Проклятие Меркурия
Вслед за историями борттехника Ф.

Пара вертолетов N10 и N27 рано утром по заданию должна лететь в далекий Зарандж с грузом для наших военных советников. Значит, вечером к летчикам начнут подходить наземники с просьбами взять у них товар для сдачи дуканщикам за местные «афошки». Зарандж из-за удаленности имел репутацию городка высоких цен на наш товар. Товары там шли дороже в два раза, чем в ближайших дуканах. Борттехник Толя Л. получил от одного прапорщика три заказа, сидел и прикидывал, сколько останется у него в виде гонорара.
Лейтенант М. пока был без заказов, но он уже решил, что больше не будет ничего брать для продажи. Это дело он и так не очень любил, а после того, как вчера в одной книге прочитал следующую фразу: «Торговля налагает проклятие на все, к чему прикасается, даже если продавать небесные послания», то вовсе утвердился в своем мнении.
Рано утром, заполнив борта грузом для советников и сумками с товаром для дуканщиков, два вертолета Ми-8МТ полетели на предельно малой в юго-западном направлении. Прилетели в Зарандж без приключений. Их встретили два военных советника в форме афганской армии и несколько солдат. Вскоре груз для советников - две бочки керосина, мешки и коробки с продуктами, всякой бытовой мелочью был выгружен. Угостив вертолетчиков вкусным чаем «Липтон» с лепешками, поговорив о службе, советники повезли их на своей машине в местный «торговый центр», состоящий из десятка полтора дуканов - небольших глинобитных зданий средневековой постройки. Борттехнику М. нечего было продавать и покупать, но ему было интересно посмотреть на местный колорит, на людей в одежде, которая не менялась со времен появления первой ткани на земле. Обстановка вокруг напоминала что-то прочитанное в сказках «Тысяча и одна ночь», казалось, что здесь время остановилось - это было путешествием в прошлое. Советники,пожелав удачной торговли, уехали, обещав забрать ближе к обеду.
Борттехник М. помог другому борттехнику Толе Л. перетащить три парашютных сумки,набитых пачками шоколадного печенья в один из ближайших дуканов. Два мальчика - помощники дуканщика сразу же приступили было к разгрузке, но бородатый хозяин остановил их, надо было сначала договориться об оптовой цене, проверить товар, произвести, как они говорили, «контрол». Он взял одну пачку печенья посмотрел на этикетку, хотя и не понимал, что там написано, развернул обертку. Да, это было коричневого цвета шоколадное печенье - любимое лакомство местной детворы, и оно будет быстро распродано. Хозяин проверил продукт на вкус и, велев помощникам принять товар и рассчитаться по 23 афгани за пачку, сам удалился за ширму докуривать свой опий. (Обкуренный, он не определил качество вкуса, а ему бы следовало поручить дегустацию печенья мальчику.) Пока Толя сдавал товар, борттехник М. рассматривал содержимое прилавков и полок. То, что там лежало, было резко контрастным по сравнению с древним убожеством самого магазина и внешним видом хозяев. Здесь были часы с калькулятором, кассеты фирмы Sony, другая разнообразная электронная мелочь, полки были забиты джинсами, кроссовками, варенками - всем тем, что в те годы в Союзе был большим дефицитом. Сами афганцы из этого барахла носили только электронные часы, все остальное было предназначено для продажи советским воинам.
