УСПЕЛИ.

Вылет не задался с самого начала. Нет, ничего принципиально сложного в нем не было - эту работу полк выполнял ежегодно. На полигоне выполнялся показ слушателям Академии Генерального Штаба операции с названием «Прорыв подготовленной обороны противника танковым полком при поддержке артиллерии и авиации». Авиацию в данном случае представляли четыре Су-24 N-ского гвардейского бомбардировочного авиаполка, ведомые лично командиром этого полка - храбрецом, пилотом от Бога, орденоносцем, любимцем командования и подчиненных, подполковником М. Задачей четверки было подойти на бреющем к полигону точно в момент окончания артподготовки, и «обеспечивая непрерывность воздействия на противника», с набором высоты вывалить на хорошо приметную горушку посреди мишенного поля по два десятка стокилограммовых фугасных авиабомб.

Неприятности начали подстерегать группу еще на старте - при выруливании заглохли двигатели четвертого самолета. Пока первая тройка болталась в воздухе, сжигая горючее и нервы, на земле состоялась краткая, но энергичная дискуссия о причинах этого события и его возможных последствиях. В конце концов было решено, что двигатель заглох по причине излишне энергичного манипулирования РУД’ами со стороны летчика и дальнейших неприятных последствий это иметь не должно. Была дана команда на повторный запуск и, спустя несколько минут, отставший самолет присоединился к своим заждавшимся товарищам. Но время! Драгоценное время уже было упущено - уже был выбран не только заложенный на стадии планирования «штабной» запас, но и «штурманский» и даже «командирский», в чем штурман ведущего самолета убедился сразу как только закончил примерные подсчеты. Штурман ведущего второй пары пришел к такому же выводу минутой позже, о чем и оповестил всех по рации нервным сообщением «Не успеваем!», не сопроводив его даже положенными своими позывными и позывными вызываемого что, впрочем, было не удивительно, ибо, скорее всего, он и не знал сам, к кому обращался.
Подполковник М, не отрываясь от управления, бросил своему штурману - «Штурманец! Нагоним?» Штурман командира, старший лейтенант Ф задумался. В другой обстановке можно было бы увеличить скорость и попробовать нагнать упущенные минуты, но сейчас, когда внешние подвески самолетов щетинились малоаэродинамичными многозамковыми бомбодержателями с гроздьями подвешенных к ним «соток», увеличить скорость было совершенно невозможно. «Запаса нет» - дипломатично ответил штурман, лихорадочно прикидывая, где бы можно было сэкономить потерянное время. «Режь угол» с недрогнувшим лицом приказал М, по прежнему обозревая орлиным взором через подслеповатый фонарь пространство перед самолетом. «Дык, эта...» - вяло попробовал возразить штурман, в голове которого уже завертелись все связанные с проблемой оперативного изменения маршрута трудности и сопровождающие этот процесс возможности ошибок. «Режь, кому говорю, ща обосремся!» - экспрессивно заявил командир.
После двухминутного камлания над планшеткой, компасом и часами штурман Ф выдал команду на поворот на курс 45 и дальнейшее следование им в течение четырех с половиной минут, после чего должен был быть выполнен поворот на курс 110 который еще минут через пять и выводил группу точно в центр полигона. Штурман, с чувством выполненного долга обмяк в кресле, а командир, не теряя орлиного вида, перевел самолет в плавное снижение, дабы подойти к полигону, как и положено, на бреющем. Стрелка указателя скорость дрогнула и поползла вперед по шкале. «Не гони, уже успеваем» - заметил штурман, которому, несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте и трехступенчатую разницу в званиях, позволялась, как члену командирского экипажа, некоторая фамильярность. «Не ссы, все точно» - отозвался командир, энергично выводя машину в горизонтальный полет, как показалось штурману, прямо над верхушками деревьев.

