Гитара

Комбат ненавидел гитару всеми фибрами души. Отчего? Да все просто. Однажды, напившись до состояния полной невменяемости, он вздумал поиграть на гитаре на плацу дивизии, напротив штаба в 23.00. Вызванный дежурным по дивизии взвод комендачей добрых два часа гонял загулявшего подполковника по офицерскому городку. Сцена взятия дебошира заслуживает отдельного рассказа. Битва была почище взятия Перекопа. Сжимающий в руках обломанный гриф подполковник был водворен на гауптвахту.
Год спустя ...
В 19.00 сержантский состав 1 УВС прибывает с караула. В 20.00 подполковник Лобанов производит проверку вверенного ему личного состава и застает в ленинской комнате расслабленно-музицирующих сержанта Гоова и ст. сержанта Крыжевича. После чего следует любимая армейская забава под названием «Похороны». В этот раз хоронили гитару.
Руководил праздником непосредственно командир батальона, а в качестве траурной процессии был задействован весь сержантский состав первой роты, за исключением мл. сержанта Чапурного, находящегося в наряде по роте.
Далее диспозиция следующая: восемь сержантов выстроены по стойке смирно вдоль недокопаной могилы, двое лениво ковыряют лопатами грунт. Настроение у всех приподнятое.
Гитара вещь нежная, но... Комизм ситуации в том, что из двух гитар, имевшихся в роте, комбат вознамерился похоронить эл.гитару «Урал». Кто не в курсе, поясню - этому м-м-м... предмету могут повредить только многократно нанесенные удары топором (удары обухом заметно на качестве звука не скажутся).

Младший сержант Чапурной не употреблял наркотиков, не пил водки и не курил. Его «штырило» по жизни.
О происходящей вакханалии дежурный по роте Чапурной узнал от дневальных по учебному корпусу. Он почесал в затылке и сказал «Мнда...»
Картина маслом. Дежурный по роте подчеркнуто строевым шагом подходит к комбату и, отдавая честь, громко и четко, как и положено, произносит: «Товарищ командир батальона, разрешите фокус показать?»
И тут же, не дожидаясь ответа, накрывает гитару принесенной с собой шинелью. Делает пассы руками, нагибается, поднимает шинель вместе с гитарой и, не говоря ни слова, убегает.
Все. Аут. Комбат в ступоре, сержанты первой роты лежат на земле...

За что ж Анвара-то?

Конец 1981 года, Архангельская область, пос. Игиша, 827 военно-строительный отряд.

Комиссия из Главпура, о неизбежности которой твердили большевики, тьфу! - командиры, таки прибыла к нам.
В этот отряд, в Игишу, меня перевели с Карелии за пять месяцев до дембеля, так сложилось. Место примечательное, раньше тут, как и в соседней Нименьге, там тоже стоял стройбат от 908 ЛПК, находились зэковские бараки отдельных лагпунктов Соловецкого лагеря особого назначения. О лагере в Нименьге еще Солженицын писал в своем "Архипелаге". Так что места исторические, сразу понимаешь свое предназначение и место в армии - в зэковских бараках.
Замполиты в каждой роте, разумеется, были, но никакого намека на партполитработу и политпросвещения, комсомольские собрания, наглядная агитация - отсутствовали, как явление. Вся политпропаганда замполитов сводилась к одному: работать, сукины дети, работать!
А тут вдруг комиссия из Москвы, проверять нашу идейную закалку. Судорожными усилиями замполитов, а по большей части привлеченных солдат, слепили кой-какую наглядную агитацию для ленинских комнат. Откуда-то, кажется из библиотеки, нашли портрет Ленина и повесили его (хорошо хоть, к стенке не поставили :) в ленкомнате.
Сам замполит, пухлощекий юноша, метался среди военных строителей и поспешно инструктировал их:
- Если командиры из инспекции спросят вас, как часто бывают у нас политзанятия, говорите - что каждую среду. А если спросят, что в мире деется, говорите - Анвара Садата убили.
- О-ба-на, - искренне изумились мы. - Оказывается, Садата грохнули! А за что его... убили - то?
- Не ваше дело! - Взорвался замполит. - За что надо - за то и убили!

ДОРОГА ДЛИНОЮ В НОЧЬ.

