Ефрейтору З. в драке разбили стеклышко часов.

И правильно разбили! Если тебя соплей перешибить можно, то не пытайся объяснять братьям-азикам, что москвичи - тоже люди. Да он бы в зеркало на себя посмотрел! У него на шее вакса, у него под носом клякса, уши из-под панамы торчат как локаторы, бляха не чищена, сапоги разные - один правый, другой левый. А очки-то, очки-то! Ему за одни очки надо было и очки, и часы, и морду разбить, да еще по несколько раз. И он с такими очками и ушами захотел в люди и в братья к азикам! Воистину, скорее верблюд пройдет через игольное ушко, чем азики москвича в братья возьмут. Здесь вам не дружба народов, а Советская Армия.

Но уж очень дороги были часы ефрейтору - мать их ему на 14 лет подарила. Они, москвичи, сентиментальные. Ефрейтор на хорошем счету у замполита был (а вот еще за что надо было ему морду начистить - по совокупности!), выхлопотал увольнение в Город в часовую мастерскую. А часовщик повертел мамкин подарок в руках и говорит: "У этих часов циферблат нестандартный! Не круглый, а овальный. Нет у меня такого запасного. Но могу выдавить по модели из плексигласа. За все, про все - 16 рублей." Это две хороших ефрейторских месячных зарплаты. Часы, наверное, дешевле стоили. Ефрейтор потоптался, потоптался, помямлил чего-то, да и махнул рукой. У него с собой, честно говоря, вообще всего четыре копейки было. Он хотел часы оставить в мастерской, а потом забрать уже с деньгами, но что-то жалко 16 рублей стало. Развернулся и только от приемного окошка отошел, а тут казах, который за ним в очереди стоял, золотыми зубами сверкнул: "Слушай, мастер! Этот солдат - он нас от врагов защищает! От американцев, понимаешь! Он ночей не спит! Я сплю, ты спишь, а он на посту стоит! Делай ему часы! Прямо сейчас! Я плачу!" Часовщик вытаращился на казаха удивленно: "Ты слышал, говорит, мужик, во сколько ремонт обойдется?" А у казаха аж слеза навернулась: "Мы спим, а он на посту стоит, понимаешь! От американцев, понимаешь! Чини, говорю, часы, вот тебе деньги!" И четвертной достает из кошелька. Часовщику в окошечко сунул, "сдачи не надо", и пошел куда-то, стирая слезы с лица: "От американцев! На посту! Часы!..."

Часовщик быстренько стекло снял, выдавил-вырезал новое, плексигласовое, все собрал, подзавел-потряс-послушал и ефрейтору отдает: "Носи, парень!" А казахи в очереди головами кивают одобрительно, бурчат себе под нос: "От американцев, джяляб! На посту, джяляб! Жаксы солдат, орыс солдат, джяляб..." Дружба народов, джяляб...

Ефрейтор - на седьмом небе от счастья: вот она, халява-то, не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Бегом на зеленый базар, надо перед автобусом на "точку" чего-нибудь перекусить. Вот только много ли перекусишь за четыре копейки? Вот, скажем, столовая, меню у кассы: подлива - 15 копеек, хлеб - 1 копейка, лапша - 2 копейки, беляши с мясом - 15 копеек, суп, салаты витаминные, а что толку дальше читать? "Пробейте, пожалуйста, лапшу и два куска хлеба!" А правда, что лапшу не из хлеба делают, а она на специальном дереве растет как плакучая ива, только лапшовая? Протягивает чек раздатчице-казашке, а та - в слезы. Поварицу, тоже казашку, подзывает, чек ей показывает, а та - тоже в слезы. И галдят обе что-то по-местному. Ефрейтор в непонятках: "Что они все сегодня надо мной плачут?" А он бы в зеркало-то все-таки посмотрел на себя: уши-локаторы торчат, очки блестят, щеки ввалились, ремень на последнюю дырку застегнут... Казашки засуетились, вытащили самую большую тарелку, навалили лапши с горкой, сверху - половник лагмана, слева - беляш, справа - салат, спереди - два куска хлеба, и во все это слезы капают - а сказать они по-русски ничего не могут, потому что зубы у них не золотые, в русских школах не учились. Ешь, ефрейтор, когда тебе еще такая польза от дружбы народов будет?