Полигон они увидели почти сразу после поворота на новый курс - за невысокой, покрытой лесом цепью холмиков, серо-черной громадой понималось облако дыма и пыли от разрывов снарядов. «Опять ни хрена ж не видно будет, как бы нам не загреметь» - мрачно сообщил командир. Но штурман на его слова почти не обратил внимания, поскольку в последний момент ему показалось что-то странное, то ли в показаниях секундомера, то ли в том, как совсем недалеко находилась эта цепочка холмиков. Но не успел он ничего сказать по этому поводу, как самолет с легким набором высоты перевалил холмики и мишенное поле открылось перед ними во всей своей красоте.
То ли в расчеты штурмана где-то вкралась ошибка, то ли командир слишком сильно давил «на газ», то ли из графика выбился кто-то еще, но самолеты прибыли на поле в тот момент, когда по нему еще работала артиллерия.
«Жопа!» - пронеслось в голове у штурмана Ф, когда он увидел как среди ржавых коробок корпусов списанной бронетехники, стремительно вырастают буро-коричневые столбы земли с красноватым взблеском в середине, медленно опадая затем крупными вертящимися комьями земли и оставляя после себя в воздухе серую пелену пыли и дыма.
«Хуяссе!» - с неподдельным удивлением сообщил подполковник М.
Надо заметить, что растерянность сработанного экипажа продолжалась всего секунду, после чего командир, переведя самолет в энергичный набор высоты, надавил на тангенту рации и завопил «Вверх, все вверх!», а штурман сделал все, что смог в данной ситуации - хрюкнул от ужаса и постарался сохранить самообладание.
Время сорвалось с цепи с стремительно понеслось вперед - самолет рванулся вправо, влево, ощутимо вздрогнул пару раз, причем звук, сопровождавший второй рывок, штурману Ф очень и очень не понравился, серая пыль закрыла весь обзор, перегрузка вдавила в сиденье, поле стремительно скользнуло вниз. В каком-то оцепенелом состоянии штурман Ф увидел уходящий под правое крыло хорошо заметный бугорок в центре мишенного поля и меланхолически скомандовал - «Сброс!» Самолет еще раз вздрогнул и рванулся вверх, освободившись от веса бомб.

Подполковник М вздыхая рассматривал две некрупные дырки в плоскости левого стабилизатора. Глаза его, расширившиеся над полигоном до размеров объектива полевого бинокля еще не пришли в норму, из-за чего он напоминал разбуженного среди дня старого и недовольного филина. Штурман Ф часто и нервно моргал, комкая краги и старясь таким образом унять предательскую дрожь в руках. Командир вздохнул еще раз, нагнулся, заглянул под стабилизатор снизу, зачем-то потрогал пальцем острые края пробоины отошел в сторону и посмотрел на штурмана. Стоящие полукругом члены трех остальных экипажей напряглись в предвкушении впечатляющего зрелища (уже второго за день). Но командир только вздохнул еще раз и глухим и каким-то чрезмерно ласковым голосом сообщил - «В другой раз, ты это... Ну его нахрен, пусть лучше опоздаем, чес-слово».

