МАЛЫШ и ВОЛК


Малыш плакал.
Нет, конечно, он не рыдал взахлеб, как институтка. Но соленая влага на сей раз текла не только из под раскисшей и почерневшей подбивки Сферы, но и из зажмуренных в отчаянии глаз. Зеленый флаг с грубо намалеванным волком торчал из отдушины чердачного окна. Ледяной февральский ветер колыхал его и казалось, что волк нагло подмигивает и пощелкивает пастью, как бы говоря:
- Ну что, съел?
Больше всего на свете хотелось завыть, как воет лунными ночами этот зверь. Но сзади, тяжело дыша, попадали на обледенелый рубероид его друзья. Стыдно. И уж если выть, то всей стаей.
А еще он очень-очень, прямо-таки страстно хотел бы сейчас увидеть рядом с собой Пушного. Или Змея. А еще лучше - обоих. Подняться во все свои могучие сто девяносто сантиметров, схватить эту парочку за шкирки и, треснув лбами, спустить с крыши проклятой пятиэтажки без парашютов.

В понедельник, привычный уже утренний марш-бросок в полной боевой выкладке закончился не в расположении отряда, а рядом с незавершенным пятиэтажным домом, недалеко от городской тюрьмы. Эта новостройка на шестьдесят квартир так и не приняла изнывавших в бараках и коммуналках потенциальных новоселов. Незадолго до начала отделочных работ она вдруг стала оседать и пошла трещинами. Оказалось, что дом умудрились поставить на огромной ледяной линзе. Строительство прекратили, и пятиэтажная громадина стояла пустой, пока ее не облюбовали для своих тренировок собровцы и омоновцы.
Не очень-то и уставшие, отсвечивающие жизнерадостными улыбками бойцы построились лицом к зданию и ждали, что же им скажет по поводу этой экскурсии Змей -новый командир отряда. Бежал командир вместе со всеми, и народ с интересом посматривал: долго ли пыхтеть будет, прежде чем сможет говорить? Но, ничего, голос ровный, уверенный.
- Сегодня мы начинаем занятия по штурмовой подготовке. Работаем пятерками. В доме четыре подъезда. В каждый идут две пятерки и посредник из офицеров. На крыше здания укреплен чеченский флаг. Побеждает и отправляется отдыхать группа, первой снявшая флаг. Остальные работают, пока не сумеют выполнить задачу. Напоминаю, что в любом здании, даже недавно зачищенном, могут оказаться боевики. Также напоминаю о минной опасности и требую соблюдать все меры предосторожности. За неправильные действия посредники имеют право объявить любого убитым или раненым. Командирам групп произвести расстановку личного состава и дополнительный инструктаж, определить маршруты скрытого выдвижения к зданию. Начало штурма по сигналу голосом: "Атака!"
Народ слушал и ухмылялся. Кто про себя, а кто и явно. В войну командир играет. Духи, мины... Сейчас как рванем, и добежать не успеет, чтобы свои замечания сделать.
А тот ласково улыбнулся и добавил:
- Группа, в которой есть раненый или убитый, выносит тело на исходный рубеж и начинает все сначала.
Змей он и есть Змей. Это потом до всех дошло, что дело не только в его любимом ругательстве:"Ах ты Змей Горыныч!", и не только в шуточках ядовитых. Коварства улыбчивого у него не меньше, чем у того искусителя библейского, что Еве голову заморочил...
Понятное дело, далеко от здания исходную позицию никто не выбирал. Броник, шлем, оружие, полный боекомплект - двадцать кило металла по легкому варианту. Каждый лишний метр потом силы отберет. Выстроились перед подъездами.
- Атака!
- Ура!!! - ломанулись с грохотом, как боевые слоны. Первые бойцы уже в подъез-ды влетели.
- Отбой!
- Что такое?
- Обращаю внимание посредников: в результате тупой лобовой атаки, без использования особенностей местности и огневого прикрытия, в каждой пятерке имеется двое убитых. Провести эвакуацию "груза двести" на исходный. Ну-ка, весело подняли, весело понесли! Подготовиться к повторному штурму.
Во вторник вечером одна из пятерок первого взвода без потерь ворвалась в подъезд. Тяжелый ботинок второго номера РПГ, обвешанного запасными выстрелами к гранатомету, с размаху опустился на порог.
- Ба-а-бах! Из под порога фуганул сноп огненных брызг.
- Подрыв на противопехотной мине. Ранение ног. Эвакуация.
Так вот куда так загадочно исчез еще позавчера сапер отряда Пушной! Вот для чего он накупил на выделенные командиром деньги разную китайскую пиротехнику, резко обесценившуюся после Нового Года! А старшина еще прикалывался, что, мол, у Змея бзик, деньги тратит на разную хренотень, салют на двадцать третье февраля затевает что ли?. Та-ак! Ну, посмотрим, кто-кого!
Народом овладел азарт.
Утром в среду орлы Пионера - командира второго взвода - прошли до второго этажа. На пороги больше не наступали. На доски и отвалившиеся пласты штукатурки - тоже.
