Пусть говорят, что у “железа” нет души...

Прожившие свой век машины всегда вызывают у меня жалость. Ржавеющие, лишившиеся части своих агрегатов, брошенные умирать где-нибудь у забора автобазы или в дальнем углу воинской части, они ничего кроме жалости не заслуживают. Еще это очень напоминает мне предательство. Лучше уж почетная кремация в мартеновской печи, чем такая участь. Ведь умирают механизмы совсем как люди - в тот момент, когда они становятся никому не нужными. И не говорите мне, что у “железа” нет души...

Первым ощущением, которое я испытал при виде ее, была именно жалость. Грозная и красивая в прошлом боевая машина, сейчас она стояла возле бетонного забора, бессильно уронив ствол орудия на рыжий ребристый лист лобовой брони. Правая гусеница висела уродливыми обрывками. Из распахнутых дверей десанта тянуло запахом прошлогодних листьев. И... еще чем-то неуловимым, но немного пугающим. Тогда я не обратил на это внимания, лишь мимоходом пожалев умирающую военную технику.

Остановившись возле нее во второй раз, я закурил и уже более внимательно присмотрелся к ржавеющей у забора машине. Нет, тот странный запах не померещился мне. Он был едва ощутим, но от него по нервам проскакивал какой-то острый, пронзительный импульс. Я протянул руку и коснулся бронированного борта. А в следующее мгновение ураган ощущений и эмоций смел меня как пушинку. Сигарета вывалилась из пальцев, но я не заметил этого. Огонь. Повсюду огонь - больно обжигающий снаружи и разорвавшийся испепеляющим все клубком внутри. Страшные крики людей, этих слабых и уязвимых двуногих, которых нужно защитить во что бы то ни стало. Предсмертный хрип захлебнувшегося двигателя. Удушливая вонь горящей краски и острый запах растекающейся по броне солярки. Боль. Боль. Тьма.

Я отнял ладонь от стального корпуса БМП-1, и наваждение пропало. А воспоминания - пришли. Однажды мне уже доводилось испытывать нечто подобное. Было это на знаменитом “Невском пятачке”, где под открытым небом стоят танки времен Великой Отечественной. Погладив проломленный немецким снарядом высокий борт старинного, неуклюжего Т-26, я вдруг ощутил тогда тот же шквал эмоций, что и теперь. Впрочем, те машины не выглядели брошенными - они погибли как солдаты, в бою, после гибели своей став памятниками минувшей войне.

Говорят, что если бы машины могли говорить, они рассказали бы немало интересного. Увы, это всего лишь красивая фраза. Не все и не всегда можно выразить словами. Какие слова подобрать, чтобы передать эти ощущения, неведомой силой перенесенные сквозь без малого 70 лет? Где они хранятся, в каком кристаллическом слое броневой оболочки? Именно эти вопросы я задавал себе тогда, на “Невском”, и не находил на них ответа.

И вот теперь все повторилось почти один в один. Эта машина не просто отслужила отведенный заводом срок - ее убили. Убили предательски, из засады, заманив в бетонную тесноту городских кварталов. Но как она оказалась здесь, в забытом Богом военном городке, в нескольких тысячах верст от границы с мятежной республикой? Как попала сюда? Не схожу ли я с ума, приписывая мертвой машине способность разговаривать без слов? Но, вновь прикоснувшись к броне старой БМП, я понял, что ошибки нет. И когда пожилой прапорщик из автопарка военного городка, как-то странно посмотрев на меня, подтвердил, что та брошенная машина прибыла из Грозного, я уже не испытал никакого удивления. Не говорите мне, что у “железа” нет души...
(c)Proza.ru

