уже больше никогда не будет, как и нас...
Мы были...А многих уже и нет, и с каждым днем становится все меньше и меньше, и уже нет нашего общего гнезда, из славной бескозырки которого мы все выросли... Но мы все таки были, и нам есть чем гордится...