Растяжку из усиленной дымным порохом хлопушки Бабадя снял животом. Живой вес Бабади - центнер. Бабадя - пулеметчик. Он тоже в полном защитном снаряжении. А еще у него в руках - девятикилограммовый ручной пулемет, и за спиной запасная коробка с патронами.
- У-у-у, Пушной, с-сука!
Кряхтят бойцы. Не мог раньше подорваться? Два этажа вниз - до подъезда, двести метров - до исходного...
- Слышь, братан, ты бы жрал поменьше или бегал побольше, не дай Бог, в самом деле тебя вытаскивать.
- Да пошел ты! Типун тебе на язык!
Не послушал Бабадя доброго совета. И потом тщательно оберегал он в чеченских командировках внушительную мужественность своей коренастой фигуры. И даже укреплял ее, поскольку службу приходилось нести на стационарных блок-постах, недалеко от отрядной кухни. Но, ровно через два года, под Серноводском, будет он бежать в цепи навстречу ураганному огню, хлопая незастегнутым броником по сбереженному животу и приговаривать:
- Пусть меня ранят, пусть меня убьют... и пусть меня понесут отсюда на руках!
А потом проявит пулеметчик незаурядное мужество, отбиваясь от наседающих боевиков и прикрывая товарищей. Поливал Бабадя врага длинными очередями на дистанции и короткими - в упор. И снова приговаривал:
- А вот вам в рот, чтоб я еще с этой дурындой бегал туда-сюда!
И уберег таки и товарищей и себя - большого и доброго.
В среду вечером первый взвод после штурмовки не расползся по домам. Приглашенный в качестве дорогого гостя Пушной проводил повторные занятия по минно-подрывному делу. Народ устал смертно, народ клонило в сон. Но слушали внимательно.
Утром в четверг в каждой пятерке первого взвода впереди шел боец, который не вертел головой по сторонам, а внимательно смотрел под ноги и перед собой. По сторо-нам его другие прикрывали. Шли журавлиным шагом, высоко поднимая и выбрасывая пе-ред собой ноги. Так, даже если просмотришь растяжку, меньше шансов ее зацепить. Стоп! В двадцати метрах от исходного, поперек уже набитой за три дня в снегу тропы, прозрачная паутинка искрится. Лесочка!
- Растяжка!
Не дыша, перешагивают бойцы. Сколько же глаз нужно: под ноги смотри, по сторонам смотри, а сейчас - за угол, и перед носом - дом проклятый. Там вообще, не смотреть надо, а всей шкурой, как приемной антенной, работать.
- Хлоп! - Справа, в полосе второго взвода, яростные вопли и черный клубок ды-ма над белым сугробом.
Ухмыляется первый взвод. Ага! Ну что, друзья-соперники? Как вам вчера вечером дома отдыхалось? В тот самый вечер, когда нам Пушной объяснял, что растяжки и мины лучше всего ставить на зачищенных противником, привычных и, вроде как уже безопас-ных, участках. На маршруте смены постов, например, где караулы уже на автопилоте ходят. Или на пути в туалет. Или на снежной тропинке, по которой взвод за эти три дня уже раз тридцать пробежал...
Чебан потрясенно на гранату смотрит. Так грамотно шли и вот те - на! С лестничной площадки пятого этажа к ним на четвертый эфка выкатывается. Та самая, которую в народе лимонкой зовут, рубленая на дольки игрушка с разлетом чугуна на двести мет-ров... Это же какая падла швырнула!...А ведь предупреждал Змей: даже в зачищенном здании могут вновь оказаться выползшие из схронов боевики. А тут, какое уж зачищенное? Группа Чебана первой шла и то еле-еле до четвертого этажа доцарапалась.
Граната, конечно, была учебная. А бойцы - настоящие, тяжелые...
Сегодня утром Змей объявил:
- С целью укрепления социальной справедливости, устанавливается следующий порядок. Не группа выносит подорвавшегося, или пораженного в результате неграмотных действий, а "убитый" выносит на исходный рубеж самого тяжелого члена своей пятерки. Чтобы прочувствовать, каково придется его товарищам, если он будет так же хлопать ушами в настоящем бою.
Народ в строю уже измотанный стоял, злой. На командира недобро поглядывал. А тут - оживились, смешки пошли. Четко Змей рассчитал: никто себя за дурака не держит, а потому каждый представляет, как он будет на чужой спине кататься...
Пыхтит Чебан. Четвертый этаж! Из пятерки - трое "убитых": все, кто рот раскрыл и гранату разглядывал, вместо того, чтобы за ближайшую стенку заскочить. Сейчас каждый из покойников другана тащит. А кому своего не досталось - несет посредника, чтобы не обидно было. У посредника морда такая серьезная, будто не на горбу омоновца, а в черном Мерседесе едет.
Чебана истерика легкая пробила, хихикает, ноги заплетаются, вот-вот навернется вместе со своим живым грузом.

