Бортжурнал N 57-22-10
Часть первая СОЮЗ
16 новых историй

Блиц борттехника

После командировки борттехник Ф. собрался в отпуск. Как раз всех его друзей, которым предстояло лететь в Афганистан, на две недели отправили в профилакторий под Хабаровском. В рамках все той же подготовки - набраться сил и пройти курс самообороны без оружия. Пути расходились окончательно. Борттехник Ф. надеялся, что, когда он вернется из своего почти двухмесячного отпуска, «афганцы» будут, наконец, в Афганистане и перестанут маячить живым укором перед его глазами. Будет стоять глубокая осень, потом настанет зима и все пойдет по плану, утвержденному весной. Он будет летать над заснеженной землей, писать роман, играть в шахматы. Да, играть в шахматы, а не просто разбирать партии двух «К». На смену борттехнику М., с которым борттехник Ф. коротал вечера за доской, пришел борттехник нового призыва. Он был женат, поселился с женой в общежитии, и первым делом обошел соседние комнаты в поисках любителей шахмат. Увидев на столе у наших лейтенантов не только шахматную доску с фигурами, но и шахматные часы - белые, с черными кнопками и красными флажками, - он разволновался. Борттехник Ф. снисходительно-добродушно согласился сыграть партейку. Привыкший всегда выигрывать, фигуры двигал быстро, думал рассеянно, и уже в дебюте попал в трудное положение. Спохватился, начал думать, боролся изобретательно и все же проиграл. Потом он проиграл еще две партии, потом выиграл одну и одну с трудом свел вничью.
Новый борттехник оказался перворазрядником, а то и кандидатом в мастера спорта (автор уже не помнит, склоняясь ко второму, потому что перворазряднику проигрывать все же несолидно), и все книги, вставшие у него в комнате на полке, были шахматными. Борттехник Ф. вдруг осознал, что его знание нескольких дебютов по пять ходов в каждом, в данном случае равно полному незнанию. Он проигрывал один к пяти каждый день, и единственное отдохновение находил в пяти- или одноминутном блице, - тут счет был обратный. Но теперь он знал, что зима дана ему еще и для полной победы над кандидатом в мастера спорта по шахматам.
В отпуске он говорил друзьям, что в Афган не идет, потому что отправляют в Чернобыль. В ответ на уговоры отказаться во что бы то ни стало, пожимал плечами. У лейтенанта ВВС было много денег, он поил друзей водкой, возил их на такси, покупал девушкам большие букеты красных роз... Однажды вечером в программе «Время» он увидел репортаж Михаила Лещинского, в котором мельком показали строй вновьприбывших вертолетчиков. Кадр был секундный, но отпускник успел узнать лицо борттехника М.! Потом он начал думать, что мог обознаться, но сходство было слишком велико, чтобы сомневаться. «Все, - подумал борттехник Ф. с грустным облегчением. - Теперь все...».
Он вернулся в часть в середине ноября и, к своему разочарованию, увидел, что «афганцы» по-прежнему были в Магдагачи.
- Я вас скоро сам убью, - сказал он злобно.
- Успокойся, через неделю уходим, - сказал борттехник М.
Они сдавали свои борта. Наступали холода. Трава на стоянке была седой, земля - твердой как бетон. С хмурого неба медленно сыпал мерзлый туман, временами превращаясь в снег. Борттехник Ф. делал перевод своей машины на зимние, менее вязкие масла. Он бродил по пустынной стоянке то с ведром, то со стремянкой, напевая под нос: «осень, ты на грусть мою похожа, осень, вместе будем до зимы...», разжигал в патронном цинке керосин, бросив в него кусок ветоши, - греть руки, когда они замерзнут, - расконтривая, откручивая, заливая, закручивая, законтривая... И когда он, стоя на стремянке, заправлял маслом шарниры хвостового винта, мимо сквозил как всегда стремительный инженер эскадрильи. Он пробежал, остановился, вернулся, посмотрел поверх очков на борттехника, словно что-то вспоминая, и сказал:
