Прапорщик Рукосуйко и его Вещи

Все, что ни приходилось делать прапорщику Рукосуйко, он делал самозабвенно и с полной самоотдачей - шла ли речь о ремонте безнадежно неисправной техники, или о разгрузке вагона с углем, или о постройке конуры для батальонной дворняги. Пил он тоже запоями. А еще он был человеком-противоречием. Васе было совершенно все равно, чем питаться и во что одеваться, но больше всего на свете он любил приобретать Вещи, и надо заметить, неплохо в этом деле преуспел. Никто не мог понять, как в нем уживаются такие, на первый взгляд, несовместимые понятия, как военная зарплата и страсть к приобретательству, а страсть к приобретательству в свою очередь - с беззаветной любовью к выпивке. Возможно, единство и постоянное противоборство этих наклонностей и обусловило стойкую антипатию между прапорщиком Рукосуйко и капитаном Шабровым. Шабров, отвечающий за боевой дух и моральный облик вверенного ему коллектива, справедливо считал, что даже в мертвецком состоянии военнослужащий должен явиться на утренний развод, чему и сам неоднократно подавал пример. Рукосуйко же со своей стороны требования замполита игнорировал и категорически не одобрял методы распределения дефицитных товаров, практикуемые соответствующей комиссией, которую возглавлял все тот же Шабров. Так или иначе, в свои самые длительные автономные запои Вася ухитрялся уходить на халяву, а в постоянной борьбе с существующей дефицитно-распределительной системой поднаторел настолько, что к моменту написания рапорта об увольнении оказался обладателем завидной коллекции Вещей. Прямо в коробках они складировались в одной из комнат Васиной трехкомнатной квартиры и ждали своего часа. Холодильники и телевизоры, люстры и сервизы, ковры и дамские сапоги вместе со своим хозяином дожидались того дня, когда они уедут на родину прапорщика, на Полтавщину, расположатся в уютном светлом доме, вокруг которого будет буйным цветом цвести абрикосовый сад, и заживут замечательной уютной жизнью. Рисуя на каждом попавшемся под руку клочке бумаги планы расположения комнат и меблировки, Рукосуйко едва не сошел с ума.
Все это было еще вполне безобидно, пока Васины дизайнерские и садоводческие изыски не выходили за пределы его квартиры. Но едва написав рапорт об увольнении в запас, прапорщик решил, что настало время поделиться своими планами с народом. Очень скоро весь личный состав батальона оказался вовлечен в постройку Васиного будущего благополучия. Рукосуйко вылавливал сослуживцев поодиночке, совал им под нос присланные с родины фотографии домов, из которых ему предстояло выбрать один, требовал советов и рекомендаций. Если сослуживец отказывался давать советы и рекомендации, трусливо ссылаясь на свою некомпетентность, Вася начинал делиться уже сложившимися планами. Уже через несколько дней весь батальон и прилегающие штабы знали количество и расположение всех до единого абрикосовых деревьев в его саду, конструкцию беседки и форму прудика для карасей, а начальник штаба майор Прокопенко даже слег в госпиталь с гипертоническим кризом, истерзанный неразрешимым вопросом: с какой стороны от ворот посадить сиреневые кусты - слева или справа.
Когда до окончательного решения Васиной судьбы оставалось не более двух недель, прапорщик стал и вовсе невыносим. Рядовые бойцы, завидев его коренастую деловитую фигуру на подступах к парку, хватали гаечные ключи, плоскогубцы, ломы, - все, что попадалось под руку, - и лезли под машины, втягивая за собой даже подошвы сапог. Шабров при появлении прапорщика в своем кабинете лихорадочно хватался за телефонную трубку и вел крайне деловые и ответственные разговоры с воображаемым собеседником, доводя телефонисток до тихого помешательства, в результате чего по гарнизону поползли слухи, что у замполита саперного батальона не все в порядке с головой. Файзуллаев при виде Рукосуйко утыкался носом в кипу старых ведомостей о выдаче вещевого довольствия и принимался демонстративно ими шуршать. Ведомости десятилетней давности в количестве трех с лишним килограммов он случайно отыскал в красном уголке, и они сослужили ему неплохую службу в обороне от Васиного светлого будущего.
В результате единственным и благодарным Васиным слушателем оказался рядовой Усманов - отчасти потому, что сам тосковал по ташкентским абрикосам, отчасти потому, что неважно понимал русский язык в Васином исполнении.