Он и наелся. "Рахмет, дорогие казашки!" В автобусе, "пазике" задрипанном, все места уже заняты, но можно и постоять, ехать недалеко, всего полчаса по степной дороге. Прислонился к задней торцевой двери - к той, через которую на похоронах гроб заносят, точнее, к окошку в этой двери. Поехали. Десять минут по трассе, потом по проселку, по буеракам, автобус кидает, ефрейтора задом об дверь - хлобысь, хлобысь! Он и не сразу заметил, как стекло высадил, разглядел только, как что-то блестящее пролетело вслед за автобусом и, приземлившись, красиво разлетелось вдребезги. Вот и влип ефрейтор. Похоже, день у него сегодня такой - бить стекла. Но уж тут-то 16 рублями не обойтись, все-таки государственная собственность.

Ехать все равно до конечной остановки. Автобус уже пустой, никто в эту дыру, кроме солдат, не ездит, особенно по субботам. Только водитель-казах за рулем, да друган водителя, тоже казах, на капоте сидит. Ефрейтор мимо проходит - ни жив, ни мертв. А водитель говорит другану - с акцентом, но по-русски: "Смотри-ка, кто-то стекло выдавил!" И на ефрейтора смотрит. А друган ему отвечает: "Да, точно кто-то выдавил!" И тоже на ефрейтора смотрит. Но дверь не загораживает, а улыбается на прощание.
Потому что если дружба народов началась, то продолжается она до захода солнца.

Бортжурнал N 57-22-10
Часть первая СОЮЗ
16 новых историй

Утешение борттехника

После отпуска начались попытки растащить группу кандидатов в «афганцы» по частям. Приходили разнарядки - послать на замену одного человека в Кундуз, двоих в Кандагар, одного в Мазари-Шариф... Однажды инженер эскадрильи сказал борттехнику Т.:
- Сдавай борт, пойдешь по замене в Газни.
Борттехник Т. начал процедуру сдачи. Он бегал по стоянке, клеймил недостающий инструмент, заполнял формуляры. Когда все было закончено, пришел, как это часто бывает в армии, отбой. Борттехник Т. снова принял свой борт. Через несколько дней инженер сказал ему:
- Сдавай борт, пойдешь по замене в Джелалабад.
Борттехник Т. снова забегал по стоянке. Глядя на его медленный бег, борттехник Ф. мрачно недоумевал, зачем отрывать Видаса от подготовленной группы, когда можно послать такого одиночку, как лейтенант Ф., объяснив его неподготовленность нехваткой людей и спешкой.
Но перед второй сдачей борттехник Т. еще успел принять участие в плановых полетах. В программу входил быстрый спуск с 4000 метров, который применялся в Афганистане для сведения к минимуму риска быть пораженным ПЗРК при заходе на посадку. Вертолет падает со скоростью 20 метров в секунду, кружась по спирали, как сухой лист.
Вот в этом падении первый кандидат на войну борттехник Т. неожиданно повел себя странно. Он замычал, схватился за голову, обтянутую шлемофоном, застучал по плечу командира, замахал ему, - стой, стой!
На земле он скажет, что ему в мозг вдруг воткнули ножик. Его тут же послали в Благовещенск на ВЛК, там поместили в барокамеру и быстро спустили с шести тысяч.
- Вот сюда как будто раскаленные спицы воткнули, - говорил потом лейтенант Т., втыкая себе в брови свои твердые ногти.
У борттехника Т. нашли искривление носовой перегородки. Его гайморовым пазухам был противопоказан такой быстрый перепад давления, и лейтенанта списали на землю.
Борттехник Ф. воспрял духом. Искривление носовой перегородки было у него со школы после удара клюшкой по переносице. Если бы он был сейчас в этой группе, его постигла бы участь лейтенанта Т. - не только не пошел на войну, но и дослуживать будет на земле. Теперь борттехник Ф. понял милосердие провидения, которое в тот март наслало снег на перевалы.
