СТАРИК И КОТ

Дедушка был старый. Очень старый. Он ходил на работу потому, что не представлял себе другого занятия в жизни. Именно работа, несмотря на все выработанные пенсионные сроки, была смыслом всей его жизни.

Каждое утро, задолго до начала рабочего дня, он приходил на работу, привычно набрав на спроецированной на матовое стекло двери числовой панели код доступа, он проходил сквозь огромный зал и усевшись за свой верстак принимался за завтрак.

Завтрак обычно состоял из традиционной чекушки водки, овощей в виде порезанного болгарского перца и огурчиков и разнокалиберных бутербродов, коими его еще с вечера снабжала старушка-жена.

Позавтракав, дедушка пил чай, курил и смотрел как начинается на заводе новый день. Как лениво идут на работу рано пришедшие, как суетливо бегут на работу опоздавшие и как вальяжно выходит из своих «Волг» руководство.

В сентябре по утрам часто бывает прохладно. Поэтому, коты и кошки, в изобилии водящиеся на заводе (вы можете не поверить, но есть даже специальная статья расходов на них, т.к. они охраняют от крыс и мышей бомбоубежища и прочие подземные сооружения), начинают искать теплые, уютные местечки на ночь. Не был исключением и кот по кличке «Дарьял» по имени одноименной РЛС. Спасаясь от заморозков, котяра пришел в зал, вскарабкался по броне пусковой установки, и уютно расположившись в сопле макета ракеты, заснул.

Дедушка пришел на работу ни свет ни заря. Привычно набрав код, он довольно бодрой походкой отправился к себе за верстак, бормоча по пути какую-то песенку. В это время, услышав посторонние звуки, Дарьял очнулся ото сна и, не разобравшись в ситуации, на всякий случай зашипел.

Как я уже говорил, дедушка был старый. На Родине, в Союзе, а затем в России, он прожил меньше чем за границей. Поэтому дедушка прекрасно знал, чем заканчивается внезапное шипение в сопле ракеты.

Пакет с завтраком полетел в одну сторону, а дедушка, проявив недюжинную для его возраста прыть, полетел отчаянным прыжком в другую.
Окончательно очнувшись ото сна, Дарьял сообразил, что за внеплановый шухер его сейчас будут долго и со знанием дела бить. И, как нормальный кот, решил сделать ноги, спрыгнул на броню, а затем задал стрекача по шлифованному бетону к спасительной дырке в подвал.

- Ах ты ж ё..... мать! Ах ты ж б... га рыжая! - распинался дед, узрев причину своего шикарного прыжка рыбкой через верстак и метнул в котяру какой-то увесистый инструмент. Но не попал.
Обследование показало, что чекушка в пакете разбилась. Но не просто разбилась, а еще и пропитала своим содержимым бутерброды. В общем, как ни крути, дедушка остался без завтрака.

В течение дня дедушка периодически вспоминал свое поражение и при виде кошаков безуспешно пытался в них что-нибудь метнуть.

Спустя пару дней я зачем-то зашел в тот зал и сильно удивился. Дедушка кушал, а на верстаке сидел тот самый котяра, который пожирал всяческие угощения от деда и всячески жмурился и распушался, показывая свою преданность и расположение.

- Ты представляешь, я, когда без чекушки остался, ругался на чем свет стоит. Думал, вот с работы выйду - вот тогда и... А вот я и не угадал. Одно утро без чекушки провел - и как отрубило. Вот не хочу водку пить и все тут. А ведь полвека пил. Так что Дарьялушке спасибо...

Уж сколько времени прошло, а дед пьет только по праздникам...