Васин рапорт еще не был подписан, когда на батальон обрушилась новая беда - отправка имущества. Вася заказал на станции самый новенький и чистый пятитонник и отпросился у Файзуллаева на три дня - упаковать, сложить и отправить Вещи.
- Вась, - убеждал Файзуллаев, - Куда ты спешишь? Получишь документы, будет у тебя контейнер. Зачем за свой счет-то? Да и на чем ты жить будешь, если все отправишь?
- Бесплатный мне все равно будет нужен - для барахла. Надька его в один день упакует. А Вещи надо отправлять сейчас.
Оставив за гранью своего понимания разницу между вещами и барахлом, Файзуллаев безропотно дал Васе три отгула.

Два дня прапорщика нигде не было видно, лишь из его квартиры доносилась шумная возня и нервная безадресная ругань. Надежда отсиживалась у соседей, уверяя, что «этому жлобу сейчас лучше не мешать».
На третий день к его подъезду подкатил грузовик с контейнером в кузове, и Вася торжественно закатил в него свой мотоцикл с коляской. Начало было положено. Грузовик Вася взял в батальоне, не спросив Файзуллаева. И пожалуй, именно это спасло прапорщику жизнь и повлияло на всю его дальнейшую судьбу.

А также не последнюю роль в этом сыграло то, что в тот же день путь Файзуллаева и Шаброва на совещание в штаб дивизии пролегал мимо контейнерой площадки.
- Товарищ подполковник! - вытянулся Шабров, завидев знакомый борт, - Вы гляньте-ка! Ах, ты ж!... Щас я ему...
- Юрий Михалыч, да ладно вам, - заступился комбат за Васю, - У человека такое событие! И вы ему, почитайте, уже не начальник. Опоздаем, вообще...
- Ну я ему не по-начальски, я ему чисто по-человечески. В рожу. Давно пора. А? - и не дожидаясь разрешения, Шабров захлопал по плечу бойчишку-водителя, - Слышь, останови-ка!
Файзуллаев вздохнул и полез из машины следом за замполитом.
Прапорщик не видел начальников. Он стоял, повернувшись к ним спиной, и вдохновенно дирижировал подъемным краном. Крановщик, высунув из кабины руку и лицо, ел кусок краковской колбасы и равнодушно посылал Васю подальше.
Комбат, не желая вмешиваться в давнюю вражду, двинулся к голове грузовика - посмотреть, кто из бойцов участвовал в угоне машины из батальона. Шабров, приседая от предвкушения расплаты, заходил на Васю с правого фланга.
Примерно такова была дислокация, и Рукосуйко все еще не замечал противника, когда на краю контейнера, занесенном уже над платформой, что-то отчаянно визгнуло, лязгнуло, взорвалось искрами и запахло паленым. Кран дернулся и вильнул гусеницами.
- Йопта! - не столько испуганно, сколько удивленно сказал крановщик и отшвырнул свою колбасу.
Васино имущество падало медленно и молча, в два приема. Сначала, раскидав обломки лопнувшего крепления, контейнер опустился одним концом на платформу. Когда утих грохот, на контейнерной площадке воцарилась тишина, какая бывает, наверное, когда один из гостей вдруг обнаруживает, что держит в руках что-то похожее на гранату, которое, может быть, еще и не граната, и может, еще и не взорвется, но все равно неясно, что с ней делать дальше, и все-таки лучше пока не дышать.
Несколько секунд, или минут, а может, полчаса, контейнер удерживался на весу уцелевшим креплением на другом конце. И в мертвой неподвижной тишине было очень хорошо слышно, как заскрипело и разлетелось и оно.

Дальше все произошло в доли секунды. В инстинктивном порыве спасти свое добро Вася кинулся подставлять плечо под падающий край контейнера, Файзуллаев и Шабров одновременно с криком «Стой, дурак!» рванули с обеих сторон ему наперерез. Все трое на огромной скорости сшиблись как раз в тот момент, когда огромная прямоугольная туша контейнера, с лающим лязгом круша борта платформы, рухнула в полуметре от них.

На совещание Файзуллаев, конечно, опоздал. Он тихонько прокрался на свободное место, даже не отозвавшись душой на стальной упрек в глазах Ванюшина. У него из головы не шел Васин взгляд, обращенный на Шаброва, лицо крановщика, поспешно поднимающего стекло в кабине, и неподвижный железный ящик, в котором только что с двухметровой высоты рухнуло Васино будущее счастье. Комбат вообще предпочел бы забыть о совещании, если бы не напомнил замполит.
- Езжайте, езжайте, Геннадий Минулыч, - быстро зашептал Шабров, не сводя глаз с Васи, - Я тут сам помогу.

