Судьба поросенка


У старшины нашей роты, прапорщика Дяченко по прозвищу "Брат" была одна неизбывная головная боль. Именовал он ее аббревиатурой БПТ - "ближний привод тунеядцев".

Здесь я немного отвлекусь и раскрою небольшую военную тайну об устройстве аэродрома "Ленино". (Жителям ближнего и дальнего зарубежья этот абзац не читать, чтобы меня не обвиняли в измене Родине!). Каждый аэродром, военный или гражданский, оборудован четырьмя так называемыми "приводами", и аэродром "Ленино" не был исключением. "Приводы" - это, научно выражаясь, радиомаркеры, расположенные по оси взлетной полосы, а грубо говоря - обычный средневолновый передатчик, который подает сигнал, указывающий самолету направление на взлетно-посадочную полосу. Нечто вроде радиомаяка. Приводов всего четыре - по два с каждой стороны полосы. "Ближний" находится в километре от торца полосы, "дальний" - в 4 км. На одном из дальних довольно долго служил я, приводя в порядок собственную картину мира, но речь сейчас не об этом.

Реально привод - это затерянная в камчатском лесу избушка на курьих ножках, где вместо Бабы-Яги обитают два матроса. Живут они там совершенно безнадзорно (единственная связь, особенно зимой - телефон, который они всегда ломают, или лыжи), поэтому без отеческой опеки отцов-командиров бойцы разлагаются с пугающей интенсивностью. Самое "козырное" место для разложенцев - это, конечно, дальний привод, но и на ближних встречались такие умельцы, что мама не горюй!

Два таких разложившихся тунеядца и окопались на одном из ближних приводов. Фамилии их были Гордеев и Бачурин, а звали их, соответственно, Гордей и Боча. Это и впрямь были уникальные люди, как говаривал Михаил Самюэлевич Паниковский, таких уже нет, и скоро совсем не будет.

До встречи они жили совершенно в разных мирах - Гордей был недоучившимся студентом, изгнанным из храма науки за совершенно неприличное количество хвостов, а Боча - крестьянским сыном, к тому же местным: до призыва он проживал в камчатской деревне с громким названием Верхние Коряки. Но совместились они идеально, совпали, как пальцы и перчатка, притерлись друг у другу без зазора, как патрон и затвор. Оба были такими патологическими лодырями, что в совокупности представляли собой некую идеальную картину, эдакий непревзойденный Абсолют богодульства. Ничем иным, кроме эстетический ценности и завершенности этого союза, нельзя объяснить тот факт, что эту парочку так не разогнали все полтора года. Очевидно, даже у грубых военных мужланов не поднималась рука на такое совершенство.

Службу они несли всегда в одной и той же позе - лежа на двухярусной кровати, стоящей вдоль стенки вагончика. Боча - внизу, Гордей - наверху. Жизнь Гордея поражала разнообразием - он слушал транзистор, трепался с дежурным телефонистом на коммутаторе по телефону или доставал Бочу насмешками и вопросами. Боча же был однолюб - из всех возможных вариантов времяпрепровождения он отдал свое сердце одному. Периодически он затаривался в гарнизонной библиотеке никому кроме него не нужными книжками из серии "Военные мемуары", а потом с исключительной сосредоточенностью изучал их на своем нижнем ярусе, задумчиво возя грязным пальцем по красным и синим стрелкам на картах. "Стратег, мля!" - потешался Гордей, но Боча на насмешки не реагировал.

Расходясь в потребностях и желаниях, в своих антипатиях они были идентичны - оба категорически не желали ни выкашивать траву вокруг вагончика и станции, ни убирать снег, ни чинить УД-шку, ни красить вагончик, ни делать профилактику дизелю - ни-че-го. Они хотели лежать.

