Бортжурнал N 57-22-10
Часть первая СОЮЗ
16 новых историй

Шапошник и судьба

Когда лейтенанта Т. списали на землю, идти по замене в Джелалабад выпало прапорщику Шапошнику. Как опытный борттехник и вдобавок прапорщик, он быстро сдал борт и меховые вещи, заполнил «бегунок» и оставшееся до убытия время делал покупки. Это была его вторая ходка в Афган, и, собираясь, он учил молодых борттехников (даю очищенный от любимой присказки монолог):
- Первым делом берите курево, даже если не курите. Там поначалу зарплату не дадут, а на рубли в тамошнем чипке ничего не купишь - только на чеки Внешпосылторга. Кстати, здесь, в Союзе они идут один к трем. Так вот, курить будет нечего, если с собой не возьмете, а те, кто не курит, сразу наварятся, продавая тем, кто курит, в долг. Берите подешевле, без фильтра - «Астру», «Приму»... Купите здесь несколько чайников, просто металлических чайников, они там идут нарасхват - в обмен на чайник можно взять «Монтану». Это вам на первое время. Потом, как начнете получать зарплату, будете покупать в своем магазине конфеты, печенье и менять их на «афошки», и на них уже покупать джинсы, батники, кроссовки, часы с калькуляторами и мелодиями, сервизы с музыкой, магнитофоны, чай индийский крупнолистовой... Гандоны и ногтегрызки в дуканах не покупайте. Как товар сдали, берите парочку на бакшиш, подарок, то есть.
- Зачем нам это надо? - недоуменно сказал борттехник М. - Мы не мешочники какие-нибудь...
- Ну да, я забыл, - усмехнулся Шапошник, - Вы воины-интернационалисты, нахуй-блядь...
- Кстати, Коля, - сказал лейтенант Л. - А ты не забыл, что должен мне сто рублей?
- Толик, нахуй-блядь, - поморщился прапорщик, - я же тебе слово офицера дал! Завтра расчет получу, отдам, и еще бутылку сверху!..
На следующий день, когда борттехники были на своих бортах, кто-то, пробегая мимо борта N 02, крикнул:
- Толик, там на ЦЗ Шапошник в Афган улетает!
Борттехник Л., слетев с тарелки автомата перекоса НВ, помчался на перехват должника. Он увидел взлетающий вертолет, постоял, потом махнул рукой и вернулся на стоянку.
- Ты ему зла не желай, - сказал борттехник М. - Проклянешь, он погибнет, получится, что за какие-то сто рублей...
- Да не буду я его проклинать, вот еще, - сказал борттехник Л. - Пошел он нахуй, блядь...
На этом историю можно было бы и закончить - встречи Шапошника и лейтенанта Л. больше не предвиделось. Конечно, военная судьба могла свести двух вертолетчиков - джелалабадского и шиндандского - где-нибудь в Кандагаре, - но она сделала точнее. Шапошник, дослужив с джелалабадцами до общей замены, вернулся в Мандагачи, и когда ему предложили в Шинданд по одиночной замене, мужественный вертолетчик согласился. В Шинданде своего заменщика, как полагается, радушно встретил борттехник-двухгодичник, старший лейтенант Л. Оба удивились встрече.
- От судьбы, нахуй-блядь, не уйдешь, - мудро заметил прапорщик и отдал борттехнику Л. сто заработанных в Джелалабаде чеков.

