Под Одессой. Начало.

Эта история скомпилирована из записок моего отца, которые я попросил написать его в мае 1982 года.
Мне пришлось убрать из них информацию, относящуюся непосредственно к нашей семье (по требованию моих близких). Они идут от первого лица, и хотя это наверное излишне, я все таки напомню , что это от имени моего покойного отца, а не от моего.
ЦАХАЛ
________________________________________________
Сегодня 9 мая 1982 года. Я сел писать эти записки по просьбе моего сына Саши, офицера Армии Обороны Израиля. Надо полагать, и вероятность этого высока, что скоро ему придется участвовать в крупномасштабных военных действиях. Именно этим он объяснил свою настойчивую просьбу.
Прямо в лоб - «Папа, меня могут убить. Да и ты не вечен, а я хочу чтоб мой будущий ребенок знал об о том,как воевал его дед». Мне уж эта левантийская непосредственность, совсем он израильтянин ...
У меня профессиональная память, но я вполне мог ошибиться с датами, ведь пошел почти 41 год...
Когда началась война, мне не было еще 17 лет - я родился 8 октября 1924 года. Родители врачи.
Мама умерла в 1932 году. Ее смерть была в точности такой, как у доктора Дымова в чеховской «Попрыгунье». Меня воспитывал отец, посвящая мне все время, свободное от заведования хирургическим отделением в одной из одесских больниц и преподавания в мединституте. Если говорить кратко, это были отношения основанные на высокой требовательности и доверии, за что я бесконечно ему благодарен.
Отец учил меня любое дело доводить до конца, выражаясь боксерскими терминами выкладываться в каждом раунде. Он сам был такой во всем...
Именно отец, например, подтолкнул меня «перескочить» в школе через класс, поэтому я ивстретил войну практически закончив первый курс юридического факультета Одесского университета. Последний экзамен, как сейчас помню, был по «Краткому курсу» 24 июня. 26-го отец вернулся домой уже переодетым в военную форму и на следующий день выехал на Южный фронт. Мы нашли друг друга только в 44-м, а встретились уже после Победы.
Для меня не было сомнений что мне делать - я пошел в военкомат, но меня повернули из-за малолетства. В середине июля в Одессе начали формироваться маршевые роты, и вот тогдя я «просочился», сославшись на утерю документов. Повезло в том, что в комиссии сидел замкомсорга нашего университета, который знал меня как студента и финалиста первенства города по боксу. Плюс рост почти 190 см и сложение боксера-полутяжа. Плюс общая неразбериха и спешка, чтоб не сказать бардак.
Таким образом я оказался в казармах артиллерийского училища, где формировались и проходили поспешное обучение пополнения . Нас переодели - форма новая, а вот с обувью было неважно - выдали старые ботинки с обмотками, а в качестве головных уборов - сильно ношенные буденовки. Меня научил мотать обновки пожилой, лет около 50 мастер завода киноаппаратуры Иван Данилович Степаненко, дважды георгиевский кавалер и кавалер французского Военного креста, воевавший в Первую мировую войну составе русских частей на Западном фронте. В гражданскую войну он заработал орден Красного Знамени. Он носил все свои награды к неудовольствию политрука роты. Иван Данилович погиб во время отражения первого штурма Севастополя
Нам почти сразу выдали оружие - винтовки Мосина и СВТ, причем последние выдали тем, кого считали пообразованней. Я был в числе получивших СВТ. Потом на войне я слышал много нареканий этой винтовке. Не могу согласиться. Я с такой винтовкой воевал больше года, до своего второго ранения на Кавказе и ни разу она меня не подвела. Я просто хорошо запомнил слова нашего старшины, о том что не следует лениться, когда дело касается чистки и прочего ухода за оружием. А вот с пулеметами было хуже. Очевидно вымели все окружные склады. На нашу роту пришлось два «Льюиса», которые я видел в фильме «Щорс» и совсем старенький станковый «Гочкис», к которому, как выяснилось, патронов было очень ограниченно.
