Бортжурнал N 57-22-10
Часть вторая
АФГАНИСТАН
10 новых историй

Вторжение

1. Историческая миссия

Перед самой отправкой всем участникам предстоящего похода на Юг раздали брошюрку для ознакомления.
Назывался документ «Памятка советскому воину-интернационалисту». Привести несколько слов из нее необходимо хотя бы для того, чтобы свет идеальных задач, поставленных перед личным составом, оттенил и придал объем той простой военной жизни, на пороге которой и стоят сейчас наши герои.
«Родина, говорилось в «Памятке», поручила тебе высокую и почетную миссию - оказать интернациональную помощь народу Афганистана. Вставшая на путь независимости и свободы, дружественная нам соседняя страна была подвергнута агрессии со стороны империалистов. Тысячи мятежников, вооруженных и обученных за рубежом, целые вооруженные формирования были переброшены на территорию Афганистана. Помочь отразить эту агрессию - такова боевая задача, с которой правительство направило тебя на территорию ДРА... Советский воин! Находясь на территории дружественного Афганистана, помни, что ты являешься представителем армии, которая протянула руку помощи народам этой страны. Будь же достоин этой великой исторической миссии, которую возложила на тебя наша Родина - Союз Советских Социалистических Республик»».
На этом отеческом напутствии мы попрощаемся с нашей Родиной СССР - красным авианосцем, у которого уже открыты кингстоны, и который уже погружается на дно Времени. Но они еще не знают этого, взлетая с его палубы. «Долетайте до самого Солнца!» - звучит вслед песня. Вооружение включено, отход по заданию.

2. Высадка на Меркурий

Эскадрилья вторглась в Афганистан двумя частями. Первая, в которой был борттехник Ф., перемещалась кривым путем. Из Чирчика, погрузившись в недавно принятый к эксплуатации Ми-26, перелетели на ташкентский аэродром Тузель. Заполнили таможенные декларации - «золото, оружие, наркотики?» - и на «горбатом» Ил-76 через час или два полета (борттехник не помнит точно) они уже сорвались с чужих небес и падали почти отвесно, заваливаясь на левое крыло, и пассажирам было непонятно, трещит ли у них в ушах, или это разваливается, не выдерживая таких перегрузок, фюзеляж огромного самолета. Вытянув шею, борттехник Ф. увидел, как проплыли в крохотном иллюминаторе сахарно искрящиеся на солнце вершины.
Сели, зарулили, выключились. Начала медленно открываться рампа. Она открывалась медленно, словно заслонка подовой печи, и тот свет был так ослепителен, что прибывшие, стоя с чемоданами и сумками, щурились и поднимали ладони к глазам.
Их встречала толпа загорелых дочерна мужиков, которые смотрели на прилетевшую замену со смесью восторга, нежности, счастья. Такой любви не видят женщины в мужских глазах. Новички спускались на солнечный бетон, вливаясь молочной струйкой в кофейную толпу. Над самолетом, падая и снова взмывая, носились два Ми-24 прикрытия четвертого разворота. Воющий рев железных крокодилов, резвящихся над замершим Илом, был песней счастья.
Борттехник Ф. огляделся. Он стоял в центре огромного кратера. Плоское дно его по всему горизонту окружали скалистые горы с разрывами на севере и юге, куда в обе стороны и выходила взлетно-посадочная полоса. Пейзаж был красно-желтым, но это не было Марсом, - подумал опытный астроном-любитель Ф. - Такое Солнце бывает только на Меркурии.

Декабрь 1973 или январь 1974 года? Пожалуй, всё-таки январь. Место действия - восточное побережье Каспийского моря. Крохотная войсковая часть, ничем, даже забором, не отгороженная от песчаной равнины, уходящей за горизонт.