Вышли на улицу, стали ждать остальных. У командиров и у одного штурмана были индийские двухлитровые термосы, они хотели сдать их не менее чем за 1200 афошек за штуку. Но духи все упирались, объясняя, что если примут за такую цену, то при перепродаже никакой «файды» им не останется. Обошли уже все дуканы и решили сбегать в самый дальний на соседней улице.
- Феликс, ты постой здесь, присмотри за сумками, мы быстро вернемся, - сказали купцы-летчики и убежали. Толя тоже решил сходить с ними.
Начиналось жаркое время дня, на улице почти никого из местных аборигенов не было, только иногда, не глядя на советского вертолетчика, мимо проезжали бородатые велосипедисты в чалме и широких развевающихся на ветру штанах. Изредка покрикивал недовольный чем-то ослик у дукана.
Через некоторое время вокруг одиноко стоявшего борттехника начали собираться черномазые мальчуганы. «Явно хотят что-нибудь выпросить или, наоборот, предложить коробочку с зельем» - подумал лейтенант М. Он начал шарить в сумках в поисках завалявшейся пачки печенья или конфет. Но мальчики, а их уже было шесть или семь, ничего не просили и не предлагали, а молча продолжали смыкать кольцо вокруг него. Стало уже немного тревожно: что может быть на уме у этих сорванцов? И карманы у них почему-то оттопырены, явно набиты чем-то, может быть, камнями. Лейтенант решил спугнуть этих голодранцев, начал расстегивать нагрудной карман комбеза, где лежал пистолет.
Вдруг, как по команде, мальчишки начали швырять в одинокого борттехника те самые коричневые печенья, которые часа два назад Толя Л. сдал дуканщику. Атакованный со всех сторон, лейтенант М. пригнулся, прикрыв лицо. Истратив весь свой «боевой запас», бачата, громко смеясь, разбежались в разные стороны. Ошарашенный, лейтенант стоял и не знал что делать. Вокруг него на земле валялись шоколадные печенки, и непонятно было, почему же ребятишки забросали его ими? Что им в них не понравилось? Он поднял одно из них, решил попробовать на вкус. Во рту почувствовалось что-то пресное, шершавое и совершенно безвкусное. Это были коричневого цвета галеты из сухпайка для летчиков, испеченные из черной муки грубого помола с добавлением отрубей для лучшего очищения кишечника!
Должно быть, прапорщик, который вручил эти печенья Толику, достал их через свою прапорщицкую братию со склада и решил на них подзаработать.
Увидев борттехника М. в таком виде, подошедшие товарищи спросили, в чем дело, может, было нападение, грабили? Узнав, что же произошло, все дружно расхохотались. «Стоило мне всего лишь поучаствовать в торговле, тут же посыпались проклятия - прав был мудрец, совершенно прав!»- подумал борттехник М., вспомнив прочитанное изречение в той умной книге.
Подъехала машина за вертолетчиками. - Ну, как торговля, все сдали?- спросил советник. - Толя сдал все и очень удачно, а мы свои термосы так и не смогли толкнуть, хотя видно было, они им очень нравятся, - ответил командир ведущего борта, - попробуем сдать в Фарахе в магазине начальника аэропорта полковника Саттара.
Сели в машину, водитель включил скорость и уже нажимал на газ, как вдруг к машине подскочили несколько «духов» и начали стучать в стекла кабины. «Уже родители тех мальчишек прибежали!»- съежившись, подумал сидящий на заднем сиденье борттехник М.
- Опусти стекло и вежливо спроси, что они хотят, - приказал советник водителю. Не успел тот опустить стекло и наполовину, в проем ворвались сразу несколько рук с зажатыми в кулаках афошками. «Шурави, термос, шурави, термос - кричали дуканщики, толкая друг друга, -1200, 1200, - давай термос, термос давай! Все шесть термосов мгновенно были распроданы, «с колес», не выходя из машины.