- Не печалься, - сказал он, обнимая за плечи лейтенанта Т. - Вместе перезимуем...

Служба. Один день

Развод закончился, и мы, пятеро дежурных по стоянкам подразделений, пошли к поджидавшему нас ГАЗ-66-му, чтобы убыть на аэродром для смены своих товарищей. Этот наряд на службу существует только в авиации. Наряд не очень обременительный, а летом даже по-своему привлекательный, благодаря возможности побыть одному утром или вечером на стоянке своего подразделения - эскадрильи, ТЭЧ (технико-эксплуатационная часть) полка или позиции подготовки ракет. В хорошую погоду можно посидеть на травке капонира, погрызть травинку, помечтать. Да и в течение дня обязанности не очень тяготят дежурного - надо только отвечать на телефонные звонки, встречать и докладывать начальнику ТЭЧ о прибывающих. Правда, у ДСП имеется автомат с боевыми патронами, и тут надо объяснить, почему среди обслуживающих самолёты техников и механиков находится солдат-механик с автоматом. Ответ прост: главная задача ДСП - отразить нападение врага на стоянку его подразделения и воспрепятствовать возможному угону самолёта.
Но такого на моей памяти не случалось, и поэтому мы бодро забрались в кузов, расселись на боковых лавках и, положив на колени свои автоматы, начали отсчёт времени своего наряда. 66-й тронулся с места и, миновав КПП, повернул налево на улицу Царского Села, ведущую прямо на наш аэродром.
Надо сказать, что эти ежедневные поездки на аэродром всегда были одним из моментов в службе, которые её разнообразили. А сейчас - тем более, потому что в кузове нас немного, и все могли, усевшись на самом краю, и на девчонок поглазеть, и себя - героя, им же показать. Служивший - да поймёт меня.
Едем, глазеем вокруг - на девчонок, дома, машины и вдруг понимаем, что ещё минуту назад полная машин улица стала пустой, то есть за нами никто не едет, все легковушки как корова языком слизала. Что, почему случилось, может, что в городе, промелькнула мысль, куда это они все подевались? И тут же пришла разгадка - едва только глянув на то, как наши АКМ лежат у каждого из нас, а всё оружие мы положили так, что стволы автоматов смотрели наружу. Картина была ещё та - едет военный грузовик, из кузова которого торчат пять стволов, лежащих на наших коленях автоматов. Вот все попутные машины и отстали, от греха подальше.
Быстро пролетели несколько минут езды по улицам города, и вот мы миновали КПП аэродрома и, проезжая по рулёжной дорожке, идущей параллельно взлётно-посадочной полосе, высаживали одного за другим ДСП первой, второй потом третьей эскадрильи. Четвёртым выпрыгнул из кузова я. Вот и стоянка ТЭЧ. Я прошёл двадцать метров и увидел своего друга - Володю Гуськова, который ждал меня с нетерпением. Его наряд заканчивался, мой начинался.
Володька, отдав мне ключи и печать, ушёл на рулёжку ждать ГАЗ-66, который высадив заступающих в наряд, на обратном пути собирал сменившихся.
Было около семи вечера, а аэродром ещё жил полной жизнью - сегодня были полёты у третьей эскадрильи, самолёты взлетали и садились, звук двигателей доносился и до меня, хотя наша стоянка и было в стороне от этого действа.
Смеркалось, хотя настоящей темноты в это время года у нас под Ленинградом не бывало - белые ночи. Однако шлейф пламени из двигателя взлетающего на форсаже МиГа становился виден гораздо отчётливее сейчас, чем днём. Было что-то завораживающее в этом - огромное открытое пространство аэродрома, заходящее солнце, почти беззвучный из-за расстояния взлёт самолёта, моё одиночество на стоянке, располагавшее к восторженным мыслям о молодости, здоровье, радости жизни и исключительности происходящего со мной здесь и сейчас!
