Бортжурнал N 57-22-10
Часть вторая
АФГАНИСТАН

Портрет с гранатом

Борттехник Ф. не мог спокойно смотреть на совершенные формы жизни. Если под его рукой оказывался клочок бумаги, а в руке - карандаш, он рефлексивно начинал рисовать. Рисовал исключительно голых женщин и неоседланных лошадей, иногда голых женщин верхом. По его мнению, именно эти два вида Творец творил с особым удовольствием, с томлением, которое не скрывали их линии.
Когда лейтенант Ф. впервые увидел, как гордо несет поднос официантка Света, как подрагивают в такт поступи ее челка и хвост, как недовольно косит она глазом, презрительно раздувая ноздри и фыркая, - он не смог удержаться. В комнате на стеллаже, оставшийся от прежних жильцов, пылился свернутый в трубку ватман - два листа, склеенных в длину. С одной стороны ватмана была цветными карандашами изображена схема досмотра каравана - ведущий сидит справа сзади от стоящего каравана (три верблюда и два погонщика в чалмах), ведомый висит в левом верхнем углу, указаны все взаимные дистанции и сектора обстрелов, коричневым карандашом нарисованы горы на горизонте. Обратная сторона схемы была свободна, и после протирки мякишем белого хлеба стала почти девственно чистой. Позаимствовав у штурманов огрызки простых карандашей всех видов твердости и мягкости, борттехник начал свой труд.
Вечером он прикнопил лист к фанерной стенке кухни, отступил на шаг, прищурился, протянул руку с карандашом, поводил им в воздухе, словно шпагой, и несколькими легкими длинными касаниями высек на белом прямоугольнике женский силуэт.
- Прекрасная пришла... - пробормотал он, отступая.
Подняв голову к небу, прикрываясь от солнца рукой, стояла она - обнаженная, с едва намеченными ключицами, сосками-петельками, пупком, коленками...
Немного полюбовавшись прозрачной наготой, тремя штрихами он обернул ее бедра куском тонкой белой материи.
- Вот это да! - сказал борттехник Л., выглядывая из-за его плеча. - А что будет, когда все нарисуешь..
Художник, не отвечая, накрыл ее чистой тряпицей. Он знал, что на этом бы и остановиться, что дальнейшая прорисовка убивает волшебство недосказанности, но ему хотелось перенести на бумагу не только ее линии, но и божественно-томительную топологию ее плоти, ее кожу - смуглую и нежную, словно припорошенную сладкой пыльцой, которую он не устанет слизывать, если...
И он приступил к сотворению. На завтраках, обедах и ужинах внимательно смотрел на официантку, чертя для памяти пальцем на своем бедре ее основные позы - поворот головы, торса, постановку ног, расположение всех ее выпуклостей и впадинок... Юбка ее была коротка, ноги длинны, а майка открывала нежно-упругий живот и начала ребер, за которые хотелось взяться двумя руками и раскрыть ее, полную гранатовых зерен...
Придя после столовой на борт, он доставал блокнот, карандаш, и зарисовывал то, что еще светилось на сетчатке и горело на бедре. Особенно много было лица, рук и коленей. Рука, держащая ручку чайника, - важный фрагмент, - на его полотне эта рука будет держать совсем не чайник.
Вечерами и ночами он переносил дневные зарисовки на свое бумажное полотно. Штриховал тени, прошитые солнечными рефлексами, и возникали плечи, ключицы, грудь, и кожа получалась лепестково шероховатой. Лицо ее вышло слишком похожим, и он подарил ей кепку с длинным козырьком, чтобы скрыть большую часть лица в тени. В руку ее (лебединый выгиб запястья) он вложил ремень своего автомата, который стоял тут же в углу, позируя. Теперь, вместо тяжелого чайника, она держала за узду его твердое, полное огня, вороненое оружие.
Она рождалась из белого, как солнечная богиня. Ему казалось, что, когда ляжет на бумагу последний штрих, она сойдет с листа - ступит босой ножкой на пол перед художником. Он уделил этой ножке много времени, он даже передал венку на ее щиколотке.
Когда совершенство было достигнуто, - а это становится понятно, если малейшие правки делают картину хуже, - он обрамил амазонку надписью. Плакат приглашал на английском to Shindand, в 302-ю flying squadron, - и загорающая под ослепительным солнцем девушка, пусть и с автоматом, всем своим видом говорила приглашаемому, что он не пожалеет.
Под восхищенные вздохи комнаты художник вынес плакат из кухни и прикрепил его к стене, - поверх пожелтевших вырезок из газет и журналов, фотографий трофейного оружия, горных дорог с обрывистыми, полными ржавого железа обочинами, вертолетами на земле и в небе.
- Икона! - сказал старший лейтенант Торгашов, воздевая руки. - Будет нашей хранительницей...
- Только худовата, - сказал лейтенант Л. и помял пальцами невидимые мячики у своей груди.
- Это ты Толька! - сказал Торгашов. - А она самый цимес!
Возник спор. Художник взял сигареты и вышел на улицу. Брел, вдыхая и выдыхая дым, был задумчив. Дошел до бани, все так же задумчиво искупался в бассейне и когда возвращался, уже знал, что должен сделать. Он подарит плакат ей. Да, это будет неожиданный ход, - оживленно думал он, быстро шагая, - неожиданный для судьбы, которая пишет одни и те же сценарии. Подробный разбор вариантов, кустарник которых растет из этого хода, он отставил себе на сон грядущий - в одиночестве за закрытыми веками...