В ночь с пятницы на субботу Пушной с двумя помощниками, под светом фонариков, колдовал на крыше пятиэтажки. Наскучавшийся в одиночестве волк любопытно наблюдал с развевающегося зеленого полотна за этим коварным типом.
В радиусе одного метра от флага Пушной поднял уложенный на бетонной крыше рубероид, выдолбил полукругом несколько лунок, заложил в них китайские хлопушки, срабатывающие от сжатия, и любовно подсыпал в лунки адскую смесь собственного изготовления. Ноги не поотрывает, но вспышку будет далеко видать!...Рубероид лег на место. Пушной раскочегарил паяльную лампу и тщательно проварил засмоленные швы. Припорошив снегом и пылью мгновенно застывшую смолу, с наслаждением сунул скрючившиеся от мороза пальцы в меховые рукавицы.
Спускаясь по темной стылой лестнице, он снисходительно улыбался. Его самого в ГРУ учили по-другому. По поручению инструктора, кто-нибудь из провинившихся бойцов набирал в целлофановый пакет обыкновенного говна из солдатского туалета и снабжал "фугас" боевым детонатором. Пакет клали в двух шагах от работающего сапера. А проводки из него подключали к обезвреживаемой ловушке...
Капитан Симоненко, дважды разобранный на запчасти в далеких от России странах и столько же раз собранный хирургами, объяснял свою методику так:
- Вот то, что при ошибке ты будешь отстирывать, при настоящем подрыве от тебя только и останется.
- Но вы же выжили, товарищ капитан?
- Я? Ты на меня не смотри. Я - редкий счастливчик, уникум. И то, между прочим, пока выучился, столько таких пакетов подорвал, что дивизия бы нагадить не смогла.

В воскресенье, в пятнадцать часов, опережая своих четырех друзей в победном рывке, Малыш протянул могучую ручищу к уже искренне ненавидимому зеленому флагу с наглой волчьей мордой.
На тридцатиградусном морозе рубероид теряет свою эластичность. Под кованым каблуком ботинка он не прогнулся, а хрустнул, словно раздавленный бокал для так и не принесенного шампанского...