Примерно месяц нас обучали. Сказать, что обучали плохо я не могу. Единственное, стрельбы были всего 3 патронами, боевых гранат вообще не метали - ощущался недостаток боеприпасов. А так мы получили хотя бы некоторое понятие о тактике, научились окапываться, изучили матчасть винтовок и пулеметов, которые были в роте.
В ночь на 24 августа наша рота проделала марш от Одессы до села Дальник и влилась в качестве пополнения в 287 стрелковый полк 25 Чапаевской дивизии. Забегая вперед скажу что наша дивизия покрыла себя бессмертной славой при обороне Одессы и Севастополя и полностью погибла в последние трагические дни обороны Севастополя. Знамя и штабные документы были утоплены в море. Дивизия была выведена из списков в августе 42-го. Из нашей дивизии за всю войну я встретил полковника Ковтуна, который в 20-х числах августа, будучи капитаном, принял наш полк. В 45-м наш ИПТАП был придан его дивизии. Это уже было на Балатоне.
24-го днем нас распеределили по ротам. Я попал во второй взвод первой роты второго батльона 287 стрелкового полка. Я не помню фамилию свого командира взвода - это был здоровенный старшина, украинец по национальности, звали его по-моему Мыкола. Он принял пополнение, указал каждому его место в траншее, а потом приставил к лопате - в обороне пехота если не отражает атаки, то копает. Меня лично он заставил углубить мою ячейку по моему росту (вот когда я впервые в жизни пожалел, что вымахал такого роста), с недоверием осмотрел мою СВТ и матерно выразился по поводу новомодных оружейных штучек, хотя у него у самого на плече висел трофейный автомат, кажется чехословацкого производства. Этот день было относительно тихо. Я успел освоиться, познакомится с солдатами из своего взвода, даже подежурить ночью у пулемета. Ночь была относительно тихой - только румыны почти каждый час вели по нам пулеметный огонь - в темноте, на ощупь, благо патронов у них хватало.
А утром 25-го, часов около 7 началось.
Принято считать, что румыны никудышние вояки. Не знаю. Против нас стояла их первая королевская гвардейская дивизия - отборное соединение - полностью укомплектованное, неплохо оснащенное, имевшее многочисленную артиллерию. Ее наличие мы ощутили на себе, когда снаряды и мины методично и довольно долго вспахивали наше расположение. Снаряды у них видимо были в избытке, а их артиллеристы стрелять умели. Потом разрывы переползли куда-то в наш тыл, а перед окопами появились густые цепи румын. Я такое видел только в фильме «Чапаев» - густые цепи солдат с винтовками с примкнутыми штыками наперевес, офицеры саблями наголо.
Откуда-то сзади ударила наша артиллерия, как мне потом объяснили, гаубицы, накрыла цепи, но быстро замолкла - видно совсем было плохо со снарядами. Румыны, которые было залегли снова поднялись и пошли на нас. Ударили минометы нашего батальона, застучали станковые пулеметы. Я тоже приложился к винтовке и начал стрелять и сразу получил хлесткого подзатыльнька от Ивана Данилыча, которого назначили командиром отделения - куда мол без команды, щенок.
Потом мы начали стрелять. Я в азарте расстрелял два магазина - попадал или нет - не знаю. Потом я увидел - румыны залегли и начали отползать. Потом их артиллерия снова начала гвоздить нас, но у нас были неплохо оборудованные позиции- мы просто ушли по ходам сообщения во вторую линию, оставив наблюдателей. Потом все повторилось. Потом еще раз.
К полудню из тыла принесли поесть - хлеб и арбузы. Потом в наших окопах началось движение, появились незнакомые командиры, потом нам передали через командира отделения, что будет артналет и сразу после него мы атакуем с целью занять высоту как раз перед позицией нашей роты. Было сказано иметь в винтовках полные магазины, нам раздали гранаты, по две на человека, взводный проследил, чтоб каждый снял с гранаты «рубашку» и слегка разжал усики чеки.
Иван Данилыч, ссылаясь на свой прошлый опыт , предложил во время артналета попытаться перебежать или подползти возможно ближе к румынским позициям и сразу после его окончания подняться и бегом выйти на расстояние гранатного броска. Взводный доложил ротному, тот согласился, но сказал, чтоб Данилыч вызвал 20-30 добровольцев, а остальные из роты, человек 40 пойдут сразу за ними. Не могу сказать, чтоб добровольцы вызвались охотно. Набралось нас 18 человек. Оружие - винтовки и «Льюис « у Данилыча.