Несколько дней в комнату ходили вертолетчики, прослышавшие про красоту на стене. Каждый просил нарисовать ему такую же, можно и поменьше. Обещали новый ватман и новые карандаши, ящики конфет, упаковки «Си-Си» и прочие ценности. Зашел даже замполит. Постоял, молча глядя, и, уходя, попросил завтра, на время проверки из Кабула, снять или хотя бы прикрыть. Потом прибежал старший лейтенант Таран и, встав на табуретку, сфотографировал плакат со вспышкой много раз.
Наблюдая за приростом славы, художник понял, что мучавшая его проблема дарения - как это сделать? - снимается сама собой. До нее дойдут слухи, и она обязательно заглянет, не одна, так с подругами. В комнате уже побывали несколько женщин, и все просили художника подарить картину. В ответ на ее просьбу он снимет плакат и, аккуратно свернув, молча подаст ей. Нет, не молча. Он скажет, что графит размажется, и хорошо бы его закрепить, но у него нет фиксатора. Зато он есть у нее. «И что это?» - заинтересованно спросит она. «Лак для волос», - скажет он. А дальше комбинация будет развиваться неостановимо, иначе - зачем было ее начинать?
Дни шли. И хотя в поведении своей модели ни в столовой, ни при встречах на улице борттехник не замечал никаких признаков ее нового знания о нем, он не беспокоился. Он ждал, как опытный птицелов.
Но судьба сделала ход, которого борттехник не предвидел.
Однажды вечером в комнату зашел командир звена майор Божко.
- Я вот чего зашел, - сказал он, останавливаясь перед плакатом. - Завтра прилетает баграмская пара, командир с моего училища, на год позже выпускался. Они тут ночуют. Встретимся, посидим, то да се... Хочу, чтобы она завтра у меня в комнате повисела. Это, как ни крути, лицо, грудь, живот и коленки нашей эскадры, пусть они видят!
- Только водкой не залейте, - сказал борттехник Ф., снимая лист.
- Ну, ты скажешь! - сказал Божко, придерживая шаткую тумбочку. - Мы ж ее не на стены льем, а пьем аккуратно...
Следующим вечером борттехник, проходя по коридору, останавливался у комнаты Божко и прислушивался то к хохоту, то к невнятной песне под гитару, от которой через дверь пробивался только припев хором: «Смотри на вариометр, мудак!».
На следующий день борттехник рано улетел, поздно вернулся, и, перед тем, как отправиться на ужин, пришел забрать свое творение.
В комнате командира плаката не было.
- А где? - крутя головой, спросил борттехник.
- Видишь ли, дорогой, - сказал майор, смущенно почесывая затылок, - она, знаешь ли, улетела...
- Как улетела, куда?
- Ну, как улетают? На вертолете, конечно. В Баграм. Они как ее увидели, покоя не стало. Подари да подари. Я ни в какую, - лицо, мол, грудь эскадры нашей! Напоили, сволочи, а я, ты знаешь, когда пьяный, такой отзывчивый! Да и не помню, если честно, как отдал... Зато она теперь нас представлять будет за пределами!..
Стиснув зубы, чтобы не сказать товарищу майору плохое слово, борттехник повернулся и вышел.
- Да не расстраивайся ты так! - крикнул ему в спину майор. - Ты себе сто таких нарисуешь!
- Я и не расстраиваюсь, - сказал борттехник, уже закрыв за собой дверь.
Он вышел на улицу, сделал несколько шагов в сторону столовой и остановился. Вернувшись в свою комнату, открыл трехногую тумбочку и достал то, что привез это вчера с юго-восточных гор - ей в подарок. Там, недалеко от Кандагара, в кишлаке, прячущемся в тени гранатовых рощ, борттехник остановился у маленького придорожного дукана. Просто тряпичный навес, в тени которого сгрудились тазики с кусками каменной соли, чаем, пряностями, сушеными фруктами, - тут не было ничего, что привлекло бы взгляд пришельца. Интересен был сам дуканщик, смуглый худой старик - штаны, рубаха, чалма и борода его были белы как облака над вершинами, и выглядел он старше Хоттабыча на тысячу лет. Древний джинн посмотрел на человека в пятнистом комбинезоне с автоматом через плечо, раздвинул коричневые губы, показав длинные голубые и прозрачные, как лед, зубы, и, достав из воздуха большой гранат, протянул его борттехнику. Такого граната - величиной с небольшой арбуз - борттехник никогда не встречал на знакомых с детства рынках Кавказа и Средней Азии. Старик держал в своей ладони (сама ладонь - из мореного лакированного дерева) вовсе не плод. Это был сосуд, обтянутый сафьяном, когда-то крашенным кошенилью и отглаженным до глянца стеклом, но теперь, по истечении веков, потерявшим окрас и глянец, но зато до самой горловины набитый - зерно к зерну в розовой терпкой пене - тускло мерцающими рубинами...
И борттехник взял у старого джинна волшебный кожаный сосуд с кровью Диониса. Он летел над горами и думал, что нарисует ее портрет по-настоящему, красками, с натуры, и обязательно с этим гранатом...
Он доставая плод из тумбочки, расстегнул куртку комбеза, опустил гранат за пазуху, положил на ладонь в правом боковом кармане, застегнул «молнию» и, пошел на ужин, неся осторожно, как мину.
- Это вам... - бормотал он. - Хотите, я вас нарисую?
В столовой было почти пусто, только пара истребителей еще допивала чай в своем ряду. Две официантки убирали со столов. Наклонившись, прогнувшись, вытянувшись, как кошка, она протирала длинный командирский стол, касаясь его грудью. Повернула голову, сдула прядь и сказала приветливо, не меняя позы:
- Садитесь за чистый, я сейчас принесу...