В морозном воздухе пахнет полынью. Это её сухие стебли торчат из серого, в блёсках вымороженной влаги песка, заполнившего эту гигантскую песочницу. В будущем этот фокус проверен - как только я обонял горький полынный запах, память немедленно выбрасывала меня в тот давно прожитый январь.
С другой стороны, метрах в пятистах-восьмистах, абсолютно плоский и пустынный берег замёрзшего у берегов моря. В море чернеет с дюжину корпусов судов-мишеней. Военно-морской полигон.

Я - по военному образованию механик-аэрофотограф, оператор КФТ, а зачислен в штат части как электромех. Именно так записано в военном билете чьим-то корявым почерком - электромех.

В армии я всего-навсего восемь месяцев, только что прибыл из Волочка через Ахтубинск на полуостров Бузачи, поэтому регулярно хожу в наряды.
Система имеет своё местное название: через день - на ремень, через два - на кухню. Это значит, что у меня суточный наряд, допустим, дневальным по роте. Сменившись с наряда по роте, я сплю одну ночь в казарме, а на следующий день заступаю в суточный наряд по кухне. Сменившись с наряда по кухне, я сплю одну ночь в казарме, а на следующий день заступаю в суточный караул по части. Сменившись с караула, я сплю одну ночь в казарме... И так далее, по кругу.
Все, кто прослужил в армии с моё, крутятся в этой же системе нарядов. В части, вместе с офицерами, человек 50-60. В части нас, отслуживших меньше всех, очень мало, поэтому мы всегда при делах. Мы не ропщем. Просто надо дожить до весны, до того момента, когда в часть привезут тех, кто прослужил ещё меньше нас, и их можно будет включить в систему. Тогда мы отдохнём, и начнём работать на технике. Так мы думаем. На это мы надеемся. Это помогает нам служить.

В нашей части все печи для отопления жилых и рабочих помещений топятся углём, который летом завезли морем, и свалили в кучу на окраине части.
А вот кухонные печи, топятся деревом. Здесь, в пустыне, дерево - большая ценность. Откуда берётся дерево? Дерево берётся с лесовоза-мишени, который притоплен на мелководье километрах в полутора от берега.
Однажды утром нас отправляют за деревом. На побережье всегда дует ветер. Близость моря, замёрзшего только у берегов, создаёт повышенную влажность. Зимой у нас очень холодно. Я в шинели с поднятым воротником. “Уши ” на шапке-ушанке опущены, и завязаны под подбородком. На руках у меня трёхпалые солдатские рукавицы. Нам очень холодно на берегу моря.

Для похода за деревом откуда-то выгоняют древнюю гусеничную машину-амфибию, с открытым кузовом. Мы (я и ещё человек пять сверстников-солдат) грузимся в кузов и рассаживаемся вдоль высоких железных бортов на откидных сидениях. Все поверхности бортов и лавок покрыты инеем. Становится холоднее. Нижняя челюсть начинает непроизвольно дёргаться, выбивая зубами дрожь.
Амфибия взрёвывает дизелем, и начинает двигаться в сторону моря. Территория части расположена на “старом” берегу Каспия. Когда-то давно море отступило, и теперь, чтобы добраться до цели, амфибия съезжает вниз с трёхметровой высоты песчаного откоса, и ползёт дальше, к замерзшей кромке моря.
Поразительно, но проломив гусеницами лёд, амфибия ещё с полкилометра ползёт по мелкому дну, с хрустом и скрежетом ломая тонкий морской лёд. Становится совсем невыносимо холодно. Заранее, ещё на берегу в кузов кто-то поставил ведро с тряпкой, плавающей в солярке, заполнявшей на треть объём ведра. Сейчас солярка поджигается.