Мы успели дозарядить винтовки, поудобнее подтянуть ремни, перемотать обмотки-портянки. Я помню Данилыч сказал мне: « Ты, Мишка, молодой, дурной, еще полезешь впред когда не надо, поэтому хватай мешок с дисками - будешь за второго номера, а если по дури отойдешь от меня - яйца откручу».
В общем та еще перспектива. И румыны пытаются убить, и отец-командир грозится лишить самого дорогого. Только успел я высказать это Данилычу, наша артиллерия начала обстреливать позиции румын на высотке, и не так, как при их атаках, а так, что души наши начали радоваться. Вся высотка утонула в сплошной стене разрывов гаубичных снарядов, и мы двинулись - сначала перебежками, потом ползком. Потом Данилыч уложил нас - видимо дальше мы могли попасть под свои осколки. Там еще и кусты очень удачно остались, не представляю как их огнем раньше не смело. Вот и легли мы в этих кустиках, а когда наш артналет закончился, с каким-то жутким звериным воем, со страшным площадным матом мы побежали к окопам румын. Сначала они, видимо оглушенные, не отвечали, потом начали стрелять, но это было уже тогда когда мы уже бросили свои гранаты ( я точно помю, что забыл сорвать кольцо со своей) и прыгнули в окопы. Способных сопротивляться румын было немного, и мы их довольно быстро смяли. Я плохо это все помню. Ощущение было такое, что руки стреляют отдельно от головы.
Мы продвигались вдоль траншеи вычищая ее. Вдруг я услышал за спиной как что-то треснуло , и что то свистнуло у моего уха. Я обернулся и увидел румына с аксельбантом через плечо с длинноствольным «парабелумом» в руке. Очевидно мы выстрелили одновременно. Но я не услышал выстрелов, только металлический щелчок моей винтовки. Еще я увидел, как румын лихорадочно рвет затвор своего пистолета (оказалось у него перекосило патрон, очевидно бракованный был). Дальше все произошло по наитию наверное. Я точно не сооброжал, что делаю. Как мне рассказал Иван Данилович, я прыгнул в его сторону, отбросил в сторону свою винтовку и по-видимому провел инстинктивно свою «коронку» - серия в корпус -ложный замах правой - и крюк левой. Я был выше румына и тяжелее его, и вложил в этот удар все свои 80 килограммов веса. Румын лег. А мне стало очень нехорошо. Ноги перестали держать меня, руки начали трястись, зубы выбивали дробь, как будто у меня температура под сорок.
Я сел на дно окопа. Очнулся от того, что Иван Данилыч несильно , но весьма ощутимо влепил мне «плюху» по физиономи : «Боец, подбери свою винтовку и давай посмотрим что с румыном, не убил ли ты его насмерть, боксер хренов. Обидно будет , это по всей видимости офицер, а стало быть, язык.»
Опасения были напрасны. Румын начал шевелиться. Данилыч рывком поставил его на ноги, заставил положить руки на голову, обхлопал всего. сорвал с него объемистую флягу. потом ремень с портупеей, опустошил его карманы и толкнул к нашим - мол вяжите.
Потом он поднял «Парабелум» и вместе с кобурой на ремне отдал его мне.: «Держи, твой трофей». Затем он приложился к фляге румына , крякнул и передал мне. Я глотнул, горло обожгло (я до этого никогда не пробовал спиртное). Не могу сказать что мне тогда понравилось, с трудом удержался, чтоб не вывернуло.
В этом бою мне посчастливилось заработал свой первый трофей и прозвище «Мишка - боксер». Ребята долго посмеивались над моей «старательностью» - оказалось я таки сломал этому румыну челюсть, и уж не знаю какой из него получился «язык».
Мне выпало воевать за свой город до самого конца обороны. Потом был приказ грузиться на корабли. Мы ушли из Одессы в полном порядке, выполняя приказ - мы не были побеждены.
А в 44-м четвертом мне выпало самое большое счастье которое могло выпасть солдату на той войне - мне посчастливилось во главе своей противотанковой батереи в числе первых войти в Одессу...