Странная штука - память. Тронь ее - горем ли, радостью - и завалит тебя ворохом так давно погребенного внутри, и казалось давно выкинутого за ненадобностью. Десятилетней давности события вдруг всплывают как вчерашние. Поздний звонок с прозвучавшим - « ты помнишь Его?» заставляет ее встречать рассвет посреди ночи. Она и раньше больше любила вечера и закаты, нежели утра и восходы. Но память ведет ее именно в рассвет. Так случилось - это не самый памятный день в ее жизни. И никакой не судьбоносный или переломный. Просто один из немногих встреченных за всю жизнь рассветов. С рассматриванием красок и окрестностей, вглядыванием в изменение размера и плотности светила. С фотографическим запоминанием деталей и ощущений. С памятью рассветного запаха и замирания сердца от красоты. С жаждой жизни и любви после нескольких тоскливых лет... Только за серостью будней вспоминать этот розовый зарождающийся свет все как-то некогда. Растворяется он в других красках, стирается серым мягким ластиком лет, вдруг пробивается новым розовым лучом, и снова правится безжалостной рукой. Начни вспоминать - и от маленькой точки - слова простого, воспоминания разрастаются снежной лавиной в которой и слово это вдруг теряется.
Рассвет тот, как и любой другой начинается с заката. Летние сумерки вдруг наваливаются с невиданной скоростью, заставляя быстро собраться и ехать куда-то по чужим делам. Просто так, не оставляя выбора - собраться в поездку на машине на три дня, полтора из которых пройдет в дороге. И не сложно это в двадцать с небольшим, когда проводишь отпуск вдали от дома, когда пытаешься отвлечься от всех гадостей неудачной личной жизни и перестроить свое восприятие действительности с темно-серого на разноцветно-радужное. Едешь к далекой родне, надеешься там отдохнуть, а вместо этого, бросив не распакованные чемоданы и взяв необходимый минимум, движешься дальше в попытке убежать от мрачных мыслей. А что лучше дороги в подобном случае? Новый пейзаж за окном, ожидание неизвестности, четверо в машине и веселый разговор. И нет никаких долгих проводов и напутствий - провожать то некому. А встречающая сторона и вовсе не знает о дате их приезда, ну да они сильно не обременят. Мимолетное знакомство с водителем - обмен именами, не более - некогда ведь, план поездки созрел внезапно, как в прочем и выбор транспорта. Его ничего не держит дома - жена и дочери в отъезде - и он тоже жаждет приключений или хотя бы смены обстановки и пока он - просто водитель машины, везущей в ночи. Потому и дорога длиной в ночь всем четверым - в удовольствие.
Пение песен и периодические взрывы хохота оглашают темнеющую дорогу. Как же не смеяться, если водитель не умолкает ни на минуту, рассказывая служебные байки. Он же летчик, а потому шутит много, легко, не задумываясь, не останавливаясь - как летает. Бурчит радио, временами заглушаемое пением слабослышащих, но громко поющих ночных путешественников.
Четверо в машине все едут посреди ночи, все болтают и смеются. А серая дорожка с тремя белыми полосами все бежит, бежит равнобедренным треугольником с невидимой в темноте вершиной. И пунктирная линия разметки пятнает по левым колесам. То сливаясь в сплошную, то опять разрываясь на короткие секундные отрезки. Издалека лизнул по глазам свет встречных фар - и тут же прикрыл свои «глаза» - перешел на ближний. Услуга за услугу - они тоже тушат иллюминацию вполовину, но только до момента встречи - и снова серый треугольник с белым пунктиром посередине - в самую вершину...
По пути - села и деревни, заправки и кафешки придорожные. Все вокруг засыпает прохладным летним сном. Зарево впереди - но это еще далеко не рассвет, да и времени всего ничего прошло пока - это Город. И они въезжают в лабиринт стен и улиц, дружно горланя песню: «Огней так много золотых на улицах Саратова». Больше слов никто не знает, а потому рифмуют все, что на глаза попалось. Город вымер. Устав от дневной жары, жители прячутся в квартирах под кондиционерами. И некому указать четырем веселым путникам правильную дорогу по незнакомым улицам. Дорожные указатели специально прячутся от них в пыльной листве деревьев, чтобы они подольше покатались под светом фонарей - может, хоть так начнут разглядывать друг друга?