Зубами я стаскиваю с окоченевших рук рукавицы и подношу к огню. Ничего не происходит, тогда я засовываю руки в огонь, и начинаю чувствовать тепло.
Амфибия достигла глубины, и теперь уже плывёт, ломая лёд тупым покатым носом. Я не знаю, движется ли она за счёт перемотки гусениц, или включились винты. Мы плывём ломая лёд к кораблям-мишеням. Нам не страшно, потому что все чувства, кроме чувства холода, у нас уже атрофировались.
Рядом с нами появляется обшарпанный проржавелый стальной борт лесовоза.
В качестве источника дерева его использовали ещё до моего появления в этих краях, поэтому на борту судна висит стальная трубчатая лестница, зацепленная загнутыми концами за борт лесовоза. Амфибия, покачиваясь, подплывает к лестнице и мы, по одному, взбираемся на высокий борт корабля.
Сверху открывается пронзительно-прекрасный своей отстранённостью от армейской жизни вид на свинцового цвета морскую поверхность, уходящую за горизонт. Над головой в морозной дымке светит солнце. Но не греет.
Греемся мы в работе. Мы скатываем со штабеля несколько брёвен, и спускаем их на верёвках вниз, в кузов амфибии.
Дело было почти сделано. Сейчас я не понимаю, как мы не покалечились на скользкой поверхности стальной палубы, перемещая эти неподъёмные брёвна.
А брёвна были неподъёмные. Годами пролежали они на палубе, пропитываясь влагой морских испарений, высушиваясь на бешеном белом солнце пустыни. Древесина от этих процедур превращалась в камень. Пилить её ручной пилой “дружба” было сущим мучением. А уж колун, да ещё с нашими невеликими силами, вымотанными нарядами и недосыпом, эту древесину почти не брал.
И опять мы в кузове. Пытаемся отогреть на открытом огне замерзшие руки. Амфибия плывёт, а затем и ползёт на гусеницах к далёкому берегу. Почти весь объём открытого кузова заполнен брёвнами. Но в нём ещё нашлось место для шестерых замёрзших солдат срочной службы в шинелях с голубыми погонами, и ведру с горящей в нём соляркой.
Прошли десятки лет. Но я помню этот холодный зимний день на берегу моря.

Новый Год в армии.

Первый армейский Новый Год я встречал в карауле на полуострове Бузачи.
Даже если я и был когда-то сентиментальным, то к тому времени от сентиментальности не осталось и следа. Поэтому каких бы то ни было соплей по поводу этого праздника, который я впервые встречал вдалеке от дома и родных лиц, я не испытывал.
Караул у нас хоть и был по составу классическим для однопостового караула, то есть три часовых при одном начкаре-сержанте, но ходили мы в караул без патронов. То есть был это по существу сторожевой пост. В наряде я оказался по причине того, что тогда только “молодые” у нас в наряды и ходили, а в карауле потому, что так получилось по графику нарядов.
И вот, Новый Год.

Заступил я с 0000 до 0200. Ночь, ветер, мороз, темнота, пустыня. Территория части не огорожена, да и не от чего или кого - вокруг пустота.
Как потом пел Виктор Цой: “а вокруг красота - не видать ни черта”. Ходил я по периметру части с внутренней стороны строений, потому как хоть какая-то защита от ветра и от абсолютной ночной пустоты внешнего мира.

Все окна в офицерском бараке-общежитии были освещены. Стёкла были покрыты инеем изнутри помещения, а форточки в окнах открыты. Из них раздавались громкие голоса, к которым я не прислушивался, вроде бы музыка, и пахло жратвой, куревом, выпивкой. А может, мне так казалось.
Хотя, чем ещё оттуда могло пахнуть? Не духами же “Красная Москва”?

Женщин в нашей части никогда не было, потому что женщинам там делать было нечего. Я так думаю, что у самих офицеров такая служба, в полном отрыве, даже от радостей гарнизонной службы, называлась каким-нибудь собачьим словом.
Под такими окнами стоять опасно, потому что можно нарваться, поэтому я не задерживался, а нарезал круги.

Время в карауле тянется очень медленно. За два часа, параллельно за наблюдением за местностью, успеваешь передумать обо всём. Это если ты не борешься с холодом, или с голодом, или с желанием закурить. Или со страхом. Если же ты борешься со всеми этими страстями одновременно, то время и вовсе останавливается.
Мне в ту ночь приходилось бороться со всеми этими страстями. Кроме страха.