Вечером Файзуллаев все же решил зайти к прапорщику. Он знал, что для него значат эти Вещи.
Надежда, зареванная, но решительная и злая, проводила комбата на кухню, не переставая шептать не то его затылку, не то самой себе:
- Говорила я, говорила ему, варвару...
Что именно она ему говорила, Надежда не успела сказать - Файзуллаев вошел в кухню.
На столе, обтянутом клетчатой клеенкой, возвышалась огромная бутыль с мутной белесой жидкостью внутри. Она доминировала над интерьером.
За столом, позади бутыли, сидели Рукосуйко, - босой, в майке и галифе, - и Шабров в полном обмундировании. Они сидели, обнявшись, прочно состыковавшись лбами, и очень внимательно смотрели друг другу в глаза.
- Василий, - ясным голосом вопрошал Шабров, - Ты веришь, что это не я подстроил?
- Ны-ны-ннне верю, - решительно отвечал Вася.
Файзуллаева они не заметили.
На следующий день Шабров не явился на утренний развод.

Ближе к обеду в кабинет к комбату пришел тихий и трезвый прапорщик Рукосуйко.
- Здрассьте, товарищ подполковник, - сказал он, вздохнул и кратко описал события вчерашнего дня:
- Вот такая вот фигня вышла...
- Вась, послушай... Ну ты это... ну..., - Файзуллаев замялся, пытаясь подобрать приличествующие случаю слова. Сказать убитому горем человеку банальное «да не переживай ты так» язык не поворачивался.
- Я тебе матерную помощь в дивизии сделаю, а?
Вася молчал.
- И скинуться мы решили всем батальоном - хоть какая-то компенсация. А, Вась?
- Да ладно, - мрачно сказал прапорщик, - Мотоцикл-то, наверное, еще можно починить...
- А остальное?
- Не знаю. Не смотрел еще. Телевизор наверняка - вдребезги... Сервиз тоже... Люстры...
- Ну... Хоть ковры, наверное, уцелели.
- Ага, - Вася помрачнел еще больше, - Если только соляра не разлилась. Если разлилась - пиздец всему. Двести литров...
Файзуллаев только развел руками, опять не находя слов.
- Да я не к тому пришел, - сказал Рукосуйко, - Шаброва не могу найти. Я слыхал, нам на батальон постельное белье выделили. Индийское. Пусть меня запишет. Вне конкурса, как пострадавшего...
Прапорщик шлепнул на голову шапку и дерзко посмотрел в недоумевающее лицо Файзуллаева:
- А я пока в дивизию смотаюсь, рапорт свой заберу на фиг, пока не подписали.
Обернувшись уже в дверях, Рукосуйко добавил:
- Спасибо!
Он не сказал, за что, но Файзуллаев решил - за те три дня, когда Вася загружал свои Вещи в несостоявшийся контейнер и был по-настоящему счастлив.

Спустя неделю Шабров получил от командования дивизии грамоту за хорошую работу с личным составом.

Ход конем в сапогах

Кто в молодости не совершал необдуманные поступки, за которые потом могло быть долго и мучительно больно, может бросить в автора камень, умещающийся в кулак...

- Товарищ капитан, ей-богу - военный! Ну, кафедра у них там такая, при университете!
Ротный мутным взглядом недоверчиво вперился в хебешную грудь перед ним стоящего воина.
Ему тоже было жарко, июль на днепропетровщине - это вам не собачачий хвост. «Юга» практически, недаром часть к жаркому телу ОдКВО сопричислена.
А тут вам и дополнительная причина жажды налицо... на нос, скорее. Одним словом, дышать в маленькой канцелярии было тесно.
- Учебный период скоро, кого на вододром отправлю? Стас! Слышь, тут Философ инициативу проявляет, учиться собрался...- крикнул в открытое дверное пространство ротный своему заму.
- ...«военному делу самым настоящим образом»? - процитировал еще не забытый первоисточник, ввалившийся в микроскопическую комнатушку амбалистый лейтеха.
- Знаю. Старшину он уже затрахал. Может, его озадачить на подольше и на подальше? На ЗКП там отправить или что... Какой, нах, из него военный? - поморщился он.
Во всем естестве зама сквозили те же симптомы «легкого утреннего недомогания».
- Да как по мне, так хоть в жопу отправь... после его похода на войну... Я его предупреждал, если станет офицером - убью! И без него в армии... Хрен с ним. Кеп в отпуске... обойдется. - Ротный положил огромную волосатую ладонь на столешницу. - Пошарится и вернется.
- А вододром? - напомнил лейтенант.
- Говно вопрос, разведка поедет. Я с Серегой договорился. Он уже место рыбное на Орели присмотрел... - плотоядно улыбнулся капитан.
В глазах зама сверкнул лучик интереса:
- Ну?!
Ротный нагнулся и раздвинул большую матерчатую сумку, стоящую у стола:
- Две трехлитровки. «Спирт Рояль»! Батя его сегодня приезжал, проставился.
Лейтенант был из соображающих:
- Рапорт подписан? Ну, и хули, боец, ты еще здесь?

