«Докторила»

Как-то раз повар на плавбазе подводных лодок решил приготовить грибной суп в честь вернувшегося из «автономки» атомного ракетоносца. Тут же, проявив понимание, замполит плавбазы снарядил в сопки команду из 10 «карасей» во главе с мичманом. Как полагается, строем моряки покинули расположение части и полезли вверх по гранитному склону, гремя вёдрами. На вершине все отдышались и разбрелись по тундре в поисках добычи, а мичман решил присесть по большой нужде и покурить заодно. Матросы собирали грибы, снизу открывался потрясающий вид на базу подводных лодок, сердце мичмана пело и акт дефекации на этом фоне был особенно приятен. Мичман был молодой и совершенно не учёл коварный характер заполярных мошек, в народе называемых гнусом. Кроме всего мошкам не очень понравился внезапный метеоритный дождь, сопровождаемый гулом реактивного истребителя и проливным дождём. Мошкам вообще многое не нравится. Так или иначе, но по окончанию процесса мичманское днище понесло некоторый урон, кроме того, часть насекомых была захвачена в плен штанами потерпевшего.
В расположение части воин вернулся совершенно враскоряку, как татаро-монгол, который года два провёл в седле боевого коня. Всё это время в штанах мичмана резвились пленённые мошки, усугубляя и без того болезненный процесс возвращения, в результате чего поражённый мичман выписывал ногами такие кренделя и фигуры Лиссажу, что даже вызвал сначала некоторое подозрение у дежурного по базе. В каюте израненный моряк пытался оттереть поражённые места спиртом, но особого облегчения это не принесло, а лишь раззадорило партизанящих мошек, поэтому мичман употребил остатки спирта вовнутрь и лёг спать.
Катастрофа случилась на утро. Проснулся мичман от страшного зуда, и никакое почёсывание заповедных мест, а также поливание их холодной морской водой по совету бывалых не могло унять его. В зеркальном отражении бедный мичман видел нечто, напоминающее зад немолодого уже павиана. Сам детородный орган на этом фоне напоминал сизый баклажан с гангренозными проявлениями. Ни о каком отправлении естественных надобностях без душераздирающих воплей, напоминающих брачный крик гиппопотама, и речи не было. Мичман учился заочно в военно-морском училище и потому понял, что без вмешательства медицины здесь не обойтись, слишком всё запущено. Матросы кое-как дотащили болезного до лазарета и оставили в кабинете доктора на кушетке. Через минуту из своей каюты выплыл врач, интеллигентно помешивая в стакане с подстаканником прозрачную жидкость серебряной ложечкой. Жидкость по запаху напоминала то, чем с вечера мичман растирал поражённые места, а потом употребил внутрь. Но врач был офицером и мичман не стал задавать лишних вопросов.
Надо сказать, что врач был фигурой оригинальной. При росте метр девяносто у доктора напрочь отсутствовал подбородок, что он пытался безуспешно скрыть «чеховской» бородкой. Он попал на флот после военной кафедры мединститута и за неимением штатного доктора, сразу оказался на дизелюхе, да еще и собирающейся в море. На лодке при всей своей долговязости он оказался в положении угря, засунутого в банку из-под кильки. Да, со свободным местом там беда! И как только лодка отдала швартовы, сам доктор и несколько человек, которые находились рядом, поняли, что пациент совершенно не выносит качку. В общем, весь поход доктор провёл в своей каюте на койке длинной 170 см. Первое время он даже приём пищи игнорировал, но на седьмые сутки, вроде, оклемался, стал пить воду и показывать из каюты многодневно небритую рожу. Хотя по-прежнему мочился в раковину и если и выходил, то с банкой из-под консервированной картошки в руках, в которую периодически порыгивал.
Но свой подвиг в этом походе он всё-таки совершил, как впрочем и все, кто служит на дизелях. В один из дней к нему в каюту робко постучал матрос-первогодок по фамилии Козел и через сведённые скулы поведал о невыносимых поносных проявлениях. Тут доктор и одержал победу над собой. Он, не глядя, достал таблетку, по-видимому, универсальную, заставил больного разжевать её и запить стаканом марганцовки, после чего задрал Козелу робу и нарисовал на животе жирную йодовую сетку. Матросу полегчало, но не сразу, и доктору пришлось ползти по переборке к кормовому гальюну и мужественно посыпать его хлоркой. Кто может вообразить, что представляет из себя внутреннее содержание дизельной подводной лодки на второй неделе похода, оценит творческий подход доктора к борьбе с возможной дизентерией. Дело было сделано, и отработать назад у доктора просто не было сил, поэтому остаток похода страдалец провёл в своей каюте в обнимку с раковиной, в которую попеременно то блевал, то мочился.