Выбравшись интуитивно к большому мосту, облегченно вздыхают, радуясь расставанию с мертвым городом. Впереди опять темная трасса. Она приятно освежает после городской пыли и молчаливо, но верно указывает путь.
Веселье дорожное постепенно сходит на нет - ночь берет свое. И шуметь уже не так хочется, и равномерная качка по довольно ровной дороге смаривает сидящих на заднем сидении супругов - словно шторка разделительная опускается между креслами, как в дорогих лимузинах - впередсмотрящие остаются вдвоем. Вернее втроем с неумолчным радиоприемником.
Двое свежепознакомившихся собеседников, на ходу перевирают песни звучащие из динамиков. И скрывая стеснительность перед новым знакомцем, оба наперебой похабничают в этом издевательстве над и без того тупыми текстами песен. И пошлость их не знает границ, потому что лица собеседника не видно, а значит не стыдно, а серая дорога все стерпит. Главное в ночном пути - не расслабиться и не заснуть. Слова звучат, звучат, звучат, перемежаемые смехом и ойканьем водителя - ему больно смеяться, он только вчера из госпиталя и шрам на животе болит, но как же ему не шутить и не смеяться, если на соседнем кресле такой благодарный слушатель. Хотя теперь, когда их всего двое, говорить вроде и не о чем - они почти не знакомы. Быть может, встреться они в других обстоятельствах - и не посмотрели бы в сторону друг друга. Быть может...
Неловкое молчание, зависает невидимой дремотной пеленой и не хочется уже прерывать его насмешливыми пародиями. Глаза все медленнее моргают, дорога сливается в серую полосу, за окнами все так же темно. Но надо же что-то говорить, чтобы не спать. И он на правах старшего по годам и по званию рассказывает ей о самолетах, которых она близко никогда не видела. Торжественно объявляет ее штурманом - «Знаешь, летчик без штурмана пропадет, кроме тебя - некому доверить», - и дает в руки карту автомобильных дорог - искать их путь в свете тусклого ночника в салоне летящей маленькой иномарки. И хвалит ее, когда она заблаговременно сообщает об изменении на дороге или приближающемся населенном пункте - «Такого хорошего штурмана у меня еще не было»... А она - едет и слушает, и улыбается. В борьбе со сном кидает заинтересованный взгляд на попутчика, когда невзначай отвлечется от серого дорожного полотна. Старается в темноте понять - какой он? И стоит ли ему доверять... Она видит темный профиль взрослого мужчины, которого в свете дня и разглядеть-то не успела. Она помнит фразу старшей сестры: «Кобель еще тот» - этим то он ей и интересен. И размышляет над глобальным вопросом - это он всегда такой балагур, или заигрывает с ней? И все это под его рассказ о самолетах, взлетах и посадках, небе и парашютах. «Обратно приедем - покажу наши машины» - как настоящую военную тайну - шепотом говорит он. В ответ ей нечего предложить - в семье развал, на работе все сложно, про маленьких детей мужчинам не интересно. И она, поджав под себя ноги, слушает, слушает, смеясь его шуткам, ведя пальцем по серой полоске их дороги на карте. Ошибается поворотом - большой темный мужской палец тут же отодвигает ее крашеный ноготок в нужную точку - смущается и захлопывает книжку. Она отвечает на его вопросы и старается не заснуть. И уже в полусне, убаюканная его приятным голосом и плавным движением машины, приходит к выводу, что он «очень даже ничего»... и совсем не заигрывает с ней... просто болтун от природы... а кобелизм его (думается уже не открывая сонных глаз) - вещь надуманная злыми бабскими языками... он очень даже приятен в общении... И болтовня их ни к чему не обязывает, это то и приятно. А глаза все реже и реже открываются и голос водителя - словно сквозь вату, из сонного тумана сотканный. Из сладкого, томного, нежного тумана жемчужно-серых оттенков...