Поэтому я пошёл к домику, где работал дизель-генератор, и уселся на карабин, положенный плашмя на бетонную отмостку, под выхлоп тёплого воздуха от вентилятора охлаждения, и чутко задремал. Рядом с работающим за стеной дизелем и из-за гула воздуха ничего не слышно. Но и меня в темноте не видно. Да и кому я нужен был тогда, на переходе 1973 в 1974 год? Чуткая дрёма нужна для того, чтобы вовремя оказаться поблизости от места, где тебя сменят на посту.
Меня сменили на посту. Я пришёл в тёплую караулку.

Приятель угостил меня щепоткой моршанской махорки. После бодрствующей смены я скрутил “козью ногу”, выкурил её. И погрузился в сон. Снилось мне что-то яркое и шумное. Потом я опять заступил на пост и встретил безжалостный рассвет первого дня Нового Года. Служить мне ещё оставалось 17-ть месяцев.
Второй армейский Новый Год я встречал в грошевской казарме. Ни в какие наряды я, естественно, на Новый Год не пошёл.
В этот вечер и ночь в наших краях шёл дождь. На ужин в столовой было какое-то “дэпэ” (дополнительное питание), и это было чудесно. Отбой сегодня был без команды, и можно было посмотреть по телевизору встречу Нового Года по 1-й Программе ЦТ, или лечь спать, и это было замечательно. Утром первого января подьём был на час позже и тоже без команды, и это было прелестно. На завтрак также ожидалось “дэпэ”, и это было хорошо. Я прекрасно выспался, и встретил великолепный рассвет первого дня Нового Года праздно стоя у окна спального помещения в казарме. Служить мне оставалось 4,5 месяца.


БУЗАЧИ, БОЗАЩИ (Bozashchy Tiibogi)

Полуостров в северо-восточной части Каспийского м., Республика Казахстан. Название - от казах, базашы - «солонец со степной травой, пригодный для пастьбы скота». Предполагается также, что бузачи — это название одного из туркменских племен, кочевавших по полуострову. Г.С. Карелин (см.) отмечал, что п-ов Б. некогда назывался Колпиным Кряжем, что связано с о-вами Колпиных, слившимися с п-овом. Поверхность Б. на юге пересекается холмами, в некоторых местах покрыта грядово-ячеистыми песками. На севере большие площади солончаков. На юге к п-ову Б. примыкают горы п-ова Мангышлак. Пл. Б. сильно колеблется в связи с колебаниями уровня Каспия. Множество замкнутых соров глубиной 10-15 м. На северо-западе п-ова вдоль побережья береговые валы высотой 0,5-0,7 м, а также береговые дюны.

Вообще, Бузачи, потрясающее место!
Хочешь посмотреть мир? Иди служить в Армию!
Хрен бы я попал в эту географическую точку, если бы не служба. Но попал.
После недели-полутора пребывания в Ахтубинском гарнизоне в сводной роте, нашу команду из Вышнего Волочка разбили по неизвестному принципу по парам, и отправили служить в части.