В обратном пути на стоянку военные советники вполне серьезно посоветовали вертолетчикам не допускать шуток и обманов в торговле с местным населением, для которых торговля - святое дело. Бог торговли Меркурий у них второй по рангу после Аллаха. И рассказали, как недавно с большим трудом им удалось замять скандал и восстановить хрупкий мир, возникший из-за того, что два ушлых прапорюги совершили, по местным понятиям, страшное кощунство. Они попытались сбыть мусульманам ящики с тушенкой из свинины, нарисовав рога хрюшкам на этикетках коробок...
По возвращении в Шинданд борттехник Толя Л. решил наказать хозяина «шоколадного печенья» - наглого прапорщика. Он сказал ему, что дуканщик, проверив на вкус, сразу же распознал галеты из сухпая и принял их только по бросовой цене, по три афошки за пачку, и то в качестве фуража для своего ишака. А половину незапланированной выручки, которая составила по 20 «афошек» с пачки, отдал несправедливо пострадавшему от Меркурия борттехнику М. в качестве компенсации.

БРИЗ *.
Иннокентий Ребров прибыл к новому месту службы в приподнятом настроении. Впервые за свою карьеру он избавлялся от висевшего над каждым корабельным офицером «дамоклова меча» - любимого личного состава. Прибавляли положительных эмоций и другие открывающиеся перспективы.
- Ну, что Ребров, - спросил после представления офицерам начальник штаба,- как видите свою роль в новой должности?
Иннокентий, чуть волнуясь, изложил.
- Все правильно, - резюмировал прожекты офицера НШ, - но главное в том, что вы вышли на качественно новый уровень - офицер штаба. Это понятно?
- Так точно!
- Всё, свободны. И зайдите сейчас к замкомдиву, он тоже хотел с вами побеседовать.

-Здравствуйте, - ответивший на приветствие Иннокентия каперанг продолжал просматривать какие-то документы,- со своими обязанностями, особенно дополнительными, надеюсь, уже познакомились?
Наученный службой не задавать лишних вопросов, особенно когда ничего не ясно, Иннокентий кивнул.
- И вы в курсе, конечно, кто занимается на соединении рационализаторской работой?
- По Корабельному уставу заместитель командира соединения, то есть вы! - довольный прояснившейся обстановкой, блеснул знаниями Ребров.
- Послушайте, милый друг, - интеллигентно поморщился замкомдив, - я руковожу и контролирую это направление, а занимаетесь им ВЫ - секретарь комиссии по рационализаторской работе. Вам это понятно?
- Так точно!
- Наше соединение всегда отмечались Командующим в числе лучших по этой работе, поэтому мы вправе рассчитывать, что с вашим прибытием на дивизию эта традиция не прервется. Все. Идите.
Не откладывая в долгий ящик исполнения вышестоящих указаний, Ребров начал знакомство с имеемой «рационализаторской» документацией. В одном из четырёх пухлых томов были обнаружены многочисленные грамоты и благодарности Командующего и даже по одной от главкома и министра обороны. Из дальнейшего изучения документов стало понятно, что техническое творчество защитников Отечества строго регламентировано. В недрах военного ведомства уже давно была разработана методика, определявшая ее содержание и основные направления. Главное, что усвоил Иннокентий - количество творческих озарений жёстко привязано к количеству военнослужащих в подразделении. На сто человек столько-то рационализаторских предложений в год и ни на йоту меньше. Исходя из этих цифр, он определил, сколько предложений в месяц должен делать каждый офицер штаба, составил график и ... заскучал, что-то переставала нравиться ему штабная работа. Вспомнилась определенность и налаженность заводского быта «брошенного» в далеком Николаеве корабля...
Но деваться некуда, два раза в одну воду, как два раза на одни грабли... и в перерывах между основной деятельностью Иннокентий начал призывать штабных коллег придерживаться разработанного им документа, но те только посмеивались. Когда же отставание от графика стало катастрофическим, Ребров прибегнул к использованию административного ресурса. Начальника штаба, опытный управленец, умел короткой фразой вдохновить людей на работу. «Дробь сходу!» волшебным образом активизировала творческие процессы соединения. Отставание стало неуклонно снижаться, а потом и было вовсе ликвидировано.

... «Товарищ заместитель! А ведь в прошлые года мы отмечались, как лучшие!"- гласила резолюция командира дивизии на приказе Командующего по итогам рационализаторской работы за полугодие.
- Вам, что было непонятно?! - бушевал замкомдива размахивая приказом перед лицом Иннокентия,- Я же русским языком говорил - мы всегда были в числе лучших!!!
- Товарищ капитан 1 ранга, мы старались, но...,- попытка Реброва обратить внимание на то, что и в худших их подразделение не значится, вызвала новый приступ ярости:
- Хватит болтать! Болтунов развелось, работать некому! Я вам всё здесь написал! - и злосчастная бумажка переместилась по столу в сторону Иннокентия. На приказе нервною рукою военачальника было выведено: «Товарищ Ребров! Если по итогам года мы не будем отмечены Командующим в числе лучших, вы лишитесь всех премий, включая Единовременного денежного вознаграждения».
Перспектива не радовала. Сильный удар по семейному бюджету. Что делать? Как увеличить количество рацпредложений? И так уже на всех шариковых ручках горят подсвечивающие лампочки, а в утюгах диоды, для защиты от ... перегрева.
Опять вспомнился корабль: «Лучше матросскими портками заниматься, чем этой херней!»
- Чего грустный такой? - спросил попавшийся ему на встречу флагманский связист.
Иннокентий поведал.
- А ты бы к Бобошкину, предшественнику своему, сходил проконсультироваться. При нём мы вообще не напрягаясь грамоты получали.