Я любовался взлётами и посадками самолётов, не забывая регулярно обходить с осмотром территорию ТЭЧ. Меж тем, время подходило к полуночи, полёты заканчивались. Самолёты уже не взлетали, и как я мог видеть, крайний самолёт произвёл посадку полчаса назад. Звуки работы аиадвигателей затихли, и над аэродромом повисла тишина. Ночь вступала в свои права.
Я позвонил в караульное помещение чтобы узнать, когда меня приедет менять часовой роты охраны. Ответ был обнадёживающим - скоро. Мне хотелось поскорее попасть в казарму, сдать оружие и успеть в столовую, пока оставленный для таких как я расход (кто не знает - это хранимый в течение трёх часов летом запас горячей пищи) не остыл, а то пребывание на свежем воздухе и сам молодой организм так разыграли аппетит, что... тут я сглотнул слюну и переключился на мысли о раннем подъёме, который ожидал меня через часов пять. В это дежурство мне «повезло» - позднее окончание полётов третьей эскадрильи через несколько часов плавно перетекало в начало полётов первой. А это означало только одно - короткий сон и встреча рассвета на аэродроме. Впрочем, это был удел всех ДСП летом, так как полк в это время года летал много и с удовольствием.
...Прошло полчаса и за это время я успел сдать стоянку под охрану часовому, проверив вместе с ним и разводящим все печати и замки на территории ТЭЧ, дождаться караульную машину на обратном пути, приехать с ней в караульное помещение, расписаться в журнале о сдаче стоянки и, выйдя оттуда на рулёжную дорожку, остановить возвращающийся с полётов АПА (аэродромный пусковой агрегат) - машину на базе «Урала». Всё - домой, как бы парадоксально это не звучало. Я сел в кабину и поставив АКМ между колен, начал предвкушать горячую пайку в столовой, где уже никого нет, и только полусонный наряд по кухне заканчивает приборку.
Автомат и патроны сданы в оружейную комнату, ещё слегка теплый ужин в - желудке, а сам я - в койке, лежу среди давно спящей казармы и впереди у меня... нет... не пять, а уже всего четыре часа до того момента, когда дневальный разбудит и ... всё начнётся сначала - автомат в руки, кузов грузовика, спящий аэродром, караульное помещение, журнал, разводящий, приём стоянки у часового, промозглый рассвет, очень медленно становящееся тёплым утро по мере того, как солнце поднимается над горизонтом.
А сейчас - спать, спать...

Четыре часа пролетели как пять минут, и вот я встречаю раннее летнее утро на аэродроме. Восходящее солнце, едва показавшееся над капонирами, быстро начинает нагревать остывший за ночь воздух. Лёгкий озноб, временами пробегающий по моему ещё окончательно не проснувшемуся телу, спрятавшемуся в робких попытках согреться в летнем солдатском обмундировании, почти ушёл, как и ушли связанные с ним мысли о тёплой койке в казарме, горячем чае и хлебе с маслом, который должен был бы ждать меня в столовой... если бы я не был в столь ранний час здесь, на продуваемом всеми ветрами аэродроме своего родного 66-го полка истребителей-бомбардировщиков. Такая уж доля дежурного по стоянке подразделения.
Сегодня полёты в первую смену, и все стоянки приняты у караула в начале шестого утра. Ну что же, техники и механики первой эскадрильи, так же как и я, поднятые в половине пятого, уже вовсю работают на самолётах, стоящих в капонирах - идёт предполётная подготовка. Мне же ещё предстоит дождаться своих - ТЭЧ полка не зависит от начала и окончания полётов, у нас работа по распорядку дня - в 8 часов начало, в 17 - окончание. Значит, есть время подумать в одиночестве, не забывая при этом посматривать за ангаром и двухэтажным зданием ТЭЧ. Завтрак привезут к восьми часам на КП. Придётся протопать километр с небольшим, но только после того, как наш «Урал» высадит на бетонку моих друзей-механиков и кто-то из моей группы регламентных работ подменит меня на время, надев повязку с буквами ДСП и взяв переданный мной мой собственный АКМ с одним рожком, снаряжённый 30-ю патронами.