Ребят разбросало по всему Казахстану и Астраханской области. Макат, Теректа, Тургай, Грошево. Мы с Мишей попали в Бузачи.
Как попадают в Бузачи? В Бузачи попадают самолётом с Ахтубинского аэродрома.
Нас было двое рядовых-пассажиров на этом борту. Ещё человек пять офицеров расположились в креслах сразу за перегородкой пилотской кабины, а мы разместились на откидных лавках в хвостовой части фюзеляжа рядом с бочками с квашеной капустой, мешками с сухой картошкой и ящиками с консервами.
Для нас это было бесплатное развлечение - полёт на аэроплане (будет дома что девкам рассказать)!
Но это развлечение было отравлено горьким чувством того, что наше путешествие из ставших за полгода родными стен ШМАСа в Вышнем Волочке, ещё не закончено. И закончится это путешествие на краю обитаемой Вселенной, то есть в полной шопе (будет о чём дома девкам рассказать).
Аэроплан взлетел. С грустью мы смотрели из иллюминатора на ВПП и крыши зданий Ахтубинского гарнизона. Мы вдруг оба поняли, что лучше было бы пахать в столь не понравившейся нам после учебки сводной роте, чем смотреть сейчас с небес на землю.
Маршут нам кто-то объяснил - посадка в Гурьеве, а потом курс - Бузачи. В фюзеляже было холодно и скушно. В иллюминатор ничего не было видно - серая зимняя дымка вперемежку с облаками. Хотелось курить, но было откровенно страшно натворить дел. А под носом маячила пробка-заглушка на крайнем иллюминаторе перед закрытой дверью в правом борту аэроплана. Так бы вытащить пробку и покурить, пуская дым в отверстие...
Прочие пассажиры-офицеры дремали в креслах. Забылись и мы.
В Гурьеве аэроплан приземлился. Мы с Мишей перекурили в сторонке на поле. Кто-то из офицеров вышел в Гурьеве, кто-то остался. Взлетели. Набрали высоту. И опять ни хрена не видно в иллюминатор. Летели, летели, сели.
Дверь распахнулась, потянуло холодом и незнакомым горьким запахом. Мы спустились по короткому откидному трапу на железную дырчатую поверхность вмёрзшую в серо-жёлтый песок.

На краю железной полосы стоял барак КДП. Через пару недель этот барак сгорел вместе с радиостанцией. И мы сидели вообще без связи с внешним миром.

Военно-полевой аэродром в Бузачах принимал и выпускал один борт в две недели. Ближайший источник с пресной водой находился в 60-ти километрах от части. Никаких дорог по суше. Летом можно было приплыть на корабле из той же Астрахани или Гурьева (наверное). В части служило человек пятьдесят - шестьдесят срочников и с десяток офицеров. Проживание - в бараках. Баня с морской водой.

С одной стороны - море, с другой стороны - пустыня.
А между ними - две маленькие фигуры в солдатских шинелях с голубыми погонами и шапках-ушанках, с вещмешками за плечами, идут по мёрзлому песку на встречу со своей судьбой.