Говорить о мечте любят все. Красиво, много и в основном невнятно: «Ах, если бы... да кабы... да еще вот тоже неплохо бы... а вот если так - ну, так это совсем уже и вообще пипец полный!»
У «домашнего» умненького-благоразумненького парня, известного в роте связи как «Философ», в последний год перед выплатой долга Родине мечта была довольно прозаической: поступить не куда-нибудь абы «лоб не забрили», а только в столичный Государственный университет на очень хороший гуманитарный факультет, готовящий очень большие перспективы для очень маленького количества людей.
Только и всего.
А на дворе были разудалые 90-е, в аккурат накануне введения малиново-пиджачной униформы для украинцев, грузинов, чеченцев, евреев и прочих «ново-русских» могильщиков еще теплого Союза на коммерческой основе...
И жизнь как таковая стремительно обретала не то смущенный, не то горячечно-возбужденный малиново-багровый окрас легальных рыночных отношений во всех ее проявлениях...
И всем хотелось требовать от нее как можно больше и как можно скорее.
Два года упорного изучения иностранных языков, зубрежки основных вех исторического наследия всея народностей СССР от палеолита до перлов речистого ставропольского экс-комбайнера привели жаждущего вкусить плодов науки под старинные своды избранного ВУЗа, где...
Где надежно подпертые пухлыми кошельками, изящные и не очень попки дочек «больших пап» и усидчивые зады вчерашних золото-медалистов уже заняли все места на студенческой скамье согласно купленным экзаменационным билетам...
Стоит ли говорить, что через пару-тройку месяцев теоретическое мировоззрение романтического абитуриента обогатилось практическим опытом армейской жизни...
Отметившись в центральной комендатуре, солдат здраво рассудил, что тратить счастливо выпавшее время на пиво, девочек и прочий неуставняк смысла не имеет: действительно, не за тем ведь ехал...
Уже неведомым за давностью лет способом были сданы документы для поступления за исключением мирно лежащего в сейфе военкома гражданского паспорта...
Уже принесли свои удивительные плоды заботливо выуженные из закоулков памяти чудом завалявшиеся остатки довоенных знаний, помноженные на приобретенную армейскую смекалку...
Уже были сданы на два балла лучше, чем предыдущие, «со свежей головой» и многомесячной подготовкой, экзамены ...
Но... в чем же мораль, спросит строгий, но в меру справедливый читатель? Мало ли народу поступало в ВУЗы, в том числе - в военные прямо из рядов «прославленной и непобедимой»?
Да все в том же: ВУЗ, а равно и его факультет, были исключительно гражданские. Ну, не брали туда из прямо «из рядов» кого попало. Принципиально.
Грустно взглянул на коротко стриженного бойца в гражданском, старый декан-полковник, пролистывавший результаты вступительных экзаменов на отделение военных переводчиков:
- Сынок... Как же тебя так угораздило? Это же трибунал... Я тебя не видел... Возвращайся в часть, дослуживай и приходи снова...
В приемной, оглядев надутых генеральш и тщедушных отпрысков золотопогонных отцов солдат, понял: а ведь это - победа!
Да - присутствовала угроза попасть под трибунал за явно проглядывающую попытку дезертирства.
Да - умом и сердцем было понятно, что в случае даже зачисления учеба не задалась бы...
Но...система уже дрогнула и начала заваливаться набок.
Через пять лет самодовольные представители «золотой молодежи» подозрительно-осторожно осведомлялись у своего нового однокурсника о том, как это ему удалось попасть в «когорту славных» 20 человек курса: «чего это стоило»?
Он же только неопределенно улыбался и пожимал плечами: «стоило многого».
Стоило того, чтобы пять лет назад едва не загреметь в дисбат.
Стоило того, чтобы ректор университета, выслушав историю напористого абитуриента о пути к Мечте, вышел из кабинета и сказал секретарше только одно слово: «ЗАЧИСЛИТЬ!»

Сертолово, в/ч 26738, ЛенВо
Танковый полигон. Пристрелка новой техники. Пристреливают боевыми, черт его знает, почему учебных не оказалось.
Вышка, в полусотне метров перед ней танк.
Два "духа" несут носилки с тремя ОФ снарядами. Боевыми. Заряжать несут.
Прямо перед вышкой у переднего срываются руки - снаряды-то тяжелые! Носилки ручками в мерзлый бетон - ХРЯСЬ! Снаряды носами вперед в землю - ТЮК!
На вышке все рефлекторно приседают, а толку-то?! 125 мм ОФ снаряд в 20 метрах от фанеры...
Начальство на вышке обреченно: "Раз... два... три..." (замедлитель на взрывателе как раз три секунды), "четыре... пять?.. Шесть?! БЛЛЯЯЯЯЯ!!!!!"