Так я думал, сидя на обваловке капонира, подставляя солнцу лицо и постепенно согреваясь. Аэродром оживал, воздух наполнялся звуками запускаемых реактивных двигателей. Уже приземлился МиГ командира полка, слетавший на разведку погоды и по рулёжке мимо меня легко проскользил первый самолёт летающей сегодня эскадрильи, направляясь к ВПП.
Мне стало хорошо - лето, солнце, аэродром, самолёты... и радость от того, что мне повезло служить в авиации, что АКМ, стоящий между моих колен, хоть и грозное оружие в умелых руках, но не основное для меня - механика по авиаоборудованию самолётов. Мои руки более привычны к отвёртке и гаечному ключу и голова занята мыслью не как попасть в цель из автомата, а как грамотно и аккуратно сделать свою работу на регламенте.
Радовался я и тому, что сменившись из наряда, завтра приеду на аэродром, переоденусь в техническую форму, получу задание начальника группы капитана Кирьянова, возьму в инструментальной свой личный чемоданчик с ключами и отвертками, моток контровочной проволоки, переноску и отправлюсь работать в ангар к ждущему меня там МиГу.
Тут ход моих оптимистических мыслей слегка замедлился из-за того, что вспомнил я, как выливается на руки и за шиворот технички энное количество керосина из бака в гаргроте, когда приходится снимать тамошний датчик уровня топлива. И никуда от этого не деться - зажатый в нише, в которую происходит уборка шасси при взлёте под левой плоскостью, а только отсюда и можно снять пресловутый датчик, я не могу отклониться от этой струйки топлива, пока аккуратно не выну датчик из отверстия в баке.
Да... однако, установка его после проверки на стенде на своё место - отдельная история.
Вставить датчик назад на своё место довольно просто - защемился в нишу, правой рукой взяв датчик за фланец и направив поплавок вверх, подаёшь его в отверстие. Хорошо - ничего на тебя уже не течёт - всё вытекло при съёме. Вот уже ввёрнуты от руки болты и ключом с карданным шарниром дожаты до необходимого момента затяжки, надо сказать, определяемого опытом работы механика. Главное - не перестараться и сделать так, чтобы отверстия в головках болтов расположились после затяжки правильно - так, чтобы контровочная проволока, пройдя через эти отверстия и туго скрученная на выходе из них, не давала болтам провернуться и вывернуться в конечном счёте от вибрации в полёте. Одно из главных дел, чему меня учили полгода в школе младших авиационных специалистов - это правильно контрить всё, что надо контрить в самолёте.
А теперь вернёмся к самому процессу контровки болтов крепления датчика. Когда мне выпадала эта работа, я всегда мечтал, как бы хорошо было бы, если бы у меня были бы три руки. Почему - да всё очень просто. Чтобы законтрить пару болтов на фланце «моего» датчика, которые располагаются так, что их не видно вовсе, а всё приходится делать на ощупь, надо: в первой руке держать гаечный торцовый ключ с карданным шарниром, во второй - переноску, ибо в нише уборки шасси темно, ну просто совсем, а в третьей руке - зеркало на длинной рукоятке с тягой для отклонения непосредственно самого небольшого зеркальца на нужный угол, чтобы увидеть всё-таки эти «невидимые» пару болтов и суметь продеть контровочную проволоку в совсем небольшие отверстия в их головках...
А когда всё сделано и доложено технику группы для проверки, то можно наконец, распрямится, потянуться после довольно продолжительного нахождения в тесном пространстве и в очередной раз подумать о том, что кто-то в это время бежит по полю с криками «Ура!», копает окоп в полный профиль, ходит в караул через день, словом, делает то, что не идёт ни в какое сравнение с моей «интеллигентной» работой на самолёте и... позавидовать самому себе.
Поднявшееся уже довольно высоко солнце не только согрело меня, а даже начало погружать в лёгкую дрёму, чему я не особенно сопротивлялся, зная точно, что услышу загодя звук мотора нашего «Урала», везущего в ТЭЧ первым рейсом офицеров-техников и прапорщиков-механиков, как только он подъедет к повороту на нашу стоянку и я вполне успею принять бравый вид и доложить начТЭЧ о том, что во время моего дежурства никаких происшествий не произошло.