Дорога

Тем, кто оставался в тылу...

Полотно дороги змеилось меж береговых лесов. Оно то прижималось к близким горушкам и тогда над машиной нависали хмурые камни скальных выходов, то выскакивало на каменистые плесы бурлящей Катуни. В открытое окно звенели кузнецы и задувал ветерок, настоянный на запахах разогретой травы. Кузнецы звенели так, что перебивали звук натужного нытья старенького мотора.

Потрепанный АМО «пятнашка» упрямо тянул домой. До дома оставалось совсем немного. К обеду надо быть. Пашка чуток подразогнал на спуске грузовик и, взлетев до половины подъема, ловко переключил на передачу. Вообще он успел полюбить эту машину, душой что ли прикипеть. За норов её, теперь уже понятный. За простоту. За отзывчивость к хорошему уходу. За то, что водитель сидит в ней справа, а не как у всех новых машин - слева. И потому обочину чувствует лучше, и зимой это не раз выручало в пургу.

Но сейчас Пашка думал не о машине. Все свои, с виду лихие, действия Пашка выполнял на автомате. Мысли его были о другом. По приезду надо обслужить машину, сходить в баньку и лечь пораньше. Назавтра он отпросился у завгара в город. Надо еще раз сходить в военкомат. Мысли опять бросили Пашку раньше на год.

Начало войны он пропустил. Как все водители колонны, что возила в Кожо-Агаш* топливо и грузы для маслозавода. Колонна шла медленно, на Чикетаманском перевале лежал снег. Перед перевалом надели цепи, выслали вперед пешком несколько человек. Перевал одноколейный с большими углами наклона полотна. Начали утром, а спустились только к вечеру. Много народу нагнали в лагеря на строительство дороги, но даже им не под силу было полностью победить Алтайские перевалы. Где-то, а может быть и тут, на Чике-Тамане, лежали кости родителей Пашки. О них он ничего не знал. В детдоме сказали, что умерли на строительстве дороге. Как умерли, когда... Именно поэтому Пашка и учился на автослесаря. Мечтал, что вернется в эти края и будет работать водителем. И ведь вернулся. Уперся лбом со всей своей настырностью и вернулся. Слесарил полтора года. Потом дали ему убитую «пятнашку», которую они с мастером собрали вручную. И вот уже полтора года как Пашка водитель. Обратно шли скоро, перевалы очистились. Останавливались только для ночевки. И не всегда в селах. А по приезду в Майму их огорошили новостью. Всех водителей со стажем и новыми автомобилями забрали в Бийск. Потом спохватились. В гаражах остались только пацаны типа Пашки и совсем уж старики. А машин не осталось почти никаких. И хотя война шла где-то далеко, по тому с каким износом все трудились и как строго за это спрашивали, Пашка понял что тут уж не до шуток.

Поначалу он тоже ездил в Улалу**, как все до сих пор звали город. Ездил записываться добровольцем. Но списки водителей оставшихся в хозяйствах по брони не позволяли ему даже начать разговор. Пашка что-то кричал, доказывал... А потом один дедок ему шепнул-намекнул, что вся эта история может быть и по причине пашкиных родителей.

Пашка не обиделся. Он опять уперся лбом. За полгода стал лучшим водителем в аймаке.*** Получил ученика. Выполнил поставленные обязательства по экономии топлива и безаварийному пробегу. Вступил в Комсомол...

Вот об этом и были Пашкины мысли по дороге домой. Чуйский тракт бежал вдоль берега Катуни. Петлял, как петляли мысли в голове у Пашки. И все было привычно, и все было понятно.

Много тогда Пашка не знал. Не знал, что военком за шкирку выкинет его из военкомата и обзовет лентяем. Что на войну Пашка так и не попадет, а все эти годы будет колесить по Чуйскому с разными грузами. Что будет падать с машиной в последнем осеннем рейсе на Монголию. Что на горящем складе ГСМ элеватора он окажется один из мужиков. Что лечиться потом будет долго. Что в повариху молодую влюбится.