Краснознаменный Туркестанский, Мары. Учебный центр ПВО. 1981 - 1982 годы.
В Центре обучаются бойцы-интернационалисты из дружественных в то время нам стран. Процесс обучения предполагает наличие переводчиков, которые там и присутствуют. Среди них ваш покорный слуга. Естественно, раз есть кого обучать, есть кому обучать, должны быть те, кто непосредственно это и осуществляет. Славные преподы в чине от капитана до полковника, с разным уровнем интеллекта, но четко понимающие, что дальше Маров их сослать просто физически невозможно. О них и речь. Вернее, об одном из них - капитане. История не сохранила для нас его славную фамилию, хотя история, им рассказанная, как раз о фамилиях. А я буду называть его просто капитан.
Было нас, переводчиков, человек двадцать. Обучалась кубинская бригада ПВО. Все мы были из одного учебного заведения, знали друг друга хорошо, и, как принято в студенческо-молодежной среде, общались между собой не по имени, а используя всякие клички, прочно прилепившиеся к отдельным индивидуумам в силу той или иной причины. Ничего особого в кличках этих не было, в массе своей просто производные от имен и фамилий. Так Сильвестрова звали Сильвестр, Женю - Джон и т.п. У одного из нас кличка была ОУ. Просто две буквы О и У. Случилось так потому что при перекличке прапорщик-старшина как-то по-особому протяжно, несколько с малоросским говорком завывал: "Окунц-оу-в", как, собственно говоря, и звали изначально нашего товарища.
На одном из перерывов между занятиями, когда все мы высыпали на улицу, спасаясь от туркменской жары и духоты, ну, а кто курил, тот еще и для того, чтобы отравиться по-быстрому «Явой» или «Дукатом», я и обратился, уже не помню зачем, к Сане Окунцову, назвав его, естественно, «ОУ». Тут-то и выступил на сцену наш герой, за пределами аудитории, кстати, многословием не отличавшийся и до этого молчаливо куривший в сторонке.
- Чего это ты, - обратился он ко мне, - так его называешь? Что за ОУ?
Пришлось мне объяснять все то, что вы, читатели, уже знаете. Так мол и так, фамилия, прапор, традиции.
- А, - после некоторого раздумья отозвался капитан. Речь его была нетороплива и изобиловала паузами, некоторые он заполнял шумными затяжками, а некоторые просто повисали в воздухе. - У нас тоже (пауза), в училище (пауза). Ну, когда я там учился (пауза), народ друг друга по кличкам звал. А на курс старше (пауза) у мужика одного фамилия была Членов (пауза), Вовой звали. Представляешь, какие у него кликухи были?
Обращался капитан ко мне, так как именно я переводил его лекции. Но и все остальные внимательно прислушивались к нашему разговору и радостно заулыбались, представляя, видимо, возможные варианты.
Капитан затянулся в очередной раз и продолжил, - Очень мужик переживал (пауза). Женюсь, - говорил, - сменю фамилию (пауза). Возьму фамилию жены (ПАУЗА).
- Ну, - не выдержал я, - женился?
- Да, женился. Правда, на татарке (ПАУЗА), Гале (ПАУЗА) Ебатулиной.
Занавес, господа.

ПОХОЖДЕНИЯ БРАВОГО ДЕЙЛА КАРНЕГИ

В АВСТРО-ВЕНГРИИ

НАКАНУНЕ

ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

(Примечание Kaptenarmus'a - Дело Швейка живет и размножается! - за что и было позаимствовано с Красной Бурды)

В трактире "У чаши" сидел только один посетитель. Естественно, что это был Йозеф Швейк. Трактирщик Паливец по обыкновению мыл посуду, когда в трактир вошел улыбающийся господин в котелке на американский манер. Он подошел к стойке, несколько раз улыбнулся, заказал кружку пива и, улыбнувшись, представился господином Дейлом Карнеги, после чего попытался завязать с Паливцем серьезный разговор.

Трактирщик Паливец слыл большим грубияном. Каждое второе слово у него было "задница" и "дерьмо". Но он был весьма начитан и каждому советовал прочесть, что написал Владимир Ленин об интеллигенции.

— Какой замечательный портрет висит у вас на стене! — широко улыбаясь, завязал Карнеги серьезный разговор. — Как бы я хотел иметь такой портрет! Это, наверное, Рембрандт?

— Ну вас в задницу, — вежливо ответил трактирщик, закуривая трубку. — Это государь-император.

— Какой красивый у вас государь-император! Как бы я хотел иметь такого государя-императора! — еще шире улыбнулся господин Карнеги. — Не желаете ли Вы, милейший, завоевать друзей и оказывать на них влияние? Я написал на эту тему целую книгу и только за первые восемь месяцев лично продал у нас в Америке более полумиллиона экземпляров!

— Всем этим друзьям цена дерьмо! — осторожно возразил пан Паливец. — Ну их всех в задницу с их влиянием!

И с этими словами удалился в заднюю комнату.

Но американца ничуть не обескуражила потеря собеседника и уже почти завоеванного друга. Он огляделся, заметил Швейка, сидящего к нему спиной, очаровательно улыбнулся, подсел к нему. Хлебнув пивка, он опять принялся за свое:

— Какая у вас замечательная спина! Как бы я хотел иметь такую спину! Вы, я вижу, хотите узнать (всего за три кроны!) как изменить человека, не нанося ему обиды и не возбуждая в нем негодования? Так слушайте! Правило первое: "Начинайте с похвалы и искреннего признания достоинств человека". Правило второе: "Обращая внимание людей на их ошибки, делайте это в косвенной форме". И третье: "Дайте человеку возможность спасти свое лицо..."