Дальше будет как обычно - проверив печать на входной двери в здание и на воротах ангара, техники пойдут в помещения групп переодеваться в техническую форму, получать задания на сегодняшний день от начальников групп, покурить до приезда механиков срочной службы, за которыми уже уехал наш тягач.
Ещё через минут двадцать «Урал» показался со стороны рулёжки, и, не заезжая на стоянку ТЭЧ, остановился. Из кузова посыпались механики-солдаты и я почувствовал, что давно хочу есть и что пора отдавать автомат и повязку и отправляться на КП завтракать.
И вот я уже иду быстрым шагом по рулёжке, направляясь к заветной точке на аэродроме, где ждёт меня каша, горячий чай, двадцать грамм масла на куске белого хлеба и возможность не торопясь вернуться к своим обязанностям. Зачем спешить, когда ты сыт и весел, а до конца наряда осталось каких-то 11 часов? «Так думал молодой повеса, летя в пыли на почтовых...» - некстати всплыли в голове строки Пушкина, так как пыли не было и в помине - аэродромная рота не зря ела свой хлеб. Все рулёжные дорожки были чисты до безобразия.
Ну, вот и показались столы, за которыми доедали свой завтрак эскадрильские механики, повар на раздаче, достающий из термосов черпаком кашу. Ветер донёс и аппетитный запах, исходящий от термосов... ну вот ещё чуть-чуть и... но не тут-то было, как выяснилось пару минут спустя, когда я подошёл к раздаче и собрался получить свою порцию энергии. Повар из батальона аэродромного обслуживания сбивчиво начал объяснять мне, что расход закончился из-за того, что... я уже не слышал его слов, погружаясь в обиду и злость от перспективы остаться голодным до обеда, когда мой завтрашний сменщик по наряду привезёт мне мою пайку в котелках из столовой в расположении.
Ладно, «на обиженных воду возят» - опять всплыли в памяти подходящие к месту строки, настроение, ещё пять минут назад радужное, стремительно покидало меня, и хоть я был уже «стариком», но повар из батальона был мне знаком разве что наглядно. Зная это, я понимал, что чего-то требовать бессмысленно, чаю он, конечно, нальёт, но хлеб без масла с кружкой чая - слабое утешение. И тут я увидел своего ДСЧ, моего непосредственного начальника в этом наряде. Он выходил из здания ИКП, на ходу вытирая губы платком, и это означало, что товарищ лейтенант позавтракал только что и никто ему не сказал, что расхода на него нет, и вот он сытый и довольный идет в мою сторону. Я пошёл навстречу ему и когда он поравнялся со мной, отдал честь и доложил лейтенанту о своем неудачном визите на завтрак. Он выслушал меня и по выражению его лица я понял, что он не представляет себе, что же ему делать, как выйти из этой ситуации, т.к. он тоже молодой лейтенант и никогда не знал этого повара, а если у того закончился расход, то что же он сделает и все в таком же духе. На моё счастье в этот момент рядом проходил наш начштаба подполковник Бялкин Марк Давыдович и, видимо, он услышал мой доклад. А дальше было так - начштаба сказал мне: Ефрейтор, идемте со мной, - и я послушно пошел следом за ним, ещё не до конца понимая, что всё это значит. Мы вошли в здание КП и оказались в помещении столовой лётного состава. Подполковник усадил меня за стол, застеленный белой скатертью, а подошедшей официантке сказал, что бы она накормила меня. Через минуту передо мной стояла фарфоровая тарелка с пюре и котлетой, вазочка с салатом и стакан чаю в подстаканнике. И ещё - белый хлеб с маслом. Масла было на глаз грамм 40, т.е. в два раза больше полагающейся мне нормы. Мне сразу стало хорошо, даже не просто хорошо, а чрезвычайно хорошо. Служба снова налаживалась.
Не торопясь, я возвращался в ТЭЧ. По дороге думалось легко и весело.
Неудачно начавшийся завтрак завершился «праздником живота». Ай да Марк Давыдыч! ЧЕЛОВЕК!