Бобошкин открыл дверь квартиры не сразу. Недовольство на заспанном лице быстро исчезло при виде извлеченной Иннокентием из дипломата бутылки водки.
Первые две рюмки выпили молча, после третьей, заметно повеселевший хозяин спросил:
- Ну, говори, что тебя ко мне привело?
И Иннокентий рассказал свою грустную историю.
- Эх, молодёжь! Ничего-то вы без нас не можете, что делать будете, когда все поувольняемся? Проделал ты огромный труд, только кому он нужен? Своих товарищей напряг бестолковой работой, начальников расстроил, бюджет семьи подверг риску.
- А что было делать?
- Что делать говоришь? Сейчас объясню,- средь закуски и рюмок появилась бумага и ручка,- сколько ещё предложений надо сделать до конца года?
- Сорок три.
- Ага, сорок три. Значит, делим их на оставшиеся шесть месяцев, получаем где-то по семь в месяц...
- Я так и делал...
- Так, да не так. Не перебивай. Вот, значит, теперь, в оставшееся время, при ежемесячном докладе наверх о количестве рацпредложений, сделай так, чтоб итоговая цифра немного превысила сорок три. К примеру, за июль, сентябрь, ноябрь подай по семь предложений, а за остальные месяцы по восемь. В итоге получится сорок пять, на два больше плана. Понятно?
- Не совсем, а где я возьму эти сорок пять предложений?
- Да кому нужны твои предложения?! - засовывал Бобошкин скомканную бумажку в нагрудный карман Иннокентия, - Пойми же, наконец, сама по себе рационализаторская работа никого не интересует, главное, отчётные цифры, чтобы они всех устраивали! И ещё, они не должны намного превышать запланированные, тут важно не переборщить. Сделаешь так, как я сказал, все будут довольны.

В конце года соединение, где служил Иннокентий, приказом Командующего было награждено грамотой за высокие показатели в рационализаторской и изобретательской работе. Командир дивизии отметил, что это признание высокого интеллектуального уровня офицеров штаба, огромного творческого потенциала. Грамоту поместили в рамку и повесили на стену в штабном помещении, чуть правее грамот за успехи соединения в ракетно-артиллерийской подготовке.
...Когда Ребров пришёл домой, шли новости. На телеэкране высокопоставленный правительственный чиновник докладывал Президенту итоги экономического развития страны:
- Как вы знаете, прирост ВВП за год был запланирован в объёме 6,9 процента, фактический же прирост составил 7,1 процента. Президент удовлетворённо кивал головой.
Усталый Иннокентий усмехнулся и выключил телевизор...

* БРИЗ - бюро рационализаторской и изобретательской работы.