Лицо Швейка озарилось улыбкой:

— Пан... э-э-э?...

— Дейл Карнеги, с вашего позволения.

— Пан Карнеги совершенно, совершенно прав. У нас в Рыжеклоунском районе Праги жил один человек по фамилии Корча. Умел этот Корча людям так замечания делать, что они ему еще благодарны оставались. Встречает он, к примеру, пана Ништякны и говорит ему: “Вот вы, я вижу, слегка навеселе, а ведете себя прилично, не то что пан Жлобичек, тот давеча всю пивную облевал, да напоследок пани Тапковой в кружку помочился! А та как раз кушала кнедлик, так она треснула его этим кнедликом и проломила голову”.

Ништякны улыбнулся, из лужи встал, руку Корче пожал — мол, все понятно, Жлобичек он и есть Жлобичек, не то что я.

Или встречает Корча пана Каличека и говорит: “Пан Каличек, вы мне уж неделю четыреста крон должны, но, по всему, отдать хотите, а вот пан Бабник год назад занял тысячу крон, так уж три месяца как умер и, похоже, денег отдавать не собирается...”

— Как увлекательно вы рассказываете! — перебил Швейка американец. — Как бы я хотел так увлекательно рассказывать! А хотите, я научу вас, как стать хорошим собеседником? Легчайший способ стать хорошим собеседником — будьте хорошим слушателем, поощряйте других рассказывать вам о себе!..

— Это мы уже проходили! — засмеялся Швейк. — Был у меня в Верхних Пышминцах один знакомый, пан Эдичка. Сватался он к одной вдове, пани Покойничковой. Пришел к ней, а сам думает: чтобы расположить собеседника, надо сначала дать ему поговорить о себе. “Как здоровье, пани Покойничкова?” — спрашивает. Ну, та начала рассказывать. Час говорила, два, три. К пятому часу передумал Эдичка жениться. К шестому уйти захотел, да так успел вдову к себе расположить, что та его руками держит, не отпускает. Наконец, улучил паузу, крикнул: “Как ты еще не сдохла с таким здоровьем?!”, вырвался и убежал.

Да-а, слабым человеком оказался этот Эдичка. А вот, как рассказывал мне Мирослав Кукишек, который жил на Заводчанах, он знавал одного серба, пана Пердича из Бздышкова, так вот тот никогда не перебивал собеседника, внимательно выслушивал, потому что сам-то он и пары слов не мог связать после третьей кружки пива. Поэтому люди уважали его и подливали пивка, чтобы только он дослушал их до конца. Тонко знал этот Пердич человеческую психологию, и от него ни одного слова никто не слышал. До он, к тому же, еще и немой. Так и домолчал до восьмидесяти лет, потом умер, а к нему на кладбище до сих пор ходят любители поболтать. Кстати, если желаете, я могу вам показать, где его могила, — закончил Швейк с добродушной улыбкой.

— Какая у вас приятная улыбка! — воскликнул Карнеги. — Как бы я хотел иметь такую улыбку! Кстати, вот еще одно, главное мое правило для тех, кто хочет расположить к себе собеседника: "Улыбайтесь!"

— Улыбка — она вообще чудеса творит, — согласился Швейк. — Я, видите ли, занимаюсь продажей собак. И вот как-то раз пришел ко мне один чукча, которому для упряжки нужны были три чистокровных карликовых пинчера. Хорошо, что у меня был знакомый директор зоопарка, я купил у него замечательного шакала, гиену и одну енотовидную собаку, сводил этих зверушек в парикмахерскую на углу улиц Густава и Гусака, чтобы их там побрили как следует, и с улыбочками продал их этому чукче за милую душу!

— Ах, какая у вас замечательная профессия! — всплеснул пивом господин Карнеги. — Как бы я хотел иметь такую профессию! Однако, чтобы достичь успеха на вашем поприще, вам просто необходимо знать следующее правило: "Чтобы заинтересовать собеседника, ведите разговор в круге его интересов..."