Бортжурнал N 57-22-10
Часть вторая
АФГАНИСТАН

Так писал Заратустра

7 июля 1987 года в небе Афганистана пропал Ан-26. Это был самолет 339-й (советнической) отдельной эскадрильи, который шел из Кабула в Зарандж. Он совершил промежуточную посадку в Шинданде, взлетел, занял определенный ему эшелон, доложился на траверзе Кандагара и больше на связь не выходил.
На поиски самолета 302-я эскадрилья выделила две пары Ми-8. Они пошли по направлению к Заранджу на расстоянии нескольких километров друг от друга, словно волоча натянутую между ними невидимую сеть. По пути через пустыню в сеть попало множество обломков техники, но все это были взорванные, сгоревшие, искореженные машины, которые переваривала пустыня, всасывало песчаное море. Останков летательных аппаратов не было.
На подлете к Заранджу им сообщили, что по неточным данным самолет перелетел границу и сел в Иране. Измена, захват борта, штурманская ошибка - ничего не ясно. Приказ поисковым вертолетам - разойтись вдоль границы на запад и на восток, по возможности выяснить, где самолет ушел на ту сторону. Пара, ведущим которой был борт N 10, пошла на запад и уже через двадцать минут полета наткнулась на небольшой, в десяток дворов, кишлак.
Ведущий сел, ведомый барражировал неподалеку. Хадовец, наш особист и взвод автоматчиков пошли на встречу с местными жителями, которые все высыпали посмотреть на вертолеты и разжиться керосином. Борттехник Ф., увидев, что к вертолету бегут дети с ведрами, вышел навстречу, отрицательно махал руками. Он не мог дать им даже стакан топлива - его осталось только на обратный путь, и то всего лишь до Фарахруда.
- Командор, керосин, командор, керосин! -кричали мальчишки, окружив борттехника и вздымая ведра. Он отрывал цепкие руки от своих штанов, отталкивал гремучие ведра, поглядывая, не возвращаются ли разведчики, но они все еще беседовали со взрослыми у ближайшего дувала. Зато - и это напомнило ему картину Иванова про явление Христа народу - одинокая узкая фигурка возникла на равнине и медленным шагом приблизилась к орущему мальчишескому кругу, остановилась недалеко. Девочка в белых легких шароварах, в зеленом просторном платье, в красной шапочке-тюбетейке, из-под которой торчали косички, с накрашенными губами, горящими красным на смуглом личике, как роза в сумеречном саду, - она стояла, слегка опустив голову, и взмахивала черными ресницами, стреляя в борттехника черными глазами. В руках ее был бидончик, словно она пришла за молоком.
Глядя на нее, борттехник забыл, что они сейчас на самой границе Афганистана и Ирана, что керосин ей нужен для керосиновой лампы, потому что здесь нет и никогда не было электричества, что у него за спиной - машина времени, и эта девочка с толстым мотком ожерелий из цветных камушков на худенькой груди старше его на тысячу лет. Он с сожалением прижал руки к груди и развел их, показывая, что рад бы, да... Потом поднял палец, раздвинул мальчишек, вспрыгнул в салон, взял из сумки с гранатами три пачки конфет «Бонко», спрыгнул, подбежал и сунул ей в руки. Она взяла одной рукой, прижала к груди, глядя вниз и в сторону.
- Не приставай к их девушкам! - крикнул командир из кабины. - Нас камнями побьют! Давай к запуску, наши идут...
И они улетели.
По пути домой особист рассказывал, что местные видели самолет. Он пролетел низко, в сторону иранского города Заболь, который лежит в тридцати километрах от границы. Явно шел на посадку. Не горел, не дымил, оба двигателя работали...