Ну, тему ротных и взводных, я в других историях развил, нефиг повторяться. Проблема с ними имела место ровно до начала полетов. Все вернувшиеся после них (в смысле, не списанными) автоматически зачислялись в разряд «бывалых» и на 3-4 курсах «дедушек русской авиации» не трогали (если дедушки не борзели). А вот про жену великого и ужасного Саши Полькина не могу умолчать. Ольга (Александровна? Владимировна? Не помню...) Полькина была высокой симпатичной (из категории «вечно молодая») блондинкой - преподавателем физики. С мужем они жили недружно, учитывая Сашину любовь к женскому полу. С курса на курс переходила какая-то невероятно романтическая легенда о большой и чистой любви молодой и симпатичной преподавательницы физики и курсанта. История закончилась драматическим разрывом, после которого мужские попытки обаяния\обольщения действовали на Ольгу (Васильевну? Олеговну? Ч-ч-черт...) как красная тряпка на быка. Т.е. попытка комплимента приравнивалась к э-э-э попытке эксгибиционизма в публичном месте в циничной и извращенной форме. Посему отношения с ней старались строить чисто деловые, без скидок на разность полов. Ну, за что боролась, на то и напоролась. Далее вариант старой байки, произошедший в соседнем отделении.
Лабораторная, 2 курс, из кучи проводов, реостатов, вольтамперметров, сопротивлений и прочего хлама нужно собрать какую-то мудреную схему и 10 раз чего-то поменяв и замеряв, подтвердить какую-то фундаментальную физическую теорию типа Iкз~Uхх (ток короткого замыкания прямо пропорционален напряжению холостого хода, или, как говорят электронщики: «И-ка-зэ и У-ха-ха!»). Через пятнадцать минут выясняется, что схемка из методички нерабочая, ток категорически отказывается идти, куда надо. Ольга (Сергеевна? Петровна? Что же делать?) пытается на ходу ее модифицировать, комментируя свои действия.
- Вот этот проводок подключаем сюда, а уже потом на реостат и амперметр. Поменяли? Включайте.
- А не е*нет? - опасливый голос с «камчатки».
- Да х*й его знает, не должна, вроде.
Говорят, что больше никто на нашем курсе Ольгу (Николаевну? Игоревну? Да что за хрень такая...) краснеющей не видел, тем более так быстро. И характером с тех пор помягче стала.