Не знал, что вернувшие с фронта мужики жизни ему не дадут подколками и откровенными угрозами. Что уйдет он с любимого гаража чуть ли не с позором. Что одним из первых поведет по Чуйскому пассажирский автобус и станет это делом его жизни. И памятник его предпоследнему автобусу простоит на пьедестале Горно-Алтайского ПАТП много лет. Простоит с гордой надписью «1 000 000 километров безаварийного пробега». А у самого Пашки, да нет... уже Пал Василича будет сын, две дочери и куча внуков. Что в далеком 1973 году в лоб его «Львiв»**** на повороте серпантина полетит груженый «Газон», и он, притирая автобус, поймет что лучший выход это уйти на встречку в скалу. Что болеть он будет недолго, и тихо умрет 8 мая 1973 года. Умрет за день, до ежегодной даты... когда все родные на цыпочках ходят по дому и говорят шепотом. Потому что тихий, уважаемый и непьющий Пал Василич каждый год 9 мая не выходит из дома. Молча и с остервенением пьет горькую, даже не подходя к окнам своей уютной квартирки на Коммунистическом проспекте Горно-Алтайска.

Всего этого Пашка тогда не знал. Ему все было привычно, и все было понятно. Вот Чуйский, это его дорога. Дорога его родителей. Дорога, которая ведет домой. И все будет хорошо...



Примечания:
* Кожо-Агаш - новое название Кош-Ага́ч — село и административный центр Кош-Агачского района Республики Алтай, образует Кош-Агачское сельское поселение.
**Улала - ныне г. Горно-Алтайск (с 1948 года), до этого Ойрот-Тура (с 1932 года)
***Аймак - район
****«Львiв» - марка пассажирских автобусов. Конкретно в рассказе ЛАЗ-695М

Дядя Женя

- А давай про тебя на биглер напишем?
- Вы что пьете уже, что за Гашека взялись? И почему без меня? Еду...

Зима 1999 года. После семи вечера в редакции обычно пусто. В огромном зале остались только я и художник Вадик Солнцев. Впрочем, художник был не в зачет, он откровенно манкировал обязанностями в позе "уставший студент на лекции" - спал на столе.
В проеме входа появился сухонький старичок в пиджаке. На груди большая ветеранская планка.
Жаль, опоздал дед, отдел социума уже как час отсутствует. Ветераны частенько обращаются к нашим теткам за мелкой юридической и социальной консультацией. Придется ему домой сегодня возвращаться. Надо предупредить, чтоб завтра заранее позвонил.
- Мне бы Диму? - вдруг сказал мне дед и почему-то посмотрел на художника. Вадик, не отрывая голову от стола, рукой махнул в мою сторону.
- Я Дима. Чем могу помочь? - встал из-за компа.
- Меня Юра отправил, сказал что все будет "заебись". Вот, журнал надо сделать...
На лацкане я разглядел значок Союза журналистов - наш дед.
- Евгений Григорьевич, можно дядя Женя, - представился ветеран. - Будем жить и работать!.
Учитывая, что Юра - это замглавреда ЮрСаныч, отставной капраз, направил, снабдив короткой инструкцией, значит надо помочь.
Евгений Григорьевич оказался человеком с удивительной судьбой: фронтовик, в первых дни войны сбежал с летного училища на фронт, боялся не успеть повоевать. Попал в десантное (парашютные, как он говорит) подразделение. Воевал под Москвой и Курском. Забрасывали в тыл.
В 1943 году тяжело ранило и контузило, и на этом его фронтовая жизнь закончилась. Но активности не поубавилось, и вот пара-тройка историй от дяди Жени.

Веселая фронтовая история

- В феврале 42-го было дело. Обоз не то отстал, а может разбили - оказались мы без провианта. Неделю, вторую... Личный состав голодал, и я решил, как комиссар, одолжить немного провианта на соседском складе - огромный ангар, охраняемый бойцом. Способ выбрали самый эффективный: пока я заговаривал зубы часовому, мои парни разобрали крышу.
Так вот - пустой он оказался. Пара пустых ящиков и всё. Бойцы с досады чуть не побили караульного, который и так, не подозревая, охранял воздух. Но повезло: с крыши заметили в сугробе павшую лошадь. Ее подморозило, мясо не пропало - можно есть. В общем, сходили на склад за дохлой лошадью.