Прилетели домой уже в сумерках. Узнали, что самолет ушел в Иран в результате навигационной ошибки - штурман блуданул (и он же, единственный из экипажа погиб при штурме самолета иранским спецназом). Ведутся переговоры по возвращению самолета и экипажа.
Поздно вечером на кухне борттехник писал письмо другу. Друг жил далекой мирной жизнью - ходил в библиотеку, в филармонию, на выставки, читал Гессе, обоих Маннов, Боргена и Бохеса, пел в душе: «Мулатка, просто прохожая, как мы теперь далеки», ненавидел армию и писал в письмах борттехнику Ф., что появилась гениальная группа, которая поет смелые песни про Америку и про шар цвета хаки, и что все стремительно меняется, пока он там занимается непонятно чем. И, чтобы не травмировать друга, борттехник Ф. писал письма так, словно он был туристом в экзотической стране. Он рассказывал о местных обычаях: например, о мужской дружбе, когда один ведет другого за мизинец, или о том, что стоя мочиться мужчине здесь не положено - только на коленях. Много писал о волшебных лавках, в которых есть все, - не только тряпки, но и радиомикрофон, который он купил и привезет, чтобы друг, наконец, смог записать кассету своих песен и послать ее Тухманову...
Про войну борттехник тоже писал, но старался делать это так деликатно, чтобы не ранить душу товарища, который в это самое время читал с пожелтевших страниц с ятями то, что говорил Заратустра. И борттехник, сидя в месте рождения пророка, невольно писал слогом его. Он писал про белое небо и красные горы этой страны, про адскую жару, которой дышит зев плавильной печи. «А тут ею дышим мы и наши железные звери. Но мы привыкли к ней, и она уже не трогает нас, эта волшебная жара, - и винтокрылые наши звери, поначалу так тяжело взлетавшие, тоже привыкли, и начали тащить веселее, выше, быстрее, посвистывая и потряхивая, - такие пятнистые хищники снаружи и такие смешные внутри - с лавками, обтянутыми голубым дерматином в кракелюрах, с оранжево-желтыми облупленными баками, с обшарпанным голубым рифленым полом, с непромытыми бурыми пятнами под теми баками. Они уже сами рвались в это небо, и мы шли на поводу у своих нетерпеливых машин. Мы вылетали на охоту ранними прохладными утрами, когда восточные горы еще чернели на фоне лиловых шелков, когда ветер еще не прошел через горнило, и тоже был шёлков - его еще можно впускать в открытые блистера и выпускать в открытые двери, как восточный платок через кольцо. Мы шли так низко, что сбивали колесами маковые головки, пролетая над полями, в которые падала утренняя заря. А потом на стоянку приходили мои звери - пес Угрюмый и две его суки, - и Угрюмый лизал эти колеса, становясь все добродушней, пока не превращался в щенка. А две суки - черная на удалении, рыжая, оборачиваясь к черной, поднимая губу, обнажая белый клык и утробный рык, - две эти поджарые и нервные смотрели на хозяина непонимающе, потому что никогда не пробовали маковых колес, - и становились ему как матери...».
Так писал борттехник Ф. своему другу. А, может, и не ему, а самому себе, будущему.
Вот и в этот вечер борттехник Ф. рассказывал в письме не про то, как они искали пропавший самолет. Он писал про девочку с бидончиком, полным козьего молока, которое она протянула белому богу, спустившемуся с неба на железной стрекозе...