Но вдруг рука его, трясущая за плечо - реальная, крепкая мужская рука - не спи, штурман, я без тебя потеряюсь, светает уже - возвращает ее в эту ночь. Да и не ночь уже за окном. Когда успело так посветлеть?
На длинном прямом отрезке дороги они просто начинают въезжать в тонкую алую рассветную полоску. Это сначала она широко расползлась по горизонту, будто солнце и не круглое вовсе, а квадратное. И выглядывать начинает одна из его граней. Но уже после нескольких вращений колес - это дуга, дрожащая в утреннем летнем мареве, разгоняющая огнем прозрачно-акварельные сиреневые сумерки во все стороны, заставляющая белеть небо вокруг. Поднимается, все округляясь и сужаясь, становясь почему-то расплавленным средоточием радости и оптимизма, новой жизни и счастья. И лица их, смотрящих на восход этот - розовые и улыбающиеся. А оно - все выше по курсу едущих. Их путь лежит прямо в тот горящий диск. Ветер в опущенные стекла машины - пахнет ни с чем не сравнимо - солнцем. Не просто зеленью, остывшим асфальтом и рекой, а именно розовым, сияющим, восходящим солнцем! И цвет, и свет меняются вокруг - все приобретает румянец - даже серый асфальт под колесами, даже темная зелень деревьев - розовая. И белый капот машины видный через лобовое - в розовый. Восторг в душе, радость - ничего вроде не происходит необычного, но все равно они наблюдают чудо. И попутчики смахивают остатки дремоты, шутя по поводу лесбийско-розовой окраски машины. И во все глаза разглядывают эти огненные ворота, встречающие их. Но те, что на задних креслах так и сопят - им не нужна новая жизнь, они счастливы во вчерашнем своем дне - их не добудишься до самого конца пути. Солнечный диск отрывается от земли зависая на несколько мгновений на одном месте - чтоб продлить любование собой. И спокойно с достоинством короля начинает свое шествие по небосклону. Дорога сворачивает в сторону - ну сколько можно ехать на восток.
И вот уже маленький городок - конечный пункт, встреча с бабушкой, которую она давно не навещала, с братом и его семьей. И все вопросы, заставившие их вчера тронуться в путь, решены. Ничто не мешает им отправиться всей компанией на пляж.
Заряженные рассветом, они кидают мяч, как дети, визжат, играя в догонялки на пляже - так приятно догнав, коснуться горячего загорелого плеча - считают хором «ТРИ!» прыгая в воду с тарзанки (ну чем не Тарзан, даже кричит как он). Да и она - русалка - ныряет и переплывает на противоположный заросший осокой берег, чтобы оттуда наблюдать, отдыхая, за резвящимися взрослыми детьми. Вода тепла и чиста, компания шумит и веселится. Основной же причиной насмешек станет огромный (спасибо врачам) послеаппендицитный шрам у летчика - выписался за день до поездки. Такой зеленочно-черный, невозможно скрыть никакими плавками. Да и смысла нет - болит еще. От того и смеется, прижимая его рукой, и морщась сквозь боль - но смеется же, и плавает в полсилы - не догнав русалку (или сделал только вид?). И став центром внимания долго, красочно, зло и смешно рассказывает про ужасы родной медицины и свое геройство на операционном столе, чем обеспечит всеобщее уважение к собственной персоне. Балагур и весельчак не может быть без спутницы - его новоявленный штурман смеется громче всех, поддакивает всем шуткам и верит каждому слову. Просто хочет верить. Старательно не хочет грустить и задумываться о своих проблемах. Она отдыхает. В ней весь день живет то утреннее солнце, поразившее своим размахом и теплотой. И даже под вечер в ее глазах искры - закатные ли, рассветные ли, кто знает. И изречение про розовые очки было бы сейчас как нельзя, кстати, но оно совсем не приходит ей в голову. А вот мелодия ее детства «Жизнь в розовом свете» - очень даже созвучна настроению. Ненавязчивое внимание летчика ей нравится, она чувствует себя почти красивой. Принцессой из детских снов - в розовом рассветном платье с кружевами. Позволяет говорить комплименты в свой адрес, они действуют на нее как живая вода на мертвую царевну.
Долгий день, начавшийся еще вчера на закате, близится к концу. И усталый вечер будет с ужином под яблоней во дворе старого бабушкиного дома. С запахом травы, примятой ногами, вынесенным на улицу рассохшимся столом, темнеющим небом, стрекотанием кузнечиков. Они опять пропустили закат, но кто это заметит, когда в глазах все еще блестит рассвет. Или это блеск, вызванный странным напитком, принесенным бабушкой. «Сливянка» называет она, но в разговоре выясняется происхождение названия напитка не от -слива- , а от -слив-. То бишь смешивания различных остатков спиртного разного цвета и крепости в одной таре. У хозяйственной женщины ничего не должно пропадать. Хотя секрет приготовления и пропорции остались неизвестными - наверное, это все-таки был эликсир молодости и жизнелюбия.