Брат бился с ними год. Он их воспитывал словесно, вел долгие и задушевные беседы (разговор тунеядцы поддерживали охотно, особенно Гордей, но без всяких последствий). Доставал их целенаправленным посещением объекта каждый божий день (втуне). Натравливал на них известного своей дуростью и активностью "пиджака" (традиционное именование лейтенанта, призванного на военную службу после гражданского вуза) Баклана - именно с его подачи Главный Майор сделал доставшего всех своей неуемной инициативностью летеху куратором БПТ. (Баклан сломался через два месяца и устроил Главному Майору истерику из цикла "не-могу-больше-заберите-меня-а-то-я-не-выдержу-однажды-а-потом-под-трибунал-пойду").

Несколько раз, воспользовавшись удаленностью объекта и правильным пониманием неуставного кодекса воспитуемыми, Брат лодырей бил. Иногда сам, чаще в компании с любившим это дело прапорщиком Пакашкой, один раз даже на пару с Бакланом. Шевелений на объекте от этого больше не стало. Богодулы не желали даже ходить ловить рыбу или обжирать ягоду - они упорно лежали на койках, слой за слоем прессуя окурки в пятилитровой консервной банке из под томата, служившей им пепельницей (это богатство как-то нашел на помойке возле камбуза Гордей, и, оценив, как редко теперь придется вытряхивать пепельницу, уволок гаджет до хаты).

Терпение Брата лопнуло однажды ранней весною. Во всем был виноват Гордей с его креативностью.

Тогдашнее нашествие Брата на ближний привод началось как обычно. Старшина картинно возник в дверях вагончика и разбудил тунеядцев Ритуальной Фразой: "Во, мля, гадюшник развели!", после чего немедленно совершил Ритуальное Действо - от души пнул валенком стоящую возле кровати банку-пепельницу.

И замер, только сейчас заметив изменения во внутреннем убранстве вагончика. Ошалев, он вместо традиционного "Подъем, бойцы!" взревел - "Это что за хрень" и указал на искомую хрень рукой в меховой рукавице.

Вагончик напоминал иллюстрацию к фантастическому роману английского писателя-фантаста Герберта Джорджа Уэллса "Когда Спящий проснется". Казалось, в нем порезвился сумасшедший паук - через весь вагончик в хаотическом порядке были натянуты не поддающиеся исчислению нити.

- Это, товарищ прапорщик - зачастил скороговоркой соскочивший с кровати Гордей - я к дембилю готовлюсь. Я же в институт восстанавливаться буду - вот и вырабатываю в себе навыки технического мышления. Показать?

Ошалевший Брат только кивнул головой.

- Вот смотрите - Гордей запрыгнул обратно к себе на верхний ярус - хочется мне пить. Я говорю - Боча, зачерпни воды! Но он же богодул, он не зачерпнет! А что делать? (Гордей выжидательно посмотрел на Брата. Брат молчал, лишь глаза его наливались кровью) А вот что! - ликующе завершил фразу Гордей.

- Я тяну за эту ниточку... - стоящая на столе металлическая кружка поползла к краю - Тяну... И кружка падает! (кружка и впрямь бултыхнулась в стоящее под столом ведро в водой). А теперь тянем вот за эту нитку, и - ву а ля! - поднимаем уже полную кружку наверх! Можно пить не слезая!

Гордей был искренне горд своим инженерным гением. Кроме того, теперь у него появилась возможность дистанционной настройки стоящего на столе транзисторного приемника "Альпинист" и дистанционная же регулировка громкости. Все эти возможности он, любуясь собой, и продемонстрировал ненаглядному старшине.

Сказать, что Брат был потрясен - это ничего не сказать. Из его уст упала лишь одна фраза, тяжелая, как булыжник. "Это уже пи$%ец какой-то" - скупо уронил Брат, молча уничтожил эпохальное изобретение, и, так ничего больше и не молвив, повернулся и ушел по-английски.

На объекте Брат не появлялся целую неделю. Думал.

Не знаю, читал ли он в эти дни Макаренко, но в любом случае он пришел к тем же выводам, что и великий педагог: самое лучшее воспитание - это воспитание трудом.

Через неделю настороженные затянувшимся молчанием противника тунеядцы засекли Брата еще на подходе к приводу. Вышагивающий на лыжах товарищ прапорщик являл собой нечто среднее между Санта-Клаусом и фольклорным образом прапорщика. Проще говоря - нес на плече мешок изрядной величины.