P.S.
Прошло десять лет. Бывший борттехник Ф. написал рассказ «Экзерсис». Прочитав его, друг спросил:
- Это ты про ту девушку-афганку, которую ты трахнул на самой границе с Ираном?
- Я трахнул? - искренне удивился бывший борттехник. - Бог с тобой, золотая рыбка, с чего ты взял?
- Так ты в письме тогда написал, что она была дочкой торговца тканями, и, пока батя говорил с офицерами про какой-то самолет, она напоила тебя козьи молоком, увела тебя в отцовскую лавку, вы с ней курили кальян, и ты овладел ею на голубом иранском тюле, двенадцать метров которого она потом подарила тебе, тот самый кусок с отпечатками ваших утех. Ты привез этот тюль сюда, вот он, на твоих окнах. Я еще подумал тогда, прочитав письмо: если ты вспомнишь когда-нибудь про нее, то я поверю. Ты так и не вспомнил... Да, вот еще, - ты писал, что кожа ее пахла как шерсть вылизавшей себя кошки - дымом...
- Какой ужас! - сказал бывший борттехник, смеясь. - Истину говорят: вруну требуется абсолютная память. Я же помню только одно, - что подарил ей три пачки конфет...

В ШМАСе дедовщины не было. Но слово это, мы - курсанты, уже знали. Откуда? Из рассказов школьных друзей, успевших до твоего призыва отслужить в армии, или прислать из неё письмо.
Мне, например, кое-что рассказали приятели по учёбе на вечернем, которые уже отслужили свою срочную. Один - ракетчиком в Жёлтых Водах, а второй - подплавом на атомоходе на КСФ. Жалели они меня, но не без изрядной доли ощутимого злорадства, правда. Только после того как сам послужил, я начал понимать причину их тихой радости при виде аморфной тушки бывшего школьника, почти готовой к отправке в армию, с головой забитой гражданскими глупостями.
Но в ШМАСе дедовщины не было. Мы были все с одного призыва, кроме замков и немногих сержантов, оставшихся в роте в качестве ПС. Замки нас гоняли в силу своих служебных обязанностей, зачастую вымещая на нас свою тоску, возникающую от предопределённости срока службы.
Их можно понять. Попав в ШМАС, и отслужив полгода наравне со всеми, они получили от комроты предложение остаться в постоянном составе. Вместо того, чтобы шагнуть вслед за всеми в полную неизвестность службы в строевых частях, вместо того, чтобы стать там по-честному "молодыми" и отпахать всё, что положено "молодому", он оставался в обжитом уже мирке учебки. И не просто оставался, а оставался младшим командиром.
Для тех кто подзабыл, или вообще в армии не был, представлю небольшие разъяснения по ходу повествования. В наше время, в середине 70-х годов ХХ века, в армии существовали следующие неуставные понятия: салага, он же салабон (военный первого полугода службы); молодой (военный второго полугода службы); фазан (военный, отслуживший год); старик (военный, отслуживший полтора года); дедушка (легендарная личность, совершившая по приказу Министра Обороны метаморфоз из почтенного старика в дедушку русской авиации). Здесь и далее, эти неуставные понятия, являющиеся на самом-то деле вовсе не понятиями, а конкретными военнослужащими срочной службы во плоти, будут употребляться без кавычек. Оговариваюсь сразу, что салага, молодой и фазан, в зависимости от частей, где они проходили службу, или от годов службы, могли иметь и другие имена: дух, шнурок, черпак. Но старик и дедушка - везде были одинаковы и по названию, и по смысловой нагрузке. Во Флоте тоже были свои неуставные понятия, о которых со вкусом и со знанием дела может поведать только мореман.

Про младшего командира с житейской точки зрения.
Я не был в армии младшим командиром, поэтому могу высказать своё частное мнение. С точки зрения рядового главное, это то, что младшего командира (начиная со звания младший сержант) уже никто не мог заставить мыть полы в казарме или на кухне. Почему? Младший командир не может терять авторитет в глазах подчинённых. Даже будучи наказанным офицером, младший командир отправлялся исполнять наказание СТАРШИМ по наряду. Ситуация, когда младший командир будучи молодым или фазаном, отправлялся старшим наряда, состояшим из стариков, не допускался. Причём делалось это легко и непринуждённо, ведь офицеру без надобности, кто из солдат идёт в наряд, поэтому наряд комплектовался самим младшим командиром, и в него включали салаг и молодых для выполнени всяких грязных и тяжёлых физических работ.