Предупреждать же надо было. Пилось-то вкусно, и предугадать действие напитка знатокам не сложно. Спать хотелось всем, кроме этих двоих - в дом уходят по очереди, по одному (как в симфоническом произведении, не помню какого классика, когда музыканты, один за другим, покидают сцену, оставив инструменты). Силуэты в наступивших сумерках все размытей и темней. Но разговор все течет, правда не такой ровный и плавный, как вначале ужина. Они остаются вдвоем, и все говорят, говорят. Забыты вчерашние самолеты и аэродромы - этот вечер заполняет она. В темноте ее спокойный голос без слез и вздохов рассказывает ему историю несчастливой жизни своей - бабушкина сливянка сняла с тормоза ее сознание, и в темноте выговориться почти незнакомому человеку, словно попутчику в купе поезда - святое дело. Тем более, сидят так близко, и мужская куртка наброшена на ее худые плечи широким жестом. И на самом конце этого движения тяжелая рука остается на ее плече, сжимая и притягивая. Но она не слышит этого жеста, не откликается, говоря и говоря в темноту. Рассказ ее жалостлив и слезлив, но слезы эти не ее - те давно кончились - а в его глазах стоят. Такая маленькая она - вся уместилась под его крылом. Защитить хочется, и ощутить себя сильным и всемогущим. Он легко берет ее и сажает на свои колени. И качает и баюкает, прижав к себе, и успокаивает словами. А она непонятно спокойна, она рассказывала как о ком то другом, но, вдруг очнувшись, ощущает себя в объятьях - крепких и жарких. И голова, лежит на плече, и слезы стоят в его глазах. Кого он успокаивает? Или это не ее совсем он сейчас качает на коленях - свои воспоминания, мысли, поступки? Разве заглянешь в чужие головы... Но губы его так рядом... не видно в темноте, но ощутимо близко...
...И вот уже эти двое стеснены неудобной машиной - в доме ведь спят все остальные - стоящей все под той же яблоней во дворе. Но ни узкие кресла, ни болящий шрам, ни падающие с грохотом на крышу яблоки не в силах прервать их. И сливянка ли, недолгое знакомство ли вдруг так сблизившее их, в общем, не известно, что именно послужило катализатором той бурной реакции, кипевшей посреди ночи в железной автокоробочке. Просто ночь свела их и провоцировала на дальнейшее, мягко задувая в открытые дверцы, овевая двух нагих, пряча, укрывая их тьмой от может быть возникших беспокойных глаз в окнах дома.
Она никогда раньше за собой не замечала такого восторженного отношения к мужскому телу. Гладила и радовалась ощущениям, прислушиваясь к себе. И понимала, что ей это нравится. Целовала и пьянела еще больше. И добравшись до шрама заговаривала, и жалела как маленького мальчика - а он где-то там смеялся тихо, добро. Улыбался легким прикосновениям, ее волосам, упавшим на лицо и щекотящим его кожу. И сам позже, отвечал той же лаской и нежностью, которая ей оказалась еще не знакома. Он чувствовал это и открывал ей все новое и новое посреди этой ночи. И в свете взошедшей луны - они и этот восход пропустили - белая кожа ее как нереальная, прозрачная, вернее призрачная, дрожащая от каждого касания рук ли, губ ли его. Но медленные ласки эти незаметно перетекают в хриплое неровное дыхание, несдерживаемые движения, животное рычание и стоны обоих. И потные тела блестят в белом лунном свете. Скользят, летят, плывут и качаются на волнах исходящих изнутри. И чудесное чувство это длится, длится, нарастает. Уносит обоих из реальности в мир рассветов и закатов...
Однако организм человеческий хрупок - и бабушкин эликсир имеет двойное действие -усталость забирает их в теплые мохнатые лапы сна - обнаженного, счастливого, свободного. А, проснувшись через мгновение от очередного упавшего яблока - это природа не дает пропустить еще один рассвет! - она смеется, увидев в предутреннем свете свой бриллиантово-зеленый живот - мокрые же были, вспотевшие с головы до ног, вот и отпечатки его шрама кругом - надо идти мыться холодной водой...
Все спят, только она смотрит в быстро светлеющее небо - восход в городке не видим за домами - и хочет кружиться и петь, раскинув руки в стороны. Хочет вдохнуть все, что ее окружает - розовое, пахнущее жизнью, молодостью, любовью. Хочет взлететь в это розовое небо и сверху увидеть розовую землю, ощутив себя маленькой птичкой на фоне огромного светила... И так не хочет ехать обратно, завершив такое странное и волшебное путешествие.
О том, что он женат ей было известно еще до поездки. Ощутила же это, лишь стоя на пороге его квартиры через день, проведенный в обратном пути. Стыда или неловкости не было, но в квартире так и не осталась - ушла. Но и через день, и через два и позже - все было уже совсем не так. Вернее не было никак. Не хотелось портить того рассветного чувства. Ни ему, ни ей. И, видя всех его гарнизонных барышень, смущенную улыбку при встрече (с чего бы вдруг смущаться, не жена ведь?) - она оставалась уверенной в уникальности того дня и ночи. Ведь невозможно два раза встретить один и тот же рассвет...