- Слушай сюда - приветствовал он вываливших на порог негодяев - Вот вам поросенок. (Брат тряхнул мешком, в котором кто-то залихватски взвизгнул). Поросенка надо вырастить. К Новому году. Роте на праздничный стол. Ясно? Я его у Мустафы взял.

(Справка: "Мустафа", он же прапорщик Мустафенко - лучший друг прапорщика Дяченко. Живет с семьей на одном из дальних приводов, ведет кулацкое хозяйство. Держит батрака - старшего матроса Гумелюка, которого никогда не пускает в гарнизон, опасаясь вредного влияния неуставной вольницы на эксплуатируемые трудящиеся массы.)

Взглянув на вытянувшиеся рожи лодырей, суровый старшина продолжил инструктаж все теми же рубленными фразами.

- Если он у вас сдохнет. Лучше сразу вешайтесь. Вы меня достали. И вы меня знаете. Знаете? - поинтересовался он у притихших богодулов

Те, синхронно сглотнув, кивнули. Брата лучше не доводить - это в гарнизоне знали все. Как истинный хохол, Брат был злопамятен. Это горячий прибалтийский парень прапорщик Покашус мог во гневе пару раз зарядить в дыню (больше обычно не требовалось), но назавтра уже общался как ни в чем не бывало. А Брат - это не отходчивый шоферский предводитель Пакашка, на "Ленино" до сих пор рассказывали триллеры о том, как он однажды отправил бойца на дембиль в "дрищевском" виде. В неушитой форме, с уставными знаками различия, бескозырке на пару размеров больше чем требовалось, с невыгнутой кокардой, ботинках с неподрезанным рантом и тому подобный страх господен.

- Жить он будет в теплых сенях. Где у вас уголь хранится. Куда вы уголь денете - меня не %бёт. Кормить будете помойкой. Каждый вечер один из вас будет приходить в гарнизон. Помойку забирать на камбузе. С Гусейном я договорился. Вопросы? - ледяным тоном завершил старшина.

- Тарищ прапорщик - дрожащим голосом поинтересовался Боча. - А как поросенка зовут?

Брат немного помолчал, задумавшись, потом весомо изрек: "Сынку", повернулся и ушел назад по лыжне.

Решение Брата было исключительно логичным. Боча с Гордеем были бойцами ленивыми, но не злыми, а даже сентиментальными, и уморить живое существо без угрызений совести не могли. Кроме того, поросенок - не то животное, чтобы умереть от голода без борьбы. Своим визгом он в 90 случаях из ста совесть у своих воспитателей разбудит. В общем, надеялся Брат, не мытьем так катаньем поросенок выполнит главную задачу - растормошит сонное житье лодырей.

Дальнейшие события только радовали Брата. Судя по всему - он угадал. Тунеядцы ежедневно являлись к повару-лакцу Гусейну за помойкой, и вскоре даже начали клянчить для своего питомца лакомые кусочки. Вообще, к своему Сынку они привязывались все больше и больше, и вскоре уже изрядно утомили нас рассказами о его проделках. Люди, часто общающиеся с молодыми матерями, нас поймут.

Брат улыбался в пышные усы и выглядел очень довольным. На радостях он даже снизил бдительность и неделями не появлялся на объекте, довольствуясь ежедневными отчетами помойконосцев.

Прошло два месяца. Гордей засобирался на дембиль, и, как он нам тайно поведал, в знак прощания решил сделать дорогому Сынке подарок на память о папочке. Свиновладелец о чем-то долго шушукался со своим призывом, даже зачем-то смотался к аэродромщикам и в недалеко стоящий стройбат, который строил нам новую казарму. И вот однажды он появился с сияющим лицом и прямо с порога объявил нам, что подарок сделан.

- Ну, так пойдем, посмотрим на презент... - из баталерки вышел не замеченный Гордеем Брат.

Немая сцена.

Я не буду долго испытывать ваше терпение, байка и без того изрядно затянулась, перейду сразу к главному.