— Верно, — кивнул Швейк, — только в этом деле нужна большая осторожность. Был у меня в Камышловицах приятель, пан Яичек. Вот однажды зашли мы с ним в трактир “У Красного Знамени” пропустить по паре кружечек пива. И надо ж так было случиться, что в этот самый день убили товарища Кирова. Сидим мы, пьем пиво, никого не трогаем, как вдруг подсаживается к нам агент ГПУ Стукачек, заказывает большую кружку "Балтики" и заводит такой разговор:

— Слышали, господа, в Ленинграде убили товарища Кирова?..

— Какого Кирова? — спрашивает мой приятель Яичек. — Я знаю двух Кировых. Один служит певцом в "Болгарии", у него еще такое смешное имя — Бисер, а еще есть другой Киров, тот, что собирает на Дворцовой площади собачье дерьмо. Обоих ни чуточки не жалко.

Агент Стукачек очень обрадовался и тут же пригласил моего приятеля выйти на пару слов в коридор. А из коридора Яичек вернулся только через десять лет, когда я уже хотел расплатиться и уходить.

Больше этот Яичек никогда и ни с одним собеседником не вел разговоров в круге его интересов.

— Ах, какой у вас замечательный приятель! — воскликнул Карнеги. — Как бы я хотел иметь такого приятеля! С ним можно было бы беседовать, улыбаться ему, оказывать на него влияние... Кстати, вот вам еще одно мое правило: "Чтобы склонить оппонента к своей точке зрения, никогда не говорите человеку, что он не прав".

— Вот тут вы попали в самую точку! Никогда не следует говорить человеку, что он не прав! У нас в Девяносто Первом полку был пехотинец Дядичек. Родом он был из-под Тишка, и уж такой упрямый, что не приведи Господь. Раз этот Дядичек еще с одним пехотинцем, кажется фамилия того была Тётичек, проспали на полковое построение.

И вот, стоит навытяжку весь полк, ходит полковник Указка, красный, как фонарь над заведением мадам Ивковой, и... как бы это сказать... упрекает весь полк за то, что все тут, а вот Дядичека с Тётичеком нету!

Спустя какое-то время фельдфебели приволокли их обоих и поставили перед полковником. Тот, недолго думая, хрясь обоим по их сонным мордам! И еще раз — хрясь! Тётичек ничего, только покачнулся, стоит, глаз не открывает. А Дядичек и говорит:

— Ich melde gehorsam, Sie haben nicht recht, Herr Oberst! 1

Ох, не следовало ему вылезать со своей правотой! Полковник рассвирепел и всерьез принялся дубасить беднягу Дядичека. И руками, и ногами, и портупеей его хлестал, и даже фуражкой два раза ударил. Потом взяли бедолагу под стражу и, кажется, расстреляли.

А Тётичека всего-то навсего отправили на гауптвахту, а там была дыра в заборе, и каждый вечер наведывалась к арестованным одна девица, кажется, фамилия у нее была Случкова, но это уже другая история...

— Ах, какой замечательный полковник был у вас в Девяносто Первом полку! Однако, я не хотел бы иметь в начальниках этого полковника. — заметил господин Карнеги. — Ему бы следовало знать самое главное правило поведения с подчиненными: "Старайтесь, чтобы окружающие с удовольствием делали то, чего вы хотите".

— Вот что я вам на это скажу, пан Карнеги, — отозвался Швейк, прихлебывая пиво. — Поскольку я занимаюсь продажей собак, одно время мне приходилось иметь дело с живодером Кожицей. Он был, что называется, живодер от Бога, и как никто умел ободрать шкуру с какого-нибудь фокстерьера за здорово живешь и собачка была ему еще и благодарна. Руки, можно сказать, лизала. Потому что, поймав собаку где-нибудь на улице, он начинал ее очень хорошо кормить. Кормил собачку до безобразия, так что она уже под конец видеть всякие вырезки или гусиную печенку не могла. Кожица ее тогда связывал, раскрывал пасть и толкал ей туда всякие кнедлики, и если зверушка начинала блевать, то он туда же эту блевотину и отправлял. И вот когда уже у пса глаза закатывались, тогда он и показывал ей удавку, и фокстерьер бежал к этой удавке как к маме родной.

Правда, этого Кожицу застрелил потом какой-то поручик, когда пришел к нему за потерявшимся догом, и увидел, как его собачка, победитель каких-то там соревнований, жрет свою собственную блевотину. Кстати, собачку ему тоже пришлось пристрелить — ничего не жрала потом и худая стала, что наша пани Брэггова...