- Ты фото на паспорт сдал?
- Какой паспорт? - удивился борттехник.
- Дурака выключи! Служебный, какой еще! Ты же в отпуске был, когда все афганцы сдали, а завтра последний день! Хули телишься-то? Не хочешь, так и скажи...
Борттехник стоял, боясь сказать слово, чтобы не спугнуть. Но сказал:
- Завтра сдам...
- Борт Чакиру передавай! - убегая, крикнул инженер.
Борттехник пальцами вкрутил пробки шарниров ХВ, спустился по стремянке и помчался фотографироваться. Китель он пошить так и не успел, пришлось взять у лейтенанта М. Дело было к вечеру, фотоателье в поселке уже закрылось, но это не могло остановить борттехника Ф. Он понял, что там, наверху, решили дать ему шанс, - инженер, судя по очумелому виду, не понимал, что говорил. Да и он ли вообще говорил его устами?
У борттехника Ф. был фотоаппарат ФЭД-5, бачок для проявки пленки и отцовский увеличитель УПА. На фоне простыни, при свете электрической лампочки, за неимением вспышки используя большую выдержку и не шевелясь, чтобы не смазать, в кителе лейтенанта М., который был велик и сидел на плечах как бурка Чапая, борттехник Ф. отснялся на всю пленку, проявил ее, просушил, и уже ночью отпечатал фотографии - темный, опухший лик меж погон которые поднимались, как крылья настороженного орла, уходя за границы фото.
Утром он отнес шесть карточек с уголком в строевой отдел и осторожно вышел, тихо прикрыв за собой дверь, чтобы там не опомнились и не крикнули в спину - погоди-ка, тебя же нет в списках!
Несколько дней он ждал отбоя на каждом построении. Лишь когда получил на руки синий заграничный паспорт со своей самопальной фотографией, когда сдал свой борт N 22 старшему лейтенанту Чакиру, а зимний шлемофон и унты, упакованные в мешок, - на вещевой склад, когда, наконец, им сообщили, что завтра они убывают в Возжаевку, а оттуда в - Узбекистан, - борттехник Ф. успокоился. Вечером он сыграл несколько партий с кандидатом в мастера, две проиграл, поставил часы на блиц, выиграл две и встал.
- Ну, - сказал он, - спасибо за игру, но мне пора.
- Да поиграйте еще, - предложила радушная жена кандидата.
- Ребята завтра в Афган... - сказал муж с суровой скорбью, - им не до игр сейчас...
Поздним вечером к ним из верхнего городка пришли лейтенанты Т. и С. Они были не по-хорошему оживлены и принесли с собой бутылку самогона.
- Мы пить не будем! - решительно пресек лейтенант М., который укладывал сумку, и никак не мог втиснуть шахматные часы.
- Эх, - сказал лейтенант С., снимая фуражку и садясь на кровать. - Если бы не мое зрение...
- А у меня нос... - сказал лейтенант Т., и постучал себя двумя пальцами по лбу.
- Да ну вас, - сказал борттехник Ф. - Все нормально, каждому свое...
Гости попросили стаканы, выпили вдвоем, чокнувшись и пожелав, чтобы количество посадок равнялось количеству взлетов.
- Не завидую я вам, - сказал на прощанье лейтенант Т. - Говорят, там появились ракеты, от которых не уйдешь. Стрингеры...
- Стингеры, Видас, - сказал лейтенант М. - Ничего, уйдем как-нибудь потихоньку...
Борттехник Ф. смотрел в окно, как они уходят. На улице было темно и моросило. Асфальт под фонарем у КПП искрился.
Утром, перед вылетом в Возжаевку, построились на мокром аэродроме. Вертолеты стояли в тумане. А вечером, когда улетали из Возжаевки, повалил густой снег.
Осень кончилась.