Над заснеженными антенными полями узла связи «Лопушок» выли суровые декабрьские казахстанские ветра. Солдаты в казармах спали по системе «гамбургер»: матрас снизу, матрас сверху, посередине — боец в шинели под двумя одеялами. Часовые на постах бродили в надетых поверх ватников тяжеленных овчиных тулупах, шапках-ушанках с опущенными ушами, рукавицах и валенках. Упав в таком наряде в сугроб, часовой еще барахтался несколько минут, пытаясь принять вертикальное положение, а потом смиренно затихал и ждал смены, как свалившийся со своего боевого коня рыцарь Тевтонского ордена. Впрочем, даже в вертикальном положении толку от него было не больше, чем от пугала: ни заметить в буране потенциального нарушителя, ни броситься вдогонку за ним, ни применить боевое оружие согласно уставу он все равно был не в состоянии. «Лопушок» спасало только то, что нарушать периметр узла было некому и незачем.
Этой лютой зимой в Южном Казахстане мерзло все. И только командира части, бледного, тщедушного подполковника Маслова бросало в жар: шла годовая проверка.
Проверяющий из Москвы, серьезный толстый полкан с красной физиономией в добротной шинели и папахе, носился по узлу связи, как гончая в предвкушении близости дичи. Вот залихорадило приемный радиоцентр. Вот поехал на гауптвахту в полном составе караул от подвижного радиоцентра. Вот коммутаторщики по секрету сообщили, что приняли сигнал SOS из песков Муюн-Кумов, с передающей площадки. Вот заболталась на ниточке третья звездочка на погонах командира хозвзвода страшего прапорщика Куюмжи... Оставляя за собой кровавый след дешевого красного вина, которым офицеры и прапора снимали по вечерам нервное напряжение, проверяющий медленно, но верно приближался к жемчужине «Лопушка» — станции космической связи.
А «космонавты» не волновались. Отлаженная многочасовыми и многократными учениями процедура свертывания-развертывания станции и «качания» связи еще ни разу не давала сбоя. Как пелось в ротной песне, «мы повелители эфира // И мы готовы связь установить // В любой момент с любою точкой мира!» Лишь бы в этой точке тоже была станция космической связи, а в черном, хрустящем от мороза небе висел спутник-ретранслятор «Грань».
И вот, как пелось в ротной песне, «команда поступила внезапно»: о предстоящей учебной тревоге экипаж оповестили всего за сутки, но бойцы, перекрывая все нормативы, выехали на антенное поле, развернули станцию, подняли «тарелку» и запустили дизель. Дизелист узбек Махмутбергенов уютно устроился рядом с ревущим зверем и моментально захрапел. Караульные в ватниках, валенках и тулупах побрели по периметру, готовые в любой момент встретить супостата кинжальным огнем. Из электропечек в кабинах станции заструились такие желанные струйки горячего воздуха. Станция космической связи готова к работе.
Осталось найти «Грань». А на экране — шиш, пустынный и черный, как казахстанская ночь. Нет, конечно, не совсем шиш. Тут и «Экраны», и «Молнии», и «Горизонты», и супостатские сателлиты. И даже несколько «Граней», прячущихся от нескромного гражданского ока под псевдонимом «Радуга». Но не всякая «Грань» нужна сегодня «космонавтам», а одна-единственная, номерная. Где ты, «Грань-23»?
В тесном натопленном кунге крутит ручки настройки антенны мрачный капитан Кривин. Антенна ходит влево-вправо, вверх-вниз, но не видит двадцать третью «Грань», хоть убейся. Уже все нормативы провалены, уже вероятный противник давно забросал Муюн-Кумы вероятными атомными бомбами — а «Грани» нет. Тройка вам, товарищ капитан! Нет, двойка! Погонами ответите! Срезайте звездочку! И командиру вашему число звезд уполовиню! Подполковник (или уже майор?) Маслов стоит у входа в аппаратную, красен, как проверяющий. «В Караганду упеку, — орет, — В дисбат!»
А капитан (или уже старлей?) Кривин подходит к проверяющему строевым шагом и докладывает: «Товарищ полковник, по всей вероятности, искусственный спутник земли «Грань-23» вошел в плотные слои атмосферы и прекратил свое существование!»
Проверяющий вытаращил глаза: «Его что, сбили?» — «Так точно, товарищ полковник!» На войне — как на войне! Тут не только спутники сбивают, а и убить могут.
Проверяющего клинит. Не поймет он (по чину не положено!), то ли правда супостат сбил секретный спутник, то ли этот капитан совсем нюх потерял. Командир «Лопушка» на грани истерики, рот открывает, как рыба на песке, глотает морозный воздух, а сказать ничего не может.
А уж всякие адъютанты за спиной проверяющего просто давятся со смеху — давно такой комедии не видели. Не смешно, конечно, было бы, если бы и впрямь война, но какая же может быть война в мирное время?
Ну, что же, повеселились — и хватит. Подполковник (или уже майор?) Маслов дает отбой тревоге.
Что-что, а это «космонавты» умеют: «тарелку» опустили, дизель заглушили, дизелиста разбудили, станцию свернули, караулы сняли и гуськом вернулись в автопарк, в теплые вонючие боксы. Бойцы — в промерзшую казарму, досыпать по системе «гамбургер», а товарищ капитан — извольте на разбор полетов, на полковое построение! Сейчас вам командир части расскажет, сколько звездочек с погон спарывать и в какой верблюжий угол паковать чемоданы.
Но закончилось все хорошо, прямо как в дешевом голливудском фильме! Через неделю пришла совершенно секретная телеграмма с новыми данные космической связи, в которых на месте несчастной «Грани-23» черным по белому прописана «Грань-24». Отработала двадцать третья свой ресурс и упокоилась на дне Тихого океана.