Думаю, не был Николаич (как и мы все, увы) ни белым, ни пушистым. Каким? Не знаю. За пять системных лет сталкивался за забором в различных ситуациях с системным людом, от мичмана до Дронина, иногда логика их поступков была железно предсказуемой, иногда ... Поначалу ИН казался нам примитивным, простым, как правда, крестом, но некоторые его поступки говорили о противном.
Крепко, пряно, и удивительно приятно пахло близким выпуском- в роте уже не делалась приборка, царил легкий преддипломный бордель, и на светильнике- коническом наборе концентрических белых жестяных цилиндров у моей койки уже дня три абсолютно спокойно висел и радовал выпуклый военно-морской глаз лифчик. Сразу скажу- не трофей. Просто оказался в моих вещах после пляжа, был прополоскан от морской воды и мирно сушился до востребования.
Усталые, но довольные, с Игорем- он же Основной, он же Старичок, и тэдэ и тэпэ..., возвращались вечерком в родимое стойло. Устали очень хорошо, но где так устали- уже не помню, скорее всего- на свадьбе, потому что по иным поводам так уставать было уже лень и неприлично. Пятаки. Смешон и юноша степенный, смешон и ветренный старик, говаривал классик, и мы были с ним полностью согласны.
Родным для нас было ротное помещение в казарме, где на первом этаже с абсолютно чистыми глазами бодяжила сметану, но отдавала сдачу до копейки вежливая Вера Ивановна ( в верхнем буфете банковала хамоватая на сдачу и на язык, в белом передничке на огурцовом пузике, для кого Шурочка, а для кого и Александра Федоровна (если правильно помню). Но сметану Шурочка не разбавляла принципиально, и этим вслух гордилась.). Кондиционность продукта проверялась просто- в стакан со сметаной наливалась сгущенка. Если сгущенка держалась на поверхности сметаны- продукт зер гут. Если же сгущенка стыдливо пряталась на дно стакана- ключница водку делала. В зависимости от желаемого и прихода желания выбирался и буфет. Еще там была парикмахерская ( что нам было глубоко по барабану, поскольку мы лихо и бесстрашно стригли друг друга в любое время дня и ночи, помирая от смеха- Слон мог запросто изобразить Сыну височки сантиметра на три выше уха, а Сын идеально подбривал Слону шею до чуть ниже верхушек ушей; оба шли к девушкам, стригли друг друга честно, как умели, друг на друге и учились), с симпатичной парикмахершей, что было не по барабану, и магазинчик. А еще, за решеченним профильной арматурой паутинным рисунком окошком священнодеили океанскую строгую службу дежпофаку, помдежпофаку, и их верный Мухтар- рассыльный.
К высокому крылечку у негасимого аллюминатора, мы и держали свой нелегкий путь, как вдруг, из-за него, чертиком из коробочки, с абортированной, давненько принявшей вид древней корочки сыра, кобурой от Макаронова на боку выскочил агрессивно настроенный дежпофаку. Им оказался милейший капитан-лейтенант Иван Николаевич Меринчик.
-Кто? Куда? Зачем?
Мы переглянулись- ну, паайеххалиии, за грибами, за орехами... Только прилетели, сразу сели- свадьба в Малиновке. Шутник, однако, Николаич. Не успел я икнуть, Основной лениво удовлетворил дежурного офицера на полный штык:
-Пьяные курсанты пятого курса. В казарму.
"Я х*ею с этих русских", так же лениво подумалось мне, хотя Игорь был не из России, а из Белоруссии. Понеслась п*зда по кочкам, и стало вдруг очень интересно- а где же ее причалит Иван Николаич?
Внезапно грамотного офицера трансформировало в позу "йа, йа- Кемска волост!"- корпус резко согнуло в пояснице и кинуло книзу, правая ножка подсогнулась, левая выпрямилась и вытянулась носочком вперед, изобразив начищенным флотским микропоровым раздолбанным гавнодавом с начинающей раздваиваться подошвой умирающелебядскую пуанту, резво зашоркав ею по ноздреватому асфальту. Руки плавно разнесло широко в стороны, козырек фуражки успел уцепиться за правую, белое пятно чехла стало совершать сложные, будящие в памяти фигуры тов. Лисажу, эволюции над скребущим асфальт разухабистым ботинком, и капитан-лейтенант с повязкой "рцы" на левом рукаве сладенько, умильно и радостно запел-застонал-заахал-запереживал с соответствующим моменту лицом:
-Ах! Ах!! Ах!!! Не может быть! Курсанты! Пятого!! Курса!!! Пьяненькие!!!! Как мы рады! Проходите-проходите! Как же-как же! Без вас? Давненько ждем-с-поджидаем-с! Генштаб телефон оборвал- все о вас беспокоились, переживали- как же они там, пьяненькие курсанты пятого курса? Дошли, или еще в пути? Ща позвоню, успокою! А пивком утречком не обеспокоить? Холодненьким! А?
-Спасибо, товарищ капитан-лейтенант- так же лениво, но очень вежливо закончил общение со старшим по званию, должности и при исполнении Игорек, и мы исчезли в спасительной темноте подъезда.
Дежурный по первому факультету капитан-лейтенант Иван Николаевич Меринчик вернул свое тело и фуражку в исходное, подтянул брюки, поправил китель, поманипулировал ремнем с выхолощенной вяленой кобурой- цены бы ей не было на необитаемом острове, потопал на месте и поделился полнотой чувств с голландскими сумерками:
-Ахххринеть!
...Свидетелей не было, и для нас с Игорьком все прошло, как с белых яблонь дым- как и не было- пятый курс не хрен в стакане. Да и вежливость- вещь далеко не напрасная на службе.
svvmiu.ru