Отвлёкся, вернёмся к ШМАСу....
В ШМАСе, каждый вновь прибывший раз в полгода набор курсантов-салабонов, встречался замками старших призывов, которые презирали салаг, и припахивали их по-полной, находясь в рамках своих обязанностей перед комвзводами и комроты. Должен заметить, что тактика тотального устрашения и запахивания салаг - единственно верный метод обуздать гражданских шпаков. И не следует ахать и лить слёзы по поводу того, что в ШМАСе по часу "летали" после отбоя, либо до полуночи не слазили с "машки" или "лыж". Тот, кого хорошо припахали в ШМАСе, заставили "службу полюбить", как правило легче адаптировался по прибытии в строевую часть. Но всё равно - тяжко было.
Методами воспитания сознания бывших гражданских мальчиков, попавших в ШМАС были: интенсивные "полёты"; постоянные, после отбоя, наряды на уборку помещений роты и на кухню; всяческого рода коллективные полезные занятия, вроде дополнительных строевых занятий на плацу или бега вокруг того же плаца; принцип один за всех - все за одного. Последнее, это когда за провинность одного наказывают всех остальных. Перед строем замок объявляет от себя наряд вне очереди провинившемуся, а потом добавляет: Вот из-за него, вы все сейчас будете летать. И мы летали, испытывая очень тёплые чувства к тому, из-за кого летаем. А потом уже предупреждали залётчика, что в следующий раз будем его сами 3,14здить, чтоб других не подставлял.
"Полёты" штука гадкая, но действенная. Нам устраивали ночные и дневные полёты. Трудно сказать, что гаже. Пожалуй - дневные полёты. Почему? Полёты после отбоя, после солдатского дня тяжелы, но ты знаешь, что они обязательно закончатся и ты заснёшь до 0600. А днём? По многу раз раздеваться и одеваться, потом опять заправлять и натягивать постель. И это всё днём, когда всё ещё по расписанию впереди... Летали до самозабвения. Один раз под хорошее настроение старшины летали летом после отбоя с закрытыми окнами. К концу полётов по внутренней стороне оконных стёкол стекал конденсат. Регулярно полы в казарме натирались залётчиками, а не дневальными. Для этого было достаточное количество военных, получивших за день от замков, а, иногда, и от комвзвода, наряды вне очереди. Полы натирались мастикой с помощью машки - утяжёлённой половой щётки, прикреплённой к рукоятке. Это так и называлось - пойти на "машку", причём вкладывался и сексуальный подтекст. Машка - уменьшительно-ласкательное имя девушки, а вовсе не инструмент, которым машут натирая полы.
Тогда же говаривали: "Хорошо-то как, Маша! Да не Маша я! Всё равно - хорошо!"
Должен сказать, что в строевых частях полы мыли водой, с последующей протиркой отжатой тряпкой. Там это занятие называлось по разному: встать на лыжи; бросить шайбу; облететь полосу. За время пребывания молодым, лично я вымыл несколько километров полосы, потому как кому её ещё мыть? Младшему командиру, фазану, старику, дедушке? Ответ один, и он полностью справедлив - уборкой помещений должен заниматься салабон и молодой.
Наш замок сам был молодым по отношению к остальным замкам и старшине. Старшина - ст.с-т ушёл осенью, осенью же ушёл один из замков -
с-т. Тогда же ушёл и штабной художник, который жил в нашей роте - гладкий красавец, певец и игрок на гитаре, ст.с-т. Остальные замки были на полгода старше нашего замка. Пришли мы в ШМАС весной, были салабонами, а наш замок молодым. Ушли мы из ШМАСа осенью, став молодыми, а наш замок стал фазаном. Понятное дело, наш замок для нас был командиром, и мог делать с нами всё что угодно в рамках Устава, и выходя из этих рамок. А для остальных замков он был молодым. Различие в их положении в нашем присутствии улавливалось только несколько пренебрежительным отношением старослужащих к нашему замку.
Чем ещё доставали нас, салаг-курсантов, наши старшие товарищи в ШМАСе? Помнится пару раз, в наказание за что-то, нас сразу после приёма пищи отправили на бег. По Уставу вроде положено полчаса не кантовать военного после жратвы, однако это только в кино: Служи по Уставу - завоюешь честь и славу! Для тех кто не бегал сразу после еды докладываю: фуево бегается, почему-то колет в боку. А у тех у кого гастритик, тем вообще - хоть вешайся. Но в те далёкие времена до этого дело не доходило.
Всё плохое иногда заканчивается, вот и мы отслужили полгода и стали молодыми. Наш взвод оставили дежурным, до того момента как кончится карантин у салаг, которые придут нам на смену. Из других взводов курсанты разъехались на встречу со своей строевой судьбой. Казарма опустела. Опустела территория ШМАСа. Прессинг со стороны замка, и освободившихся от подопечных других замков исчез. Мы сами были достаточно уже сообразительными, чтобы поддерживать дисциплину и порядок среди своих, поэтому поводов нас дрючить не представлялось. Да и почувствовали мы себя увереннее - всё же полгода прожить в армии, это тоже не мало. И ждали, ждали мы прихода осеннего призыва. К моменту их появления, мы слегка ослабили затяжку ремня, крючок на вороте тоже позволяли себе не застёгивать.
И вот появились осенники. Не может быть, что мы полгода назад были такими же мудаками, не знающими как надо заправлять койку, подшивать подворотничок, мотать портянки! Разница между нами и ними была ощутима во внешнем виде, и приобретённых нами армейскими умениями. Некоторые из нас почувствовали себя настолько старослужащими, что начали покрикивать на осенников, раздавая некоторым особо борзым, или недоделанным, пинки.
Наш замок это заметил, и как-то, вместе с другими замками нас выстроил по стойке смирно раз десять, и объяснил, что в строевой части нас затрахают с особым удовольствием. Причём трахать будуть стараться все. Причём трахать будут даже с нашего призыва. Почему? Да потому, что те кто с нуля пришёл в часть, принял уже всё от своих фазанов и стариков, и стал ИХ молодым, а мы, когда придём в строевую, будем всё ещё салабонами для всех. В, общем, вернули нас наши замки в реальность. С тем и уехали мы из ШМАС - с сознанием того, что всё ещё впереди, что нас ждут, и что без нас в армии уже не обойдутся. Так и получилось.