В этот момент из задней комнаты послышался громкий голос трактирщика Паливца, который звал свою жену: "Эй, Божена! Оторви-ка от кресла свою толстую задницу, да пойди убери там со столов в задницу все дерьмо!"

— Ага! — обрадовался Дэйл Карнеги. — Я вспомнил еще одно правило! Вот оно: "Чтобы сделать вашу семейную жизнь счастливой, ни в коем случае не придирайтесь к супругу, не критикуйте его..."

— Ну что ж, это вполне резонно, — заметил Швейк. — Жил на Клубничковой улице пан Ножичек, так вот, у этого господина не было счастья в семейной жизни. А все потому, что он к жене придирался. Прямо в церкви начал, только она ему кольцо на палец надела, он и говорит: “Слушай, Марженка, а чего это у тебя изо рта воняет, да на фате заплата, и вообще: почему ты в такой день — и в бигудях?” Короче говоря, придирался к ней по всяким пустякам! А работал этот господин контролером на Горьковой улице — подходил к барышням и заставлял их предъявлять желтые билеты. Так вот, в тот день, когда этого пана Ножичка переехало трамваем, жена в честь такого события впервые в жизни нарядилась писаной красавицей, а на Горьковой улице безбилетные барышни всех кавалеров обслуживали бесплатно!

— Ах, какие замечательные барышни у вас на Пешковой улице! Как бы я хотел иметь таких барышень!.. А что касается семьи, то вот как я написал в своей книге: "Не пытайтесь переделать своего партнера, если вы хотите счастливой семейной жизни!" — торжественно провозгласил Карнеги.

Швейк с готовностью кивнул:

— Знал я одного малого, который переделал своего партнера по своему усмотрению, и потом это вышло ему боком.

В Якубовиче одно время жил цыган Лисичка, который водил по пивным большого косматого медведя на веревке и за деньги показывал посетителям, как этот медведь дует пиво. Так вот однажды они с медведем за один вечер побывали в тридцати заведениях, в результате цыган где-то потерялся, а медведь неплохо повеселился в ту ночь: поиграл в “мясо” с целой ротой солдат, подрался на танцульках с мадьярами из-за девчонок, потом его пять раз выбрасывали из трактира “У лужи”, а он все возвращался и просил сыграть ему “Мишка с куклой громко топают...” Потом медведя в корзине увезли очухаться в полицейское отделение, а он там очухиваться не стал, а наоборот — впал в спячку и всю зиму в камере сосал лапу и проснулся только весной с сильного похмелья. А цыган, оставшись без куска хлеба, то есть без медведя, запил и пошел в фельдкураты...

Таким образом Дейл Карнеги и Йозеф Швейк приятно беседовали до самого закрытия, время от времени требуя себе еще пива. Ближе к ночи из их разговора можно было разобрать лишь отдельные фразы, вроде:

— Какое у вас прекрасное пиво в кружке! Как бы я хотел иметь у себя в кружке такое пиво!

— Жил у пани Фофановой один квартирант. По всему видно — человек культурный — не пьет, не курит, жену бьет редко...

— Какое у вас прекрасное пиво в кружке! А... у меня в кружке ваше пиво... кончилось уже...

— ... Когда я сидел в тюрьме по делу ГКЧП, со мной в камере оказался некто Лукьянчик из Кремлевиц...

— А вот у нас в Америке тоже был презабавный случай. Огромная обезьяна пришла в город и стала лазить по домам, как по деревьям... Ха-ха-ха! Что, нехорош разве анекдотец?

— ... Футбольной сборной Девяносто Первого полка командовал поручик Бышовец...

— Я есть пьяная американская свинья!.. Пани, дайте мне первый класс!..

— ... Его комиссовали после боевого ранения — на фронте ему разбили голову пивной кружкой...

— ... Как бы я хотел, Швейк, чтобы вы узнали меня с хорошей стороны!..

Разговор становился все более интересным, но неразборчивым. Тем не менее собеседники прекрасно понимали друг друга. В результате долгой дружеской беседы, перешедшей в братские объятия и распевание песен, американец подарил Швейку дюжину своих книжек, а потом пошел к Швейку домой, купил у него всех собак и едва не женился на пани Мюллеровой.

-----

1 Осмелюсь доложить, Вы не правы, господин полковник! (искаж. нем.)