К вопросу о некоторых парадоксах в пространственно-временном континууме “дмб” в свете теории Эйнштейна-Подольского-Розена.

На 18-тилетие родители подарили мне наручные часы. Квадратные такие... Блестящие... Точно такие, какие можно увидеть на руке Андрея Миронова в фильме “Бриллиантовая рука” в сцене на палубе “Михаила Светлова”. Это там, где он поёт “...там живут несчастные люди-дикари...”
Той осенью меня рановато было брать в армию. А вот весной 19..-го пришла повестка из военкомата...
Ума у меня хватило только на то, чтобы не брать с собой новые часы. А взял я с собой часы, которые нашёл летом на пляже, плавая с маской вдоль берега.
Часы, конечно, не шли, но дед снял с них заднюю крышку и поместил на сутки в рюмку с водкой. А может и самогонкой...
Самогонка была очищенная и крепкая. По крайней мере, налитая в стальную ложку, эта самогонка охотно горела синим пламенем, будучи подожжена от спички.
В любом случае, после этой процедуры часы просушили, и они начали более-менее точно отсчитывать время. Часы были самые простецкие - светлый круглый корпус, чёрный циферблат.
Марку часов не помню. Вот эти-то часики я и взял с собой в армию.
Ещё в ШМАСе, в Вышнем Волочке, я их сменял на другие часы. Дело было так. Вдруг среди курсантов пошла мода: -Махнём не глядя!
Не глядя махались всякой ерундой - для смеха и со скуки. К примеру - сигарета на пуговицу. Во всех остальных случаях, конечно, смотрели на что махаемся.
Коля Сорокин, с которым мы были в хороших отношениях, предложил махнуться часами. У него они тоже были не новыми.
Корпус был жёлтого металла, циферблат белый. Но для меня было главное, что рядом с цифрами стояли точки, покрытые фосфором, и стрелки тоже были покрыты фосфором.
Кто ночью просыпался в тёмной казарме, или стоял во мраке на посту, знает, как важно знать, который час.
На моих-то часах с чёрным циферблатом приходилось искать хоть какой-то блик света, чтобы рассмотреть внапряжку положение стрелок. Несмотря на то, что найденные часы напоминали мне о некоторых моментах прежней гражданской жизни, я охотно махнулся часами с приятелем.
Интересно, что и я, и он, сохранили эти часы до “дмб”. Потом, на гражданке, я их конечно больше не носил, потому что уж больно они были затёрты. Они долго лежали у меня в ящике письменного стола, пока куда-то не подевались.
А жаль. Кроме того, что они показывали время...
Вот представьте - ночь, темно... Кубрик в казарме, там, либо в карауле... А ты отворачиваешь рукав, и смотришь на горящий нежно-зеленым цветом венчик точек и чёрточек.
Греет. Греет то, что мы привыкли называть душой, за неимением других объяснений этому феномену.
Почему я начал вспоминать о часах?
Потому что часы имели прямое отношение (как измерительный прибор) к тем парадоксам Времени, которые наблюдались в армии.
Время в армии резко замедляет свой ход относительно хода времени гражданки. На гражданке два года пролетают незаметно. В армии два года длятся значительно дольше. Даже если у тебя есть в армии интересная и нужная для Родины работа.
Помню, как я ненавидел строевую песню со словами: ... Через две, Через две зимы... Через две, Через две весны... Отслужу как надо, И вернусь...
Ненавидел я эту песню за обман. Это только в песне там быстро проходят времена года. Ненавидел я эту песню за напоминание о том, сколь долго мне самому ещё осталось служить. Да и никакой плачущей по мне девчонки в природе не имелось...