P.S.
Сохранилось фото, но оно, конечно же, не отражает:
http://kuch.ru/pictures/frolov/22.jpg
На таможне у этой фотографии, которую везли с собой вертолетчики, бдительные таможенники отрывали верхнюю часть - с номером эскадрильи. Борттехник провез ее в банке с индийским чаем.

Сашку расстреливали трижды. И нет же, чтоб остановиться на этом счастливом и любящем бога числе.
Первый раз Саню расстреляли собственные старики из ОММГ. Измотанный боевой подготовкой в этот день: утренним и вечерним кроссом и шестью пробежками на время через комплексную полосу пограничника Сашка заснул на посту стоя. И конечно прозевал и подход, и атаку переодевшихся старичков. Дедушки играли духов, используя словарный запас фарси, полученный на занятиях. На голову тут же одели пахнущий вонью старого навоза непрозрачный мешок, завязали руки и, пиная, поволокли куда-то. Вместо Сашки на службу заступил один из похитителей. После «расстрела» холостыми Сашка упал под стенкой и заснул ещё крепче, чем на боевом посту... Зато его закрепили за старичком с гранатомётом, вторым номером. От которого теперь ни на шаг, и чтоб гранаты всегда под рукой. А заодно, чтоб науке боевой учился, не как кто-то сказал, а как дед делал. А Дед у Сашки оказался универсальным, и, если надо было, легко менял шесть килограммов гранатомёта на десять килограммов ПК. И тогда таскал Санёк запасные коробки вместо выстрелов матерясь и задыхаясь на переходах...
Второй раз расстреляли уже настоящими выстрелами из РПГ по сидящему на броне Сашке. Они никого не трогали. Отштурмовали по агентурке кишлак, взяли пленных, образцы оружия, документы убитых и ехали мимо к точке сбора, когда их начали мочить прямо в горном посёлке, через который они проезжали... Ветераны мангруппы, сидевшие рядом с Сашкой, шестым чувством почуяли несущуюся на них смерть и слетели с брони на землю. Сашка замешкался и ещё сидел сверху, когда надкалиберная граната РПГ шикнула, промазав мимо, буквально в метре, и разорвалась, ударившись в дувал за бортом БТРа. Сашку снесло с брони, автомат вылетел из рук выбитый силой взрыва. Пограничник упал на дорогу, зашибленный взрывной волной. В БТР, проскочивший вперёд, тут же вляпалась вторая граната, коверкая и ломая патронные, ящики набитые песком и развешанные вдоль борта и броневых листов машины. Водитель БэТээРа вдавил педаль газа, выскакивая из -под обстрела вперёд, к выходу из узкостей кишлака. Им здорово повезло. Повезло, что по примеру «Летучего Голландца», все боевые машины были буквально устланы и обвешаны «пассивной самодельной бронёй». Повезло, что гоняли их не щадя по учебному полигону, отрабатывая боевое слаживание и натаскивая до автоматизма действий на стандарт ситуации. А ещё больше повезло что, маленький социум ОММГ действовал как единый, хорошо отлаженный механизм. Колонна проскочила вязь главной улочки афганского села, но не удрала из него, вырвавшись на свободный простор дороги. Хрен. Обиженные ударом в спину пограничники не собирались убегать. Обозлённые потерей пехоты с брони внутри кишлака они собирались штурмовать аул, зачищая. БТР и БМП колонны, выскочив за стены села, развернулись и рассредоточились вдоль обтекающей село стенки дувала. И вплотную подъехали к нему, закрывая борта от попадания кумулятивных сюрпризов. Через минуту, через дувал полетели первые гранаты, а боевые тройки переваливались в пыли взрывов через глинобитные верхушки древнего заграждения.