***
...Тихий голос сестры в телефонную трубку - Ну, помнишь, его? Сейчас там тяжело очень - жена умирает, операция не помогла. Он съездил к ней, побыл немного, она уже не узнает никого. Вернулся серый весь, разговаривать ни с кем не хочет. Сказал, что после того как все кончится, дочерей по бабушкам отправит, а они не то, что рядом, даже в странах разных живут. И говорить девчатам о смерти матери не собирается. Но как же не дать попрощаться? Большие ведь уже - старшая школу заканчивает. А сам сказал, службу бросит, в запас уволится и на север в глушь уедет - чтоб не напоминало ничего о жене. Ты позвони, поговори с ним. Так просто ни о чем, чтоб только не уходил в себя. Может, уговоришь остаться, да и девчат не разлучать, рассказать им все...
Я лезу в антресоль за старым блокнотом, где был записан его телефон. Его и жены. Она все всегда знала, она привыкла и почти не срывалась. Жила среди его пассий и воспитывала дочерей. Ждала его с полетов и, наверное, любила. Я нахожу блокнот, страницу, цифры. Только не знаю, что сказать в трубку...


КЫЛБАСА Апрель 2006

В кабинет сексопатолога постучали, и в дверь осторожно протиснулся очередной пациент. Был он черноволос, волосат и обладал внушительным... орлиным носом.
- Ну что же, уважаемый, присаживайтесь. На что жалуемься?
- Э-э, доктор. Слюшай, нэ магу долго с жэнщыной. Абыдно, да.
- В смысле? Что значит "не могу долго с женщиной"?
- Эб_т долго нэ магу! Пачэму другие могут, а я нэ магу?!
- Та-а-ак, преждевременная эякуляция, значить. Ну, уважаемый, не волнуйтесь так, данная проблема достаточно распространённая, и вполне может иметь психологическую первопричину. Мы обязательно постараемся вам помочь. Так сколько, вы говорите, длится ваш половой акт?
- Слюшай, какой акт, да? Я э_у, а не в тэатре играю!
Профессор вздохнул...
- Ну-у, сколько времени вы с женщиной того... пока...
- А-а-а, так бы сразу и сказал, да. Пять мынут... Нет! Сэмь, сэмь мынут и всо! Савсем абыдно!
- Дорогой мой, так на что вы жалуетесь? Нормальный половой акт должен занимать две, ну максимум три минуты, а тут целых пять...
- Сэмь!!!
- Хорошо, семь минут. Какая же тут преждевременная эякуляция?!
- Слюшай доктор, зачэм так гаваришь, да! Я кыно видэл, там мужик бабу полчаса, полчаса! па всякому и нэ кончает! Дэлай чито хочэшь - хачу читобы как в кыно!
- Ну нельзя же серьёзно относиться к тому, что в кино показывают.
- Пачэму?! Чито, там мужики, а я нэ мужик, да?! Доктор, ты мэня абыдеть хочешь?
- Да причём здесь мужик-не мужик, просто это же кино - там монтаж делают...
- Вай маладэц! Пачэму сразу не сказал? Дорого, да? Нычего, дэньги есть, заплачу скока надо! Дэлай, доктор, МАНТАЖ!