Во время службы для учета прошедшего времени применялось несколько способов.
Первый способ был похож на ритуальное убийство времени. В маленьком карманном календарике швейной иголкой протыкались дни.
Некоторые из нас в нетерпении протыкали наступающий день с утра. Некоторые же пронзали почти прожитый день перед отбоем. Лично я старался протыкать только уже безвозвратно прожитый день, на утро следующего.
Кто бы знал, как тяжело было удержаться от желания проткнуть наступающий день! Но, проделав такой фокус пару раз, я испытал нешуточные страдания.
Ведь от того что я проткнул наступающий день иголкой в календаре, этот день не закончился. Мне только предстояло его прожить! И это чувство было мучительным. С тех пор я убивал только прошедшее время, морально получая небольшое, но удовольствие.
Второй способ заключался в том, что на запасе длины поясного ремня (того запаса, что подвернут внутрь) из кожзаменителя, по прошествии каждого месяца вырезался треугольный зубец. Этот способ не заменял протыкание иглой чисел в календаре, а только логичным образом дополнял первый способ. Причем моральное удовлетворение от вырезания зубца было раз в тридцать сильнее, чем от протыкания календаря.
Но! Но как же было невыносимо тяжело видеть внушительный ряд зубцов на ремне кого-нибудь из замкомвзводов, и сравнивать с несколькими зубцами на своём ремне!
Третий способ. Все знают, что на поясном ремне положен, так называемый тренчик, в который и заправляется запас длины ремня.
Так вот... Тот, кто прослужил один год в армии вешал себе на пояс ещё один тренчик - чтобы все видели, что имеют дело с “фазаном”. Но для этого надо было прослужить 365дней (12 месяцев, 52 недели)... А впереди - ещё такой же океан времени до “дмб”... Но всё равно - приятно было до чрезвычайности. Особенно по-первости, пока не привыкнешь к двум тренчикам на поясе.
Субъективное ощущение - время в армии тянется гораздо дольше, чем на гражданке. Это ощущается как в течение каждого дня, так и в течение каждого месяца. А уж времена года растягиваются на целые эпохи.
И всегда (каждый день) оставшегося до “дмб” времени слишком много, независимо от того, сколько ты уже успел отслужить.
Причем время, отводимое на сон, пролетает мгновенно. Не успеваешь уронить голову на подушку, только глянешь в темноте на зеленоватый венчик точек на циферблате часов (это чтобы испытать наслаждение от мысли, что восемь часов тебя никто не будет кантовать), а уже раздается крик дневального: “Рота! Подъём! Выходи строиться!”
Такое же “сжатие” времени происходит во время принятия пищи. В ШМАСе (до того как научились правильно есть) многие не успевали доесть-допить. Так и вскакивали из-за стола, дожёвывая на ходу то, что из пищи успели засунуть в рот.
“Растяжение” времени сверх обычного медленного его течения, отмечалось во всех нарядах и караулах.
Минимальные значения скорости течения времени отмечались в карауле в зимнее время года.
Вот стоишь-стоишь, бывалыча, на посту. Замерз как собака. Жрать хочется необыкновенно. Уже передумал всё об устройстве мироздания и перевспоминал все достоинства всех знакомых девушек, а смены всё нет и нет.
Смотришь на часы - до смены сорок минут. Начинаешь ходить по посту, стараясь не думать ни о чём. Ходишь час, ходишь два... Опять смотришь на часы - до смены тридцать семь минут. Опять ходишь час... Опять смотришь на часы - прошло две минуты...
Всё! Больше не смотрю на часы!
Встал спиной к ветру, а лицом в сторону, откуда смена придёт. С тоской смотрю в ночную тьму.
Я теперь никогда не уйду с этого поста. Я стою на этом посту с момента образования Вселенной. Я не смотрю на часы, потому что они врут. Наконец, через парочку миллионов лет, появляется разводящей с зябко скорчившимся в своей шинельке моим сменщиком.
Сбрасываю с плеч тулуп, и отдаю его смене. Теперь его черед отстоять миллиард лет на посту. Для меня время резко ускоряется. Чуть не бегом спешим в теплую караулку. Всего через какие-то четыре часа мне опять заступать на пост!
Но все эти замедления времени на постах и в нарядах - совершеннейшие пустяки по сравнению с почти полной остановкой времени после Приказа. Всё! Абзац! Аллес капут!
Время остановилось, а мы, дембеля, как древние мухи в мутном янтаре, застыли во времени. Причём так же медленны и тягучи наши мысли.
Ты уже не здесь, в армии, но ты ещё и не там, на гражданке. Тебя вычеркнули из списков здесь, но и не внесли в списки там. Ты - отработанный материал.
Офицерам от тебя никакого толка. Сослуживцы других призывов ждут только одного - когда же ты свалишь на “дмб”. Когда ты освободишь место под солнцем для них самих?
И время для них тоже останавливает своё движение. Но не так как у нас...
Нам становится всё хуже и хуже... Среди нас появляются экземпляры, для которых их субъективное время начинает идти вспять.
Только мощным усилием воли, вспоминая спасительную мантру: “Дембель неизбежен как Мировая Революция!” в очередной раз (Который уж за этот день?) достаю из нагрудного кармана гимнастёрки три маленьких карманных календарика.
Один из них полностью исколот иголкой и более всего похож на тёрку для овощей. Остальные два похожи на тёрку только наполовину. Я, с чувством не до конца выполненного долга, рассматриваю эти карты войны со временем.
Так, так... Посмотрим... Вот призвали меня 15-го мая, во вторник... Вот первый мой Новый Год в Бузачах, в карауле с понедельника на вторник... Вот второй мой Новый Год, уже здесь, со вторника на среду, в роте проведенный...
А вот когда меня домой отпустят? В мае-то месяце? Дембель в маю - всё по бую... Как же мне дожить-то до тебя, дембель?
Осторожно прячу календари в карман. Смотрю на часы. Время остановилось.
Вспоминаю, как год назад я рассматривал нашего “старика” на Тройке.
Замедленные движения. Взгляд на тебя и насквозь. Взгляд вдаль. Взгляд поверх головы.
Все земные дела уже выполнены: парадка перешита и подготовлена к “дмб”; каблуки ботинок надставлены, обточены и подкованы; офицерскую рубашку раздобыл; все “отличные” значки собраны и готовы тесниться на груди; чемодан куплен; новое полотенце и туалетные принадлежности лежат в чемодане; пара самолётов из плекса выточена... Молодые прибыли... Чего им ещё от меня надо? Почему не отпускают домой?
Чьи это мысли? “Старика” с Тройки? Или мои?
А, действительно, почему не отпускают меня домой?
Но ответов на эти вопросы не имеется. Не я первый. Не я последний.

...Вот наступит май месяц,
Мы уедем домой.
И с платформы широкой
Вам помашем рукой...