Руки и ноги, лежащего Сашки подчиняться отказывались. Автомат лежал рядом, но взять его было невозможно. Только глаза всё видели, выдавая картинку в мозг. Только вот звука у картинки, на которой из проёма в дувале вышел бородатый моджахед с костылём АКМа в руках, не было. Дух довольно осклабился, навёл ствол на беспомощное Сашкино тело и дал короткую очередь поверх головы нашего бойца. Санёк даже ресницей не повёл - не слушались. Обкуренный душман расхохотался, оскалившись дырявыми от нехватки зубов челюстями, и прицелился в Сашкины ноги в ботинках. Перед тем как нажать на спуск, дух злобно улыбнулся напоследок, подмигнул и .... улетел в тёмный проём дувала, откуда появился перед этим на Сашкины очи, в одночасье пробитый тремя пулемётными пулями. Вслед мелькнувшему халату, и чалме с тапочками, полетела в темноту глиняного забора, отбрасывая скобу и шипя, круглая справедливость ручной наступательной гранаты. Ббахх!!!
- Везёт тебе Савельев, - похвалил его дед-пулемётчик, оттаскивая под прикрытием автоматчика к стенке дувала, - Одна единственная РГДэшка была! И как она тут завалялась у меня?! Никогда ж не брал! А то бы ты сейчас пыль от феньки глотал бы, если бы выжил на такой дистанции, - обрадовал Сашку он. Только Сашка его всё ещё не слышал, и, изо всех сил пытался подгрести к себе под руку бесполезно лежащий стволом на правом бедре автомат. Группа пограничников возле лежащего Сашки увеличилась до пяти активных стволов. Разозлённые внезапным нападением, в дружественном селении, штурмовики особого назначения считали гранаты, снаряжали магазины и внимательно вслушивались в звуки перестрелки. Сашку подняли и закинули на плечо широкоплечего автоматчика. Поставили в середину группы. Швырнули гранаты вперёд и, дождавшись разрывов, побежали, поливая любую дырку в глине построек, и прорываясь наружу к выходу из кишлака, куда как во вход недавно въехали походной колонной. Дважды заваливались в какие - то дворы, отдыхая и плюясь песком. И, наконец, выбрались, закрепившись на краю селения в каменном остатке пустующего дома. Их не преследовали. Пока. Но выскакивать на простреливаемую чистоту гор за кишлаком желание отсутствовало. Правая рука Сашки пошевелилась и сжала цевьё АКа-74.