Нет, поросенок не погиб и даже не выглядел несчастным. Гордей не отрезал ему ногу на холодец и не приделал протез. Поросенок Сынку был абсолютно цел, ухожен и даже довольно весел.

Просто многодневными стараниями Гордея и Бочи он был татуирован.

Весь.

От пятачка до залихватски завернутого хвостика.

На правом плече, как и полагается, у него красовалась чрезвычайно распространенная геральдическая фигура - щит с изображением моря, солнца и большого противолодочного корабля. Щит обрамляла виньетка с лаконичной надписью "КТОФ". На левом плече у свина располагалось стилизованное изображение вулкана с крупной надписью полукругом "Камчатка". Далее везде - красивые девушки в пилотках, злобные одноглазые пираты, обвитые змеями кинжалы, и прочие тату-рисунки, выпрошенные Гордеем у нас и в стройбате. Оставшееся пространство лодыри заполнили афоризмами - фольклорными и собственного сочинения. Тут были и "Они устали" (над копытцами), и "СЭР", и "ЛЕБЕДИ", и "Нет в жизни счастья", и "Дембиль неизбежен, как крах капитализма", и "Солдат ребенка не обидит", и "Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок" и тому подобное авторское и народное творчество. Татуировочная машинка, сделанная из бритвы, явно жужжала на ближнем приводе не один день.

Опустим занавес, и не будем слушать все то, что Брат сказал Боче и Гордею - здесь бывают женщины и дети.

Скажу лишь, что поросенок Сынку не только выжил, но и стал знаменитостью, одной из главных достопримечательностей нашего аэродрома. Молва о нем пошла по всей Камчатке и все прибывающие на аэродром "Ленино" ходили смотреть на него целыми экскурсиями. Резать на Новый год его не стали - неудобно, звезда все-таки, да и мы Брата упросили не душегубствовать. Свин пережил и Гордея, и Бочу, и к моменту моего увольнения в запас пребывал в добром здравии. Пестовал его пришедший на смену Чомбе XIII (в миру - Азамат) Чомба XIV (в миру - Салават).

О дальнейшей судьбе этого достойного хряка мне ничего не известно. Надеюсь, его жизнь была счастливой.


(Эта история скопирована из ЖЖ автора - Вадима Нестерова, оригинал - http://www.livejournal.com/users/vad_nes/128903.html)

МАШЕНЬКА

Он был мой друг. Нет, не Машенька. Наш начхим был моим другом. Почему был? Да потому, что мы не виделись уже много лет и когда нам посчастливиться увидеться снова - неизвестно. Вовка его зовут. Вовка Филиппов. Простой русский парень. Замечательный человек. Человек - легенда. В том смысле, что на соединении, в котором мы тогда служили, о нем ходили разные слухи, которые по пути следования от корабля к кораблю обрастали, порой, всяческими, зачастую не вполне правдивыми, подробностями.
Сегодня я расскажу Вам не о тех многих вымышленных случаях, которые, якобы, с ним происходили. Я расскажу Вам то, что видел и слышал сам.