Свиньи
Ранняя дальневосточная весна, ноздреватый от темных проталин снег, мутное утро. Место действия - бухта Большой Улисс, бригада ракетных и торпедных катеров.
В 5 часов утра тяжелый свинец, наконец, вытек из опухших от бессонницы мозгов на края век, ресницы склеились, и дежурный по бригаде заснул мертвым сном, воткнувшись лицом в пластиковую столешницу.
Сегодня капитан-лейтенант Коля Курагин до полуночи отлавливал бербазовских самовольщиков, потом вызвал к себе и долго долбал дежурного по бербазе вещевика лейтенанта Витю Гузина за пьянку «годков» в автопарке.
Витя Гузин только, что сам принял вечернюю пайку «шила» и с удовольствием выслушал душевные излияния старшего дежурного.
Неприятности продолжились. В полночь у замполита дивизиона консервации прямо с пирса угнали мотоцикл «Урал», и замуля никак не мог уехать домой. Истрепал, верный слуга партии, Курагину все нервы. «Ищи, давай, ты дежурный, ты и виноват!»
Пришлось Коле на дежурном уазике мотаться по окрестностям бухты Улисс, оставив за себя своего помощника.
Впрочем, мотоцикл объявился самостоятельно в два часа ночи. Он стоял на том же месте, на пирсе консервации, но с помятым крылом и весь в грязном талом снегу. Двигатель ещё был горячий, а в коляске на сиденье, дежурный по бригаде катеров обнаружил забытую женскую рукавичку.
Коля, высвистал полусонного замполита, обрадовал его мотоциклом и пошел душить вахтенных на пирсе. Выяснять, кто ездил.
- Завтра вам в морге поставят диагноз, - орал он им в уши, - «асфиксия...я...а»!
Душил до тех пор, пока матросики не сдали своего соратника и потенциального благодетеля, который за таинство соития с улиссовской гейшей пообещал им по стакану самогона. Этот домашний горячительный напиток катерный Казанова - матрос Саакян добыл в хоть и конспиративной, но широко известной всем страждущим винокурне, на Малом Улиссе, куда мотался на замовском мотоцикле.
Заодно он зацепил там и бесхозную девицу, с которой теперь развлекался на катере в машинном отделении.
До четырех утра бешеный капитан-лейтенант Курагин гонял полуголых сексуальных партнёров по пирсам бригады. Он кровожадно, махал кортиком и нечленораздельно выкрикивал непристойные слова...
...И вот, теперь утомлённое ликвидацией всех этих безобразий, дежурное тело безмятежно и крепко спало внутри обшарпанной беседки, гордо именуемой «рубкой дежурного по бригаде».
До подъема оставался ровно час. Ноги в черных уставных «карасях» отдыхали от ботинок. Коля обеспечил себе минимум комфорта, сняв обувь и подложив под щеку служебную документацию. Из уголка рта протекла струйка слюней прямо на запись в вахтенном журнале «Сдал - принял».
Левая рука Курагина безжизненно свалилась со стола во что-то щетинистое и живое. Живое ритмично двигалось.
Даже всесильный бог сна Морфей не притупит у военного человека бдительность и ответственность за вверенное ему боевое дежурство.
Коля инстинктивно отдёрнул руку и окончательно проснулся. Осоловело, поведя красными от недосыпа глазами он, вздрогнув от ужаса, увидел стадо свиней. Худых, грязных и очень активных.
Они, стараясь не хрюкать, чтобы не разбудить дежурного по бригаде, пожирали всё, что можно было найти в рубке. У ближайшей к Курагину свиньи из пасти свисали черные усы.
«Хромачи» сожрала, - ахнуло внутри Коли, - шнурками, гадина, подавилась!»
Свиней Коля уважал только в виде домашней колбасы, тушенки или котлет. А тут грязные, живые, и голодные твари завтракают ещё новыми ботинками и, судя по всему, готовы закусить и самим дежурным по бригаде.
Они с вожделением поглядывали на Курагина маслянистыми карими глазками в обрамлении белёсых ресниц. От остатков Колиного ужина в мусорном ведре, половой тряпки и флотских ботинок свинский аппетит только разыгрался. На спинах голодных хрюшек чёрным кузбасс-лаком под трафарет были изображены две буквы - «ББ», то есть «береговая база».
Ответственный за подсобное хозяйство бригады катеров - начпрод бербазы старший лейтенант Токарев, замотанный неблагодарной службой, дежурствами, семейными неурядицами и подчиненными азиатскими матросами - работниками подсобного хозяйства - выпустил своё стадо на вольные хлеба.