- О, уже лучше,- похвалил сержант - пулемётчик Сашку, перевязав руку широкоплечему санинструктору, тащившего непослушное тело Санька между глиняных стенок афганского села. - Это тебе не на осле по заставе чапать! Какого персика Савушка, ты, блин, с БТР не слетел, как все остальные? А? Или у тебя как у кошки девять жизней? - наезжал на Санька спаситель - пулемётчик, вдавливая сильными пальцами патроны в ленту и выравнивая их хищный строй между собой, - Ладно, потом побазарим, - пообещал он. - Думать надо Шурик, а не ослов искать вдоль дороги.
Внутри кишлака послышалась целенаправленно приближающаяся трескотня автоматных очередей и взрывы ручных.гранат. Вроде двинуть бы навстречу штурмующим братанам из основной группы. Но сержант решил по своему.
- Так пацаны, бежим вдоль дувала, вокруг этого бадского кишлака. Савелий в середину, вы четверо - вперёд и двое - задницу прикрывать нам. Бросаем по гранате в сторону и в пыли, через стенку, и дай бог ноги.
Группа умудрилась, по дороге, вдоль границы кишлака уничтожить два пулемётных гнезда, и РПГэшную тройку за дувалом. Правда свои чуть не залепили из КПВТ, но вовремя сообразили, кто натворил кипиш и шум, приближаясь к основным силам колонны. Остальным дали отбой, прикрыв отход из пушек и башенных пулемётов. Пока вели бой, подоспели вызванные вертолёты, пропахавшие по селу нурсами. Затянутый пылью и облаком дыма кишлак умолк поперхнувшись ответом.

-Эх, раздолбать бы их в блин! - подумал командир, но им приказали отойти на точку сбора. Убитых не было. Раненые перевязали сами себя или воспользовались помощью товарищей. Кишлак затерялся в пыли афганских гор, а вот контузия затащила Сашку в больничную палату почти на месяц.

В третий раз Санька расстреливали из пулемёта, дети и женщины, как потом выяснилось, метров с двухсот. Очередной кишлак обложили грамотно и вроде неожиданно для хозяев. В утренних сумерках, его, этот кишлак, необходимо было захватить, блокировать и зачистить. А попросту говоря - занять быстрой атакой. И главное в этом деле добежать до первых глиняных заборов - стен окружающих село. А вот без выстрелов добежать не получилось. Цепь залегла, под кинжальным огнём пулемёта на ровном, как стол, каменистом плато перед кишлаком. Пули вжикали стаями, зло кроша камень и подбираясь всё ближе и ближе к залёгшим пограничникам на покрытым редкими кустиками предполье.
- Справа -слева по одному! Вперёд! - счастье, что пулемёт был один, а может закономерность, кто там на поле разберёт. Только не может один пулемётчик уследить за обеими флангами грамотно обученного, опытного боевого порядка. Особенно, если остальная середина цепи поливает его позицию от всей души и даже пшикает из гранатомёта, не давая поднять голову и окутывая взрывом место ведения огня. Пулемёт замолчал на минуту. Расчёт пулемёта поменял позицию и вновь положил, поднявшуюся было, цепь на холодный, утренний камень афганских гор. Каменная крошка очереди пулевых ударов прошлась вдоль Сашкиного тела, больно вбивая осколки камня в бок, ногу и предплечья рук. Но не мальчики же с ними воевали. Двинутые вперёд фланги цепи, добрались до дувала. И, прикрываемые огнём залёгшей цепи, трое солдат, перебежками, шустро продвигались к мерцающей выстрелами пулемётной точке обороняющихся духов. Добрались. Видно было, как двое метнули по гранате за жёлтую границу дувала. Как залегли, ожидая взрывов. Как ухнуло за дувалом, поднимая кучу пыли и песка взрывной волной. И как, по поднявшимся в атаку пограничникам, снова заработал пулемёт поспешно выплёвывая искорки выстрелов из облака дыма и прореху в дувале. Ещё дважды бросали гранаты по пулемёту через дувал . Он замолкал после взрывов, но, как только цепь вставала - снова, упорно начинал трещать останавливая бегущих солдат. После последних взрывов пулемёт замолчал навсегда. Возле поцарапанного осколками тела ПК на станке, валялись порванные и посечённые осколками шесть тел. Четыре пацана, лет по тринадцать-четырнадцать, и две женщины в окровавленных чадрах.
- От суки!Ну и детки у них с бабьём! Читать не умеют, а из пулемёта, как на швейной машинке поливают! - резюмировал командир. - Бабами с детишками прикрылись, а сами ушли в суматохе и затаились.

Пулемётчики умудрились ранить в предполье семерых бойцов. Двоих из них тяжело, но терпимо по меркам ОММГ. Кишлак взяли, пленных тоже, оружие захватили. Вот только побитые войной детские и женские тела не очень-то вписались в боевой счёт группы.
- Боятся они с нами напрямую связываться! Гордись Санёк! Уважают и отличают от других! - сделал вывод сержант-пулемётчик, который опекал Савельева и отвечал за него своей головой...
- Лучше бы стол накрыли, чем пулями угощать! Гостеприимство ещё называется. - Жрать, после таких рейдов хотелось очень. Но кто еду вместо боеприпасов с собой в такие походы носит...