Начать надо бы с того, что Вовка - один из того огромного числа людей нашей страны, что, являясь, не на словах профессионалами в своем деле, приносят этой самой стране огромную пользу. Но, как у нас исторически сложилось, награждать, поощрять или просто говорить человеческое спасибо таким людям, считается от чего-то совсем не обязательным.
Вовке тогда было 37. 15 из них он прослужил на подводных лодках. То есть, все свое офицерство он на них и провел. И был всего лишь капитаном 3 ранга. А еще у него за плечами было 12 автономок, куча болезней и неустроенная личная жизнь. Без семьи и без квартиры. Впрочем, семья то у него когда-то была, но очень давно. Сейчас же его бывшая жена и ребенок напоминали ему о себе лишь урезанной алиментами зарплатой, сожалением о чем-то когда-то безвозвратно упущенном и постоянным желанием, особенно после стакана, начать новую и непременно счастливую жизнь.
А еще у Вовки всегда при себе был черный, кожаный, потертый на углах дипломат. Это был не простой дипломат, почти волшебный, и Вовка с ним никогда не расставался. Дело в том, что в нем он хранил самые необходимые для себя в любой момент вещи: пару томов дюже умных книг по какой-нибудь оккультной философии, кучу разных таблеток и бутылку спирта.
Вот такой вот джентельменски набор. Все, для того, чтоб пофилософствовать, как следует. Ну а на случай переусердствования в этом деле, есть таблетки от головной боли. Ну, а если и это не помогло и мысли все равно продолжали “переть”, вызывая боль, тревогу и опасение - тогда снова спирт, книжки и опять таблетки.
В тот день Вовка приехал в базу для заступления дежурным по кораблю. Ему было плохо. Ему было настолько плохо, что он почти не разговаривал, отбивался от вопросов сослуживцев короткими “да” и “нет”.
Вовка был болен. Не знаю, как называется точно в медицинской науке такое состояние, а у русских людей оно называется емко и кратко “бодун”. А после нескольких дней каких-то очередных праздников, сильно украшенных как у нас водится неравной борьбой с зеленым змием, бывает не просто бодун, а его самая тяжелая модификация - бодун страшный.
Именно такое состояние сейчас Вовка и испытывал. Руки его тряслись, ноги не совсем слушались, кушать совсем не хотелось.
Не помню, кто из наших рифмоплетов (естественно, после попойки) придумал “гениальное” выражение с претензией на четверостишие:
“Пусть меня трясет-колотит
Все равно я пить не брошу!”
Рифмы здесь нет. Не ищите. За то какой глубинный смысл! Впрочем, понять его можно, лишь испытав в полной мере самому страшные последствия похмелий.
Не оценил Вовка тогда всех стараний нашего доморощенного “поэта”. Лишь уголком губ повел в сторону, обозначив, видимо, солидарность.
После того, как он вернулся с развода заступающей вахты, наши офицеры встретили его в Центральном посту более “качественными” стихами:
“Весь начищен, весь наглажен
К жопе пистолет прилажен
Не какой-нибудь там хер,
А вахтёный офицер!”
Начхим снова не поддержал всеобщей радости. Он молча снял с себя шинель и шапку, бросил их на кресло вахтенного механика, а сам упал на место дежурного по кораблю. Все. Трогать и разговаривать с ним было бесполезно - человек на вахте. Человек с ружьем. Человек с бодуна.
Вовка уставился в мелькавшее в телевизоре изображение. Впрочем, по его лицу было совершенно понятным, что ему абсолютно все равно, что сейчас показывают.
Кажется даже, что кто-то из офицеров переключал от пульта каналы телевизора.
Угол зрения и глупое выражение Вовкиного лица не менялись.
А еще ему было грустно от того, что ему предстоял неприятный разговор с командиром.
Дело в том, что начхим должен был заступить дежурным еще вчера. И он очень старался приехать накануне. Но не смог.
Он по-честному выходил три раза из дома, но падал у подъезда, лежал некоторое время, потом вставал и возвращался. Хорошо, что командира сегодня не было. Пришлось бы объясняться, придумывать что-то. А вот как раз думать Вовке и не хотелось, а вернее, не моглось.
Беда пришла откуда не ждали - на лодку прибыл зам. командира Сергей Витальевич.
И все бы ничего, ведь был он тихим и скромным человеком. Но только не сегодня. По пути на корабль он где-то посидел с товарищами и принял изрядно на грудь. А всегда, когда ему случалось пребывать в таком приподнятом состоянии, он становился очень храбрым. Заместитель вдруг вспоминал, что он здесь все-таки начальник, да к тому же боевой, заслуженный офицер.