После этих утренних событий дальнейшая служба протекала в более спокойном русле. Солнце поднялось уже довольно высоко, воздух прогрелся и стало довольно жарко.
По трансляции диспетчер объявил, что личному составу можно работать на технике, сняв технические куртки, другими словами - раздеться по пояс, оставшись в брюках и беретах. Молодежь встретила объявление с радостью и тут же механики защеголяли по стоянке с голым торсом. Зато более старшие по возрасту прапорщики недовольно ворчали. В армии должно быть однообразие, но зябнущие «старики» всеми правдами и неправдами уклонялись.
Чтобы не мешать работе своим товарищам, ДСП обычно устраивался в тени большой армейской палатки, в которой хранились лестницы, стремянки, эстакады, ручные краны и лебёдки, а также другой такелажный инструмент, необходимый для проведения регламентных работ на самолёте. На столе стоял телефон и отсюда открывался отличный обзор на всю стоянку, так что любой прибывающий был виден издалека и дежурный успевал встретить его у ворот, осведомиться о цели прибытия и доложить начальнику ТЭЧ. Впрочем, коллеги-эскадрильцы запросто приходили по делам и это были рабочие моменты, не требовавшие точного выполнения устава.
Незаметно пришло время обеда и стоянка опустела - офицеры уехали в техническую столовую, а механики в столовую в расположении полка. Снова я один на стоянке, сижу в тенёчке, поглядываю по сторонам, жду, естественно, что мне привезут поесть. Надо сказать, что обед дежурным привозили товарищи, получив его в столовой в котелках. В одном было первое, во втором - второе, а во фляжке - кисель или компот. Летом это было хорошо, пища не остывала, а вот зимой, пока её довезут по морозцу до аэродрома... приходилось есть «прохладное», если не сказать - холодное.
Вот котелки у меня в руках, автомат за спиной и я удалился в курилку, где стояли скамейки по кругу, а в центре был стол. И приступил к принятию пищи.
В это время в группе ЛИК, которая занималась газованием выходящих с регламентных работ МиГов, начался этот, надо сказать, весьма шумный процесс. Суть в том, что закреплённый тросами самолёт, стоящий перед отбойником - металлической конструкцией в виде наклонного лист стали, расположенный примерно под углом в 45 градусов и служащий для отведения струи горячих газов из сопла реактивного двигателя вверх, «гонялся» техником группы на всех режимах и грохот от этого стоял неимоверный. В это время разговаривать поблизости было невозможно, приходилось кричать, а стёкла в здании ТЭЧ дрожали.
Под такой аккомпанемент я и обедал и был очень удивлён, когда после этого, собрав котелки пошел в здание помыть их и встретил по пути начальника ТЭЧ капитана Голуба, который, остановив меня, спросил, где это я болтаюсь и почему не реагирую на объявления по трансляции и что он меня уже давно ищет и т.д. На что я резонно ответил товарищу капитану, что я не слышал объявлений по трансляции из-за газовки, а вообще - виноват. На этом инцидент был исчерпан и я, поставив котелки, отправился выполнять приказание капитана.
Прошло ещё пару часов и вот я стою и смотрю вслед нашему тягачу, увозящему в казарму отслуживших ещё один день товарищей, вернее, отработавших, ибо назвать службой то, что мы делали на самолёте, было бы неправильно. Мы работали и работали в удовольствие - вот ведь в чём дело. И пропахшие больше других керосином механики по самолёту и двигателю, и серьёзные вооруженцы, и чистенькие прибористы и электрики, ребята из группы САПС (средств аварийного покидания самолёта), а также наши слесари и сварщик из группы СМГ (слесарно-механическая группа).
Ещё немного, ещё чуть-чуть и из остановившегося вдалеке на рулёжке знакомого до боли ГАЗ-66-го выпрыгнул с автоматом в руках мой товарищ Вовка Деенков и быстрым шагом направился ко мне.
Вот и заканчивается мой очередной наряд на службу - очень неплохой наряд - дежурный по стоянке подразделения.
А завтра - на самолёт. Поработаем!