Всё кончилось тем, что по возвращению лодки в базу, доктор был извлечён из своей каюты и списан на плавказарму с обидным прозвищем «Докторила». Впрочем, сам он был чрезвычайно этому рад, и в дальнейшем никогда не жалел о перемене места службы, да и в море он как бы отметился, после чего нацепил на грудь знак «За ДП» и никогда его не снимал. У каждого своё понимание подвига.
Вот в эти коварные лапы и попал покусанный мичман. И если с павианоподобным задом всё было, вроде бы, ясно, то с детородным органом больного предстояло повозиться. Мало того, что он потерял форму, но на лицо были явные гнойные проявления, что не могло остаться без последствий.
- Да..., - сказал «Докторила», - тяжёлый случай, придётся оперировать. Не исключена ампутация, главное - спасти больного. Ничего, наладим трубочку.
После этих слов мичман вырубился.
Доктор сдержал своё слово. Больной орган был прооперирован. Нарыв был вскрыт, промыт и зашит. В общем, человек был спасён.
Процесс выздоровления проходил быстро, но как-то странно. Орган пациента по мере возвращения нормального цвета менял форму, отклонялся от нормального направления висения как-то влево с проворотом, в общем, пытался принять форму спирали, что наводило доктора на мысли о развитии общества по аналогичному направлению. Но, так или иначе, всё успешно зажило, все функции к поражённому органу вернулись, а что до формы, то это дело сугубо интимное и широко не рекламируется. Мичмана не комиссовали, а просто отправили в отпуск по ранению.
В поезд мичман садился с глубокой грустью в глазах, так как был не уверен в адекватной реакции на произошедшее своей невесты из далёкой уральской деревни Большие Мухоморы.
В часть мичман вернулся окрылённый своей популярностью и фурором, который его приезд произвёл на селе. Сослуживцам он сообщил, что жениться передумал, хотя перед отъездом домой на отвальной всё спрашивал друзей, не откажет ли ему невеста во взаимности после того, что с ним случилось и заглядывал им в глаза как побитая собака, ища поддержки. Друзья отводили взгляд и налегали на водку. В доверительной беседе он рассказал, что по приезду он нарезался самогонки, чтобы было не так стыдно, если что-то пойдёт не так. Но на его счастье случилось всё наоборот, и на утро он проснулся популярным, как Тарзан, хотя, по словам невесты Тарзану было до него, как до Марса. Своей израненной штуковиной он творил чудеса, не подвластные пониманию селянки, причём всё происходило само по себе независимо от воли хозяина «богатства». Своей радостью девушка поспешила поделиться с подругами, чем подписала себе смертный приговор, как невеста. В общем, на проводах мичмана в исходное вся женская половина деревни плакала навзрыд, всё, подпихивая и подпихивая кульки с домашними пирожками в и без того распухший багаж отъезжающего.
Доктор, узнавший об успехах своего лечения из первых рук, начал подумывать, а не заняться ли ему после демобилизации прикладной урологией, перестал появляться на людях со своим знаменитым стаканом в подстаканнике и стал почитывать литературу по выбранной теме.
Мичман бросил заочное обучение, демобилизовался, после чего стал народным целителем в области терапии семейных отношений и, как утверждали страждущие, многим помогало. Из окон его малогабаритной «хрущёбы» частенько доносились крики и стоны принимающих оздоровительные процедуры пациенток. Но мужчины городка отнеслись к новым методам лечения женских недугов без должного понимания, и очень скоро недвусмысленно намекнули заполярному Авиценне, что пора бы повысить квалификацию в институте усовершенствования врачей, всё равно в каком, но подальше от их населённого пункта.
Женщины военного городка провожали его в новую жизнь со слезами, он, вообще-то, хотел остаться жить в гарнизоне, но бывшие друзья посоветовали ему этого не делать, и оставили ему на память в подтверждение своих слов многочисленные синяки и ссадины на лице. Взвесив все за и против и, оценив благородство мужчин гарнизона, он собрал чемодан и уехал в город, питаясь всю дорогу до места назначения домашними пирожками пролечившихся у него женщин.