***
Еще на первом курсе мы начали «оперяться» - прошли парашютную подготовку и выполнили первые прыжки. Тут надо сделать большое отступление и напомнить, что летчик, любящий парашютный спорт более редок, чем пес, любящий намордник, или диабетик, любящий уколы. Раньше, когда за каждый прыжок начислялась какая-то премия к зарплате (не то рубль, не то полтора) желающие в такой извращенной форме подзаработать вызывали вежливое сочувствие, а нынче летчики-парашютисты должны уже совсем перевестись. Летчики прыгать не любят и боятся, и увильнуть от прыжков считается обязательной доблестью и делом чести настоящего мужчины, который никогда не доверит свою жизнь какой-то тряпке. Транспортникам и вертолетчикам полегче, а у истребайтелов еще и обязательные катапультирования есть (как рассказывали инструктора: «...как будто с размаха по жопе лопатой дали...»).
За время учебы мы должны были прыгнуть по 2 раза на каждом курсе, итого 8 прыжков. Слинять на первом курсе не получалось практически ни у кого. И вот, поболтавшись идиотами в подвеске, попрыгав с разной высоты помостов, заучив правила пользования запаской и порядок посадки на лес, мы были готовы совершить свой первый мужской поступок (выполнение первой дефлорации у большинства наступило гораздо позже и было уже вторым мужским поступком).
Забегая вперед, скажу, что как у любого нормального летчика, прыжки вызывали и вызывают у меня острую неприязнь, в силу чего из 8 записанных в летной книжке прыжков реально выполнены лишь три. Про первые два расскажу сейчас.
Холодное летнее утро. Часа в 4 утра дежурный по роте тихонько трясет за плечо: «Вставай». Прыгают по отделениям, сегодня одни, завтра другие, послезавтра третьи, поэтому крика «Р-Р-Р-РЁТА ПОДЪЕМ-М!!!» перед прыжками не услышишь. Чувствую острую зависть к товарищам, которым предстоит еще 2,5 часа провести в сладком сне и зарождающуюся «чиста летческую» неприязнь к парашютам. Сумбурным синхронно зевающим строем (который наш ротный - Пензин назвал бы «плотной группой, бля») движемся в санчасть, где аппетитно-пухлая, но жутко невыспавшаяся, а потому неприветливая медсестра щупает наши запястья на предмет наличия пульса. У кого пульс есть, те объявляются здоровыми и годными к прыжкам. Мрачно топаем обратно к зданию ПДС. Очередной сюрприз - машины на аэродром не будет, поэтому надо километра два (прыжки на старом училищном аэродроме, прямо за штабом) переть на себе два «дуба» и запаску. Взмыленные и злые добираемся до старта и сваливаем свои бебехи на расстеленный брезентовый «стол». Рядом уже нарядились в свои пестрые спортивные парашютики тетки-инструкторши, торопятся на первый пристрелочный заход. Несчастные женщины. Как нам объясняли на занятиях по авиационной медицине, ввиду различия конструкций женского и мужского таза, у женщин при приземлениях и связанных с ними ударных нагрузках смещаются какие-то хрящи и кости и в таком положении деревенеют, от чего жопы парашютисток становятся необъятными, а роды - тяжелыми. Мрачно провожаем глазами «иллюстрации к лекции» в виде здоровенных «карданов», быстро исчезающих в двери вертолета.
Пока вертушка по спирали прет вверх, нас одевают, проверяют, до слез инструктируют. Становится страшновато. «... правую ногу на порог, голову пригнуть, левая рука обнимает запаску снизу, правая сверху, за кольцо запаски не браться...» Вертушка вернулась, первую партию грузят вовнутрь, я как один из самых маленьких и легких остаюсь. Хочется по-маленькому, но кругом голое поле. Подвесная система туго обтягивает пах, отчего все мы выглядим горбато-брюхатыми инвалидами балетного дела. Вот и дошла наша очередь. Старательно обегая лужи от недавнего дождя, несемся к вертолету. Там каждого сразу пристегивают фалом, выходящим из ранца парашюта к тросу под потолком вертолета. Входная дверь все время открыта и сидящие рядом с инструктором могут вовсю «наслаждаться» видом проваливающейся вниз во вращении земли. «Встать, первый... пошел». Тупо двигаюсь в очереди на выход, время замедляется. Замечаю что все впереди меня либо забывают пригнуться и, выходя наружу, бьются лбом о верх двери, либо промахиваются мимо порога, отчего порой ныряют вниз в самых странных позах. Высота страшно засасывает моих товарищей. От живых людей на долю секунды остаются только ноги, торчащие из двери параллельно полу. «...пошел..» Пригибаюсь, забываю про порог, лечу, кувыркась «голова-ноги», удар, ноги вытягиваются в струну и тишина-а-а. Медленно разгибаю сведенные на запаске пальцы. Вспоминается обрывок армейской байки «... а пока летит - отдыхаешь». Но радость недолга - земля быстро приближается вместе со здоровенной лужей. Начинаю беспорядочно тянуть за красные бобышечки-клеванты управляющих строп и падаю точно в середине лужи. Лучше бы не рулил. Собираю грязный парашют в сумку и топаю на старт еще метров 500 (был последним в серии), хлюпая мокрой травой.
15 минут перерыв - и пытка повторяется. Различий два. Первое, плохо уложил свое «хозяйство» среди ремней подвески и при раскрытии купола в глазах темнеет от боли (глянул, Ваня, нет яйца, так и ##нулся с крыльца). Из поднебесья матерюсь на весь аэродром тоненьким голосом. Второе - с успехом миновал другую лужу. А теперь - завтрак! Ну за что я должен любить прыжки?!!! Завтрак гораздо лучше.