Я помню, как долго тянулись эти дни. Сначала в апреле, а потом и в мае. Зацвели и сгорели под яростным солнцем степные тюльпаны.
Ничего не хочется. Даже аппетит пропал. Но красивые жесты - отдавать свою долю утреннего масла (20 граммов) самому молодому в отделении, сменяются у нас озлоблением - молодые ещё, стариковскую пайку лопать!
Когда... Когда? Когда!? Когда...

Все мысли об этом. Среди нас пошли разговоры о первой партии...
Понятно, это не про меня, но всё же...
Кто? Кто? Вот они - фамилии счастливцев! Ребята! Мы за вами! Следом... Может быть...
Вечером нас построят у мотовоза. Лицом к нам встанут уезжающие. В отутюженных парадках. С чемоданами в руках. С ошалелыми от счастья глазами. Замполит и командир поблагодарят их за службу. Отъезжающие гаркнут: “Служим Советскому Союзу!” и полезут в мотовоз. Мимо поплывут вагоны, и знакомые лица за стёклами окон... Мы машем руками отъезжающим... Они - нам...
Но мы остаёмся... Мы остаёмся... Мы остаёмся... Пока остаёмся... Ещё немного... Ещё чуть-чуть... Ведь дембель неизбежен, не правда ли?

Я смотрю на часы. Стрелки остановились. Я поднимаю голову. Солнце застыло в небесах. Теперь оно будет очень долго опускаться к горизонту.

Обязанности были честно распределены заранее. Вова - в очередь, Гнедой - на улице у витрины - пасти шухер.
Очередь в винно-водочный тянулась медленно и со стороны смахивала на пестрого обожравшегося удава, чем гипнотизировала Виталика, наблюдавшего за ней со стороны. Рядом с Виталиком тормознулся и, похоже, так же прибалдел штатский спинджак с видавшей лучшие времена желтой плетеной авоськой.
- Берете? - ни к чему не обязывающе поинтересовался спинджак у Гнедого странно знакомым голосом.
- Агаааа... - лениво отозвался Виталик, пытаясь словить четырех зайцев сразу - стоять на стреме, смотреть на очередь, классифицировать источник звуковых колебаний, и, самое главное и одновременно самое приятное - ПРЕДВКУШАТЬ...
Дррр... Дррр... Дррр... Дзыньляля!!! назойливо отыграли "Феликсы" головного мозга и заднего ума. Звуковые колебания однозначно принадлежали командиру роты из системы - Ивану Николаевичу Меринчику. Головной мозг еще только соображал, просчитывая варианты, а задний ум уже затосковал нехорошим предчувствием.
- Не надо. - голосом Ивана Николаевича нейтрально поделилась простой мыслью видавшая виды авоська.
Время, тащившееся изнуренной соплей по стекловате, рванулось вперед, щелкая Махами, как продавщица измусоленными костяшками огромных счет - тресь-тресь-тресь. Гиперзвук. Гнедой проснулся, встал на дыбы - аллюр три креста и понесся разлепировать пельмени и приводить дрова в исходное.
...Пока пузырь не в руках - криминала нет... Стоять можно за чем угодно- лимонад, "чопики"... Спички, в конце-концов... Бл*дь безглазая... Иван Николаич прав - не надо... Как форма людей меняет... В системе с гавном съедят... Комсомольское собрание... Сходили за хлебушком, называется... П*здец котенку- больше срать не будет...
Изнемогая в неравной борьбе с нехорошими мыслями, увесистыми магазинными дверями и тупыми выходящими покупателями, Виталик понял - не успевает он интимно-тихо шепнуть заветные слова на ушко подельнику - тот уже протягивал замусоленные дензнаки раскрашенной под матрешку могучей продавщице неопределенного возраста в когда-то ослепительно белых халате в талию, давно и безуспешно воюющем с захватанными молочными пуговицами, и высоком накрахмаленном кокошнике, лихо оседлавшем интенсивно-шантеклеровые, огромного завитка перманентные кудри
(...вьются кудри, вьются кудри, вьются кудри у блядей
Отчего они не вьются у порядочных людей?
Оттого, что у людей денег нет для бигудей,
Потому что эти люди тратят деньги на блядей...
вспомнится же такое...), с облупившимся вампирским маникюром на траурных ногтях, венчающие несвежие сосисочные пальцы, одновременно героине, жертве и ветерану советской торговли, и, перекрывая магазинный пчелиный зудеж, истошно завопил:
-Воовааа!!! Не надаааа!!! Иван Николаич говорит- не нааадааа!!!
...Ожидание проблем в системе так и осталось ожиданием. Иван Николаевич Меринчик оказался порядочным офицером, и шалопаи отделались недельным личным испугом-ожиданием, испорченным увольнением, воспоминаниями и обогащением жизненного опыта.

svvmiu.ru