-Аааа, Филиппов, - сказал, радостно потирая руки зам, войдя в центральный пост. Присутствующие офицеры переглянулись - всем было интересно, как отреагирует Вовка.
Начхим не отреагировал. Он даже не повернулся в сторону говорившего.
Который, надо сказать, страшно оскорбился за такое игнорирование его подполковничьей особы:
-А я не понял, товарищи офицеры, почему никто не подает команды “Внимание в центральном”? Командира нет, а в его отсутствие - я командир!
Вова с трудом встал с кресла и сделал телевизор чуть громче.
Зам от такой наглости аж побагровел лицом. Он распрямился, приобретя мужественную, как ему казалось, осанку и закричал, пытаясь заглушить телевизор:
-Я вам тут что? Я тут Вам кто? Филиппов кто вам позволил? Да я вас с вахты сниму! Будете у меня через день на ремень! Вы меня еще не знаете! Ну, так вы меня узнаете! Вы все - узнаете!

Кошмар. Что водка делает с людьми! Шахматисту начинает казаться, что он боксер. Уроду - что он неотразимый красавец. Заму же всегда казалось, что он непревзойденный начальник и оратор.
Трезвым он себе такого не позволял. Трезвый то он прекрасно понимал свое незавидное место в экипаже. А как еще можно назвать то место, при котором денег почти, как у командира, а ответственности при этом никакой?
Да самый безответственный и чумазый матрос для экипажа нужнее зама в несколько раз.
-Так, Филиппов, - продолжал тем временем Сергей Витальевич, - И почему Вы, спрашивается, вчера на вахту не заступили? Мне что ли прикажите стоять?

Вот это он, конечно, зря сказал. Присутствующих офицеров сильно повесил. Интересно было бы посмотреть на капитана 2 ранга, стоящего дежурным по подводной лодке, который вряд ли отличит ЛОХ от ЭПРОНА.
Только Вовку не развеселили слова зама, который, к слову сказать, и сам не понял отчего это офицеры ржут, как кони. Он продолжал кричать на Вовку и угрожать ему всеми взысканиями вплоть до увольнения, ареста с последующим расстрелом.

Вообще интересный был диалог. Он скорее напоминал монолог - Вовка совсем не реагировал на “всемогущего” зама. Он ответил ему в самом конце зажигательной беседы.
В ответ на замовское: «И так, Филипов. Я Вам приказываю немедленно бросить пить спиртные напитки. Это сильно мешает вашей службе. И меня, как зама командира, не устраивает. Завтра меняетесь с вахты и бегом кодироваться. Это мой вам приказ!»
Вова впервые повернулся в его сторону и тихим, злым голосом произнес: “Согласен. Но только в одном случае. Кодироваться мы идем строем, в котором будете стоять вместе с другими Вы и старпом. А командовать этим строем будет командир!”

Все, начхим отвернулся от зама, потеряв к нему всякий интерес, которого и так было не много, и снова тупо уставился в телевизор. Сергей Витальевич после этих слов ничего из себя выдавить не смог, как ни шевелил своими ярко красными от пьянки губами и не вращал злыми глазами.
Так и ушел к себе в каюту тихо и молча.
Паузу, повисшую в центральном посту, прервал звонок телефона. Вовка сделал звук телевизора тише и взял трубку:
-Дежурный К-... кап 3 ранга Филипов... кого? Кого надо? Какую на*уй Машеньку??? Вы что там поо*изденели все? Вы куда звоните? Это боевой корабль! Мы не блядей возим, а торпеды!!!
Выкрикнув последнюю фразу, Вовка с силой кинул трубку на телефон, обозначив конец разговора с тупым абонентом. Надо сказать, что никто из нас ровным счетом ничего из услышанного не понял.
В чем, собственно, дело до меня дошло только через пару минут.
В тот год к нам на лодку пришел молодой лейтенант, звали его Леха Мащенко.
Естественно, что фамилию его еще мало кто запомнил, да и первый год у всех офицеров одна фамилия - лейтенант.

-Вов... А может Мащенко? - поинтересовался в тишине я у начхима.
-Что? Ну... может и Мащенко...
Дежурный взрыв хохота десяти человек сотряс пульты в центральном посту. Все всё поняли. Впервые за весь день улыбнулся и Вовка.
А Леху Мащенко никто у нас на лодке лейтенантом больше не называл.
А как к нему стали с тех пор обращаться, думаю, объяснять не стоит...