Детям 60-х

Вагон плавно приближался к перрону вокзала города Шверина. Хотя по календарю и была середина зимы, снега за окнами почему-то не наблюдалось. Впереди состава, попыхивая паром и дымом, заканчивал свою нелегкую работу паровоз. Так буднично заканчивался мой самый первый выезд за границу.
Я, простой советский мужчинка, разменявший пятый год от роду, хотя какой там простой, если находился в Германии, готовился к выходу в Европу. Когда я, одетый по последней сибирской моде в меховой комбинезон, такую же шапку и валенки с галошами нарисовался рядом с вагоном, не без помощи родителей, правда, легкомысленно легко одетые немецкие детишки стали показывать на меня пальцем и кричать: «Бумми*, бумми». (Буквально на следующий день я стал мало отличаться от них, Прибалтика все-таки, а не Сибирь, но тогда очень сильно обиделся.) «Мам, а чего они меня каким-то «бумми» обзывают?» - спросил я. «Это они тебя медвежонком называют» - ответила она. Я это запомнил. Все-таки первое немецкое слово, услышанное после, знакомых по фильмам «Хенде Хох!» и «Гитлер капут!».
Так начиналась моя жизнь в очередном гвардейском, краснознаменном и прочая мотострелковом полку. На этот раз Звенигородско-Берлинском.
В первую очередь родитель провел со мной серьёзную разъяснительную беседу на предмет «подарков» оставшихся после войны. Боеприпасы с неприятной регулярностью все же иногда проявлялись, причем, как правило, не без помощи подрастающего поколения.
С резким неприятием воспринял я приведение отдельных частей собственного гардероба к требованиям окружающего мира, особенно тяжело далось введение в обиход штрумхозов (название колготки тогда были внове, и поэтому пользовались немецким). По глубоко укоренившемуся мнению это была девчачья одежда.
Перезнакомившись с одногодками, я был достаточно мирно принят в коллектив. Отсутствие детского сада вносило в наш распорядок огромное количество свободного времени, не всегда контролируемого родителями. Не смотря на ограждение части и вышки с часовыми, мы регулярно совершали вылазки за территорию. Любимым занятием было уничтожение «фашистских» горшков в большом количестве прикрепленных к хвойным деревьям в окрестных лесах для сбора смолы-живицы. Не менее популярным было оказание помощи бойцам в проведении регламентных работ. Особенно интересно было с артиллеристами. Правда, когда мы регулярно возвращались домой с ног до головы, уделанные пушсалом, наши мамы, почему-то не разделяли наши восторги.
Игра в войнушку - это отдельная песня. Бойцы, занимавшиеся реальной боевой подготовкой, в общем-то, на наших глазах, и под началом отцов показывали, как ПРАВИЛЬНО играть. Тем более, что в нашем распоряжении периодически были и тактическое поле, и полоса препятствий. Воевали с игрушечным оружием, но практически у каждого дома под кроватью имелся ржавый шмайсер, малая лопатка, немецкий штык и каска, тоже немецкая. Малый возраст не позволял без ущерба здоровью это все на себя взгромождать, но наличие считалось хорошим тоном.
Не менее популярным занятием было коллекционирование патронов и стреляных гильз, причем делалось все в масштабах близких к промышленным. Не смотря на то, что еженедельно коллекция выбрасывалась, нами это воспринималось безо всяких обид, просто пополнялась она с завидным постоянством, иногда весьма экзотическими экземплярами, как правило, времен прошедшей войны.
Не менее важным мероприятием было просачивание правдами и неправдами в солдатскую столовую. Растущий организм с непониманием воспринимал отсутствие нормального, в нашем понимании, черного хлеба в ассортименте немецких магазинов, а у бойцов на столе он был всегда. Получить кусок черняги было счастьем, а если удавалось рубануть миску супа иди каши, то это был просто праздник.
Когда в клуб привозили новый фильм, все дружно ходили на его просмотр, не пропуская ни одного сеанса. Ходили сначала с солдатами, а потом, уже вечером, с родителями. Свадьбу в малиновке я тогда посмотрел не менее 15 раз, и не надоедало ведь!
Несомненно, что-то было ещё, но изложенное выше отложилось в памяти наиболее сильно. За все время прожитое там у меня, почему-то не осталось ни одного негативного воспоминания.
Пять лет пролетели и вновь впереди был очередной гвардейский, краснознаменный и прочая мотострелковый полк. На этот раз Новогеоргиевский, уже в ЗабВО, но это совсем другая история.

* Bummi - имя маленького медвежонка и одноименного журнала, аналог нашего Мурзилки.

vzato s desantura.ru


МОЖАЙСКИЙ ДЕСАНТ

История минувшей войны хранит в себе еще много тайн, и они стираются навсегда, уходят вместе с умирающими очевидцами-фронтовиками, ибо не все успевали в боях занести на бумагу. А если сохранились какие-либо факты, то субъективные историки, "писавшие" войну под жестким контролем ЦК и ГЛАВПУРА, о многом умолчали, архивы подчищались и уничтожались в угоду существовавшей идеологии.
Одна из таких тайн поведана мне доктором исторических наук, а потом участником этих событий — летчиком. Историк раскопал в архиве засекреченные документы и вышел на живого свидетеля. Так вот о чем они рассказали о том времени, когда немцы были под Москвой:

Летчик:
Я получил задание и производил одиночный разведывательный полет над территорией противника. Возвращаясь уже назад, вдруг заметил военную колонну, двигающуюся к Москве. На бреющем прошелся над нею, насчитав 51 танк и много машин с живой силой. Немцы перли по шоссе прямиком в город. Как только я вернулся и сообщил об этом, меня вызвали в штаб, где я был арестован как паникер, и по приказу Берии повели меня расстреливать... ремень долой, руки за спину... И тут на крыльце штаба спас меня Жуков. Он как раз прибыл принимать дела по обороне Москвы. Спрашивает у особиста, за что меня арестовали. Тот коротко докладывает: "Паникер, якобы немцы уже в черте города". Жуков повернулся ко мне и спрашивает: "Правда?" Стою твердо на своем и все говорю как есть. Он приказывает особисту: "Немедля освободить, полетишь с ним, проверить и доложить!" Тот было заикнулся, что никогда не летал, но... Жуков был крут... Пришлось майору сесть со мной в спарку и слетать проветриться. Обернулись быстро, на полевом аэродроме нас уже ждала машина. Майор докладывает Жукову, что все подтвердилось, танков не 51, а 53, и что его обстреляли... (я летел очень низко, чтобы особист удостоверился наверняка). Жуков тут же мне вручил орден Боевого Красного Знамени...

Историк:
Я наткнулся на этот засекреченный материал совершенно случайно. И он меня потряс до глубины души! Даже не верилось, пока не нашел живого свидетеля, в документах была фамилия летчика.
После того как выяснилось, что остановить колонну вражеских танков нечем: там не оказалось никаких заградительных отрядов и противотанковых средств, было принято решение... выбросить десант перед колонной. На ближайший аэродром с марша завернули свежий полк сибиряков, построили и предложили сделать шаг вперед добровольцам для выполнения особого задания. Суть задания тоже объяснили: придется прыгать с самолета в снег и остановить врага. Самую важную деталь тоже сказали: прыгать нужно с бреющего полета... без парашютов... потому что их нет.
И вот даже не приказ, а просьба... сделать добровольцам этот шаг...
Шагнул весь полк! Никто не остался на прежнем месте. Были розданы противотанковые ружья и гранаты.

Далее я приведу строки из своего романа "Княжий остров":
"Немецкая колонна ходко неслась по заснеженному шоссе. Вдруг впереди появились низко летящие русские самолеты, они словно собирались приземляться, стлались над сугробами, сбросив до предела скорость, в десяти — двадцати метрах от поверхности снега, и вдруг посыпались гроздьями люди на заснеженное поле рядом с дорогой. Они кувыркались в снежных вихрях, а следом прыгали все новые и новые бойцы в белых полушубках и казались врагу, охваченному паническим ужасом, что не будет конца этому белому смерчу, этой белой небесной реке русских, падающих в снег рядом с танками за кюветом, встающих живыми и с ходу бросающихся под гусеницы со связками гранат... Они шли, как белые привидения, поливая из автоматов пехоту в машинах, выстрелы противотанковых ружей прожигали броню, горело уже несколько танков... Русских не было видно в снегу, они словно вырастали из самой земли: бесстрашные, яростные и святые в своем возмездии, неудержимые никаким оружием. Бой кипел и клокотал на шоссе. Немцы перебили почти всех и уже радовались победе, увидев догнавшую их новую колонну танков и мотопехоты, когда опять волна самолетов выползла из леса и из них хлынул белый водопад свежих бойцов, еще в падении поражая врага... Немецкие колонны были уничтожены, только несколько броневиков и машин вырвались из этого ада и помчались назад, неся смертный ужас и мистический страх перед бесстрашием, волей и духом русского солдата. После выяснилось, что при падении в снег погибло всего двенадцать процентов десанта... Остальные приняли неравный бой...

Вечная память русскому воину! Помолитесь за них, люди... Помяните Можайский десант..."

Я не могу представить ни немца, ни американца, ни англичанина, добровольно и без парашюта прыгающего на танки. Нынешние разорители России и нашей армии обязательно поглумятся над этим фактом истории... Чего только не напишут: дескать, солдаты боялись Сталина, боялись, что их расстреляют, что их силой заставили...

Помолитесь за них, люди... Помяните Можайский десант!

Юрий Сергеев
Источник:
Книга "Воздушно-десантные войска", составитель А. Г. Шпак
Москва, Голос-пресс, 2003.