Оголодавшие свиньи вчера пробавлялись пищевыми отходами наверху за штабной столовой, а ночью спустились на пирс.
Коля, резво, с ногами забрался на стол, крутанул ручку и схватил трубку полевого телефона:
- Дежурный по бербазе, лейтенант Гузин! - сонно отозвалась трубка.
- Гузин...твою мать! Убью, сука, падла, на...! Свиньи!!!
Лейтенант Гузин бросил трубку. Гордая военно-морская его душа оскорблений не терпела.
- Сам ты свинья! - сказал он телефонному аппарату.
Аппарат зазвонил снова.
- Не бросай трубку, дурак! Боевая тревога! Нападение свиней на бригаду катеров! - вопил дежурный по бригаде.
Тогда в годы противостояния двух ядерных держав вероятность нападения американцев на страну Советов в тысячу раз превышала вероятность нападения стада свиней на мощное ракетно-торпедное морское соединение.
Витя Гузин, был уже опытным лейтенантом. Его лейтенанству шёл уже четвертый год. Правда полгода он побывал в звании старшего лейтенанта и даже послужил в дружественной стране - Вьетнаме. Но потом, по семейным обстоятельствам, Витя опять начал попивать и статус-кво было восстановлено приказом комфлота.
Дежурный по бригаде явно съехал с катушек. Что там ему привиделось, чего он там орет и обзывается?
Витя решил лично обследовать поле битвы. Вооружение дежурного по береговой базе было помощнее - пистолет Макарова и 16 патронов к нему. Это тебе не кортик, который поражает цель на расстоянии вытянутой руки.
То, что Гузин увидел, прибыв на место чрезвычайной ситуации, поразило его так, что на некоторое время он впал в ступор. Минуты три он смотрел, как несколько истекающих кровью свиней с озверелыми мордами стаскивают дежурного по бригаде со стола. Курагин, как пикадор тыкал в свиные туши окровавленным кортиком. Бедолага был без ботинок и в оборванных до колен черных лавсановых брюках.
- Чего смотришь, скотина! Стреляй! - заорал Вите дежурный по бригаде катеров.
Гузин опустил рычажок предохранителя и передернул затвор "Макара". Первая пуля ранила одну из агрессорш, чем озлобила её окончательно. Свинья развернулась и с места в карьер кинулась на Витю Гузина. За ней на Витю бросились еще две хрюшки. Потом всё остальное стадо.
Дежурный по бербазе лейтенант флота Гузин пустился в позорное бегство. Оглядываясь, он на бегу, дрожащей рукой, слал пулю за пулей в «молоко»...
...Было без пяти минут шесть. Командир бригады капитан 1 ранга Пискунов имел неприятную для дежурной службы привычку - проверять организацию подъёма личного состава.
Вот и в это злосчастное утро он ехал на своём УАЗике в родимую бригаду. Стрельбу он услышал еще на полдороге от Малого до Большого Улисса.
- Что там за хренотень? - запрыгал комбриг на своем сидении, вглядываясь в туманные силуэты катеров. - Давай-ка, Славик, газку прибавь!
В разгромленной рубке дежурного по бригаде его встретил с докладом дежурный - капитан-лейтенант Курагин. Вид его был страшен и решителен. Он был в одних носках. В правой руке его был зажат обнаженный окровавленный кортик. Оборванные до колен штаны и кремовая флотская рубашка тоже были в кляксах крови. На обезумевшем лице застыло выражение : «Убью».
- Товарищ-..щ капитан первого ранга! За время моего дежурства происшествий не случилось, за исключением..., - Коля вдруг весь обмяк и глухо зарыдал после пережитого потрясения, - свиньи...свиньи, проклятые свиньи!
Пискунов изумлённо разглядывал дежурного по бригаде и разбросанный по помещению изгрызенный инвентарь. Такого безобразия за всю свою долгую военно-морскую службу он не видел.
- Ибя.. -я, Курагин, что это вы себе позволяете? Кто это здесь у нас свиньи?
- Бербаза... натравила... на меня своих голодных свиней, - просипел, дергая кадыком Коля Курагин, - пришлось отбиваться.
Пискунов повёл носом и поморщился. Помещение рубки дежурного источало мерзкие миазмы свинарника. Немудрено - на шести квадратных метрах опорожнилось больше десятка свиней.
К полудню начпрод Коля Токарев со своими таджиками отловил одичавшее стадо и водворил его на постоянное место жительства - подсобное хозяйство.
А рубку дежурного пришлось снести. Избавить её от жуткой вони не могли никакие моющие средства.