Колеса самолета коснулись земли. Быстро подъехал трап, я спустился, сел в автобус и поехал к зданию аэровокзала. Прошел в зал прилета, и там сразу увидел ее. Она ждала меня, стоя в первых рядах встречающих, и глядела на меня бездонными любящими глазами. Я подхватил ее на руки, поцеловал, закружил и поставил мраморный пол. "Привет, любимый. Я так по тебе соскучилась. Я ужин приготовила. Картошечку как ты любишь и пива твоего любимого купила. Поехали быстрей домой, я так тебя хочу." Я еще раз ее поцеловал и сказал: "Сейчас дорогая, багаж получим, я тебе гостинцев привез".
И тут я проснулся. За ночь я перевернулся в спальнике и молния оказалась за спиной. Я с трудом поворчался, лег на спину, и тогда уже смог его открыть. Поглядел на зеленый потолок палатки и злобно выматерился. "Че случилось, Рома" - спросил начальник отряда. "Да вот, бля, опять возвращение приснилось, бля". Начальник вздохнул и промолвил "Давай, собирайся. Сегодня вообще пиздец, 70 кэме маршрут. Ебнуться можно". Я встал, потрогал портянки. Со вчерашнего дня они еще не просохли. Вышел из палатки. Вокруг гудел гнус. Поглядел на энцефалитку, вспомнил о том, что ее уже неделю как надо стирать. Сунул в рюкзак лоток, пихнул под стяжки лопату. Из планшетки вынул календарик, проколол еще одну дырочку. Подумал: "Ладно, осталось недолго. 38-40 дней. Это всего 960 часов".

Дело было в начале 90-х. В нашем авиационном полку служил техник самолета М. и механик К.. Как ранее было уже рассказано в связи с недоверием к солдатам по вопросам охраны самолетов офицеры и прапорщики выполняли эти функции, заступая на сутки дежурными по стоянке подразделения (ДСП). В наряд ходили по двое, вооружение - пистолеты, хотя вначале давали АКМ, но в связи с тем, что на аэродром зачастую добирались на своем транспорте, этот вид вооружения запретили (представьте - едет такой прапор по близлежащему селу, через которое вела дорога на аэродром, на мопеде, а за спиной у него автомат).
Итак, наши авиаторы в один из вечеров заступили охранять стоянку эскадрильи. Так как, естественно, на стоянке был спирт, а М. и К. никогда не были замечены в обществе трезвенников, то начало дежурства явно удалось. Дело было зимой, топящаяся буржуйка согревала наших дежурных довольно таки неплохо. Разомлев от тепла и принятого на грудь химического соединения М. заснул, а К. пошел проверить самолеты (служба есть служба). Пока К. осматривал матчасть и любовался зимним ночным небом, М. проснулся от кошмарного сновидения. Ему приснилось, что на стоянку напали враги (террористов тогда еще не было). Очнувшись от сна, М. понял, что в домике отсутствует его напарник. Он выбежал на улицу и попытался отыскать К.. Освещение было не очень, да и состояние у М. было отнюдь не трезвое.
Оглядевшись, он увидел какую-то фигуру под одним из самолетов (это был К., который проверял печати на лючках доступа к спирто-водяной смеси). В связи с невозможностью навести резкость М. не узнал своего напарника и заподозрил, что это кто-то из посторонних хочет полакомиться масандрой. Тогда он крикнул "Стой! Кто идет". На этот крик К., ответил "Чего кричишь, это я", но М. этого не услышал и, решив, что произошло несанкционированное проникновение на пост, закричал "Стой! Стрелять буду!". На это К. ответил "Пошел ты на ....!". Но М. на это уже не обращал внимания. Достав из кобуры пистолет, он выстрелил в сторону К.. Тот, поняв, что его жизнь беспричинно может внезапно оборваться из-за какого-то мудака, залег в сугробе под самолетом и тоже выстрелил в сторону М.. Почуяв, что дело пахнет керосином, и, решив, что на стоянку напала банда, М. расстрелял всю обойму в сторону предполагаемого противника. К. не отставал и тоже стал стрелять в сторону М., объяснив нам это потом очень просто «А чего этот дурак в меня стрелял?».
Когда патроны закончились, он отбросил пистолет в сторону и с криками "МАМА!" побежал к домику дежурных сил, благо он располагался недалеко. Ворвавшись в домик, М. поднял всех на ноги (дело было ночью), объяснив, что на стоянку напали, К. убили, а сам М. долго отстреливался и чудом уцелел. Схватив автоматы из караула, технари и летчики на АПА поехали на стоянку, где их встретил живой и невредимый К.. Когда все выяснилось, долго ржали, а приехавшая утром на БД смена долго не могла поверить этому, но М. и К. все это подтвердили. Закончилось все хорошо, только пришлось латать плоскость на одном из самолетов, т.к. ее продырявили пулей при перестрелке.