Но с тех пор среди офицеров закрепилась за капитаном Кривиным обидная кличка «Ракетчик». И, в общем-то, за дело: а зачем, спрашивается, было спутник сбивать?

Давно прошедшее время

Настоящее имеет привычку очень быстро становиться прошлым. И если ты хочешь что-то из этого прошлого сохранить, то тебе надо спешить, потому что ты можешь не успеть. По тем или иным причинам...
Вот также и я откладывал на потом своё свидание с детством и почти опоздал на это свидание.
Когда я был маленьким, я жил в огромной коммуналке, семей на двенадцать, на третьем этаже старого ведомственного дома, стоящего на территории завода, который производил авиационные двигатели. Звуковым фоном моих детских воспоминаний навсегда останутся гулкие удары парового молота, кующего что-то железно-неподатливое в кузнечном цехе, и многочасовой (и днём и ночью) вой авиационных двигателей, проходящих заводские ресурсные испытания.
Помимо мира коммунального дома со скрипучей деревянной лестницей в огромном провале колодца лестничной клетки, полутёмного коридора со множеством дверей, огромной кухни с несколькими газовыми плитами, заставленной столиками-тумбочками, и вечным запахом чего-то подгорающего на чугунных сковородках или выкипающего в алюминиевых кастрюлях, помимо одной на всех жителей тёмной умывальной комнаты с жестяным умывальником и покрытым окисью латунным краном холодной воды, одним унитазом, опять же на всех, установленном в отдельном отсеке, но с окном, из которого открывался вид на крышу соседнего двухэтажного жилого дома, и за ней, на другом, высоком берегу реки - на колокольню и строения старого монастыря, был ещё один мир.
В этом мире мы проводили большую часть своей детской жизни - и назывался этот мир двором. Там мы летом играли в “города”, в “чижа”, в “расшибалочку”, в “салки”, в прятки, в “войну”, в “вышибалы”, в “чеканочку”.
Там мы зимой гоняли палками кусок льда, строили снежные крепости, катались с деревянной горки на пустых железно-проволочных ящиках из-под бутылок для молока и прыгали с крыш дровяных сараев в сугробы.
Там мы весной искали сладковатые цветки крапивы и полураспустившиеся почки на деревьях, так как были постоянно голодны. И высшим удовольствием было съесть политый постным маслом и посыпанный крупной серой солью кусок чёрного хлеба.
А в заводской столовой счастливый обладатель монетки-“пятачка” мог купить жареный в масле, весь как бы помятый, восхитительно вкусный пирожок с яблочным повидлом, секрет изготовления которого утрачен навсегда.
А ещё в ледоход самые смелые из нас катались вдоль невысокого обрыва на льдинах.
Да, наш двор был целой вселенной, вобравшей в себя все радости мира.
Вершины деревьев уходили в облака, а под лопухами на пустыре можно было прятаться целый день, и никто бы тебя не нашёл. В этом дворе мы дружили, в этом дворе мы дрались до первой крови, выясняя наши мальчишеские отношения.
Лишь через много лет, после того как я уехал из дома, я вернулся в свой старый двор.
И вот тогда я понял, что означает фраза “когда деревья были большими”... Она означает, что в то время ты сам был мал ростом, потому что был ребёнком.
А ещё через годы исчез старый мост через реку, по которому мы с мальчишками переходили ещё в один мир - мир Заречья, мир крутых склонов, густо поросших старыми деревьями, мир оврагов и родников, мир запутанных тропинок. Мир, в котором до сих пор существуют два прямоугольных пруда, некогда выкопанных монахами для разведения рыбы. И в одном из этих прудов мы с приятелем однажды осенью чуть не утонули, катаясь на самодельном плоту.
И хорошо ещё, что наш мост не разрезали на металлолом, а передвинули на километр ниже по течению реки.
Заводские здания пока стоят, но авиадвигатели в них уже давно не делают, и скоро на месте завода наверняка появятся жилые башни элитного жилья.
И никому не будет дела до того, что завод выпускал оборонную продукцию даже осенью и зимой 1941 года, а в тени его корпусов долгие годы кипела жизнь.
Пусть не очень сытая, обутая и одетая была эта жизнь, но это была жизнь, наполненная смыслом и ожиданием радости. А если завода не станет, тогда и от моего детства почти ничего не останется.