***
А еще на первом курсе училища я начал курить. И зря, ибо к концу курса начался знаменитый «табачный кризис». И знаменитая фраза «оставь покурить» натыкалась на снисходительно - равнодушное «уже на троих курим». Сигареты стали валютой посильнее водки, а оставшимся на ПЛО завидовали - поскольку тем, кто параллельно с пересдачами согласился помочь ротному в ремонте казармы, старшина в день выдавал полпачки «Примы». В чипке смели ранее нафиг никому не нужные вьетнамские сигареты с двумя пестрыми птичками на обложке (ха, View Sonic какой-то). В просторечии просто «птичка», на «вкус» помесь спитого (раза 3) чая, истертых веников и березовой листвы. Еще несколько раз завозили крепчайшие кубинские «Лигерас» с корабликом на этикетке, из-за чего они и получили прозвище «смерть моряка». Обычно такую сигарету курили на 2-3, но постепенно привыкли и «Прима» стала казаться какой-то... пресной. Небось, дерьмократы опилками бодяжили.
А как-то из отпуска еще на первом курсе привез продававшиеся в минском «Глобусе», что за углом у главпочтамта, кубинские сигары. Точнее, сигару. И потом группой из 4-5 человек курили её (взатяг!!) где-то неделю. «Мыши плакали, кололись, но продолжали жрать кактус...»
Один раз (уже на 2 курсе) я ехал в зимний отпуск с двумя кубинцами из ведомства военного атташе кубинского посольства. В одном купе. Он был «гидромайором», его жена - общевойсковым капитаном и по-русски почти не говорила. Поговорив «по-душам» с часик, кап-три предложил мне пойти перекурить. В тамбуре угостил сигаретой, естественно, кубинской. И с доброй улыбкой наблюдал, как я ее раскуриваю. К третьей затяжке покровительственная улыбка сменилась на его лице легким разочарованием. Когда же я докурил до фильтра и, кинув «бычок» в примотанную у стекла консервную банку, подытожил: «Слабоваты, далеко до «Лигерас», он рассмеялся и одобрительно хлопнул меня по плечу.

***
Ну, и чтобы подытожить все муки и горести первого курса, расскажу про снег. Это было наше проклятие, наша Голгофа и семь казней Египетских, наша каторга и тихий ужас. Снег начинался в ноябре и шел до середины марта. И, не взирая на его количество, снег на вверенной роте территории должен был быть постоянно убран. Сверху он сыпал, а снизу мы его убирали. Гражданские доводы о разумной целесообразности («пусть закончится, а потом все, что выпало, разом уберем») не действовали. Мы вставали в 4 утра, а «ответственные за лопаты» на полчаса-час раньше. Вы не знаете, что такое «ответственные за лопаты»? Вы не знаете жизни. Эти бойцы невидимого фронта должны были обеспечить свое отделение необходимым количеством металлических скребков и снеговых и совковых лопат, для чего приходилось занимать очередь и проявлять чудеса ловкости и изворотливости, а также быть в хороших отношениях с «каптерщиком». Ибо лопаты и скребки постоянно куда-то исчезали. Их метили, подписывали, но они постоянно пропадали. Приходилось «подрезать» драгоценные предметы у зазевавшихся коллег из других подразделений, а те не упускали случая «подрезать» у нас. Так создавался круговорот лопат в природе. Жалка была участь отделения, которое оказалось последним на раздаче лопат. Поскольку им доставались 1-2 узеньких и тяжелых (а часто и надломанных) скребка и 1-2 штыковые лопаты, которыми снег убирать м-м-м-м... мягко говоря, неудобно. Инструмента на все отделение не хватало, и половина мерзла посреди плаца, в то время, как другая половина, чертыхаясь, боролась с неподатливым инструментом. К завтраку, когда более шустрые и расторопные снегоборцы полностью завершали уборку своего участка, на участке несчастных, опоздавших на выдачу лопат, еще громоздились сдвинутые к бордюрам снежные кучи, перемежаемые нетронутыми участками. И после ужина они шли доделывать свой участок, возвращаясь к вечерней поверке и падая без сил в койки с «невыученными уроками». И назавтра на занятиях имели за это бледный вид. А в конце недели, когда командование распределяло квоты на увольнение, эти несчастные были лишенцами дважды - за плохую успеваемость и за некачественную уборку территории. Трудно переоценить роль «ответственных за лопаты».
Но даже когда снег не шел, мы все равно с ним боролись. Сначала отчищали плац «до асфальта» (а нашей роте досталась бетонная сторона, неровная и вся в выступающих камешках), потом ровняли (по нитке) снежные бордюры снаружи, а когда нам работы совсем никакой не находилось - то и внутри. Ибо курсант без работы - потенциальный преступник. К весне окраины плаца имели вид замковой стены высотой под 3 метра с кокетливыми башенками по углам дорожек и клумб.
Странно, но к 4 курсу территория роты ничуть не уменьшилась, а снежная проблема нас почти не занимала. 4-5 человек за вечер справлялись с тем, на что раньше у всего отдела уходило полтора суток. И лопат стало хватать. Но снег с тех пор я все равно не люблю.

(продолжение следует)