Крутость в профиль

Спорили недавно журналисты латвийской русской прессы, кто самый-самый, отмеряя крутость годом участия в "легендарной "Советской молодежи". Кто до 74-го года, кто после 78-го, но зато тираж поднимал... Дядя Женя принес фотографию: он собкор "молодежки" в 1948 году.

Как Григорьевич прайс-лист на пикеты установил

Выпускали юбилейный номер журнала пенсионеров. Хотелось выпустить цветной журнал, кинули клич по друзьям редакции: бизнесменам, политикам, короче - всем финансово состоятельным.
В это время проходил пикет против марша эсэсовцев, и все антифашисты на улицах Риги.
Дядя Женя случайно пересекся с одним из левых депутатов, озвучил ситуацию. Тот разводит руками - сейчас могу помочь только тем, что в кармане. И вручил 50 латов.
И надо же, что бы рядом стоял оператор местного ТВ: те кадры обошли все местные латышские каналы, издания и, кажется, даже БиБиСи: с заголовком "Оппозиция расплачивается с участниками пикета". Скандал забылся, а такса осталась - для пикетов любой направленности.

Дядя Женя, как персона нон-грата

Один из послов России откровенно занимался в Латвии бизнесом - транзитом нефти.
Он за этим и приехал, не скрывая свой интерес. Местные политики согласились с его пожеланиями, с условием: забыть про интересы ветеранов и соотечественников. Посол согласился.
Ветераны выступили с открытым письмом, причем в российской прессе. Инициатором был Григорьич.
Скандал был жуткий. Руководители ветеранских организаций, дабы не портить отношение с могущественным посольством-кормильцем покаялись, что "ветераны покаялись, приносят извинение послу за неправильно поданную информацию".
Ага, щазз! На первом же официальном приеме Григорьич, наплевав на политес, подошел к послу.
История умалчивает, что он ему сказал. Злые языки упирают на деепричастные обороты и нецензурную лексику. Но до приезда нового посла личный состав посольства получил четкое указание - не пущщать!
Однако на следующем приеме дядя Женя снова был в числе гостей.
На грозный рык посла "какого этот ... здесь делает" ему дали исчерпывающий ответ: этот ветеран - лучший друг белорусского посла.

Здоровье, как спорная категория.

Способность вляпываться в неприятности у дяди Жени - удивительная. Но живучесть - просто потрясающая, десантная.
Пять лет назад подслеповатый ветеран переходил улицу в неположенном месте. И, конечно же, попал под машину. В больнице на него было больно смотреть. Не прошло и трех месяцев, Григорьич с неизменной палочкой появился в редакции... На минуточку, ему уже было 82 года.
Если бы этим закончилось! Три года назад дед выходил с трамвая, зацепился ботинком за порожек и кубарем скатился на асфальт. Диагноз - "перелом шейки бедра". Для большинства стариков это приговор - постель, депрессия...
Подняли лучших хирургов. Сустав ему склеили по какой-то новой методике, и через полгода дядя Женя с неизменной палочкой и поллитрой снова появился в редакции...
Но всю глубину его философии здоровья я оценил после очередной операции по устранению последствий еще фронтового ранения. В 43-м ему перебило осколком сосуды на ноге. Пока был молодой, не обращал внимания. А недавно начались проблемы.
Захожу в гости после выписки из больницы.
- Ну что, дорогой, здоровья прибавилось? Нога, наверное, как новая.
- Ну, ходить-то стало легче, - отвечает ветеран. Потом вполголоса - Но, до операции, хуй хорошо стоял, и нахрена мне теперь эти ноги?

Последнее время хандрит дед. На всех праздниках помереть грозится.
Так я с него уже который раз обещание беру:
- Обещай, что в следующем году на День Победы проставляешься ты. Иначе не нальем.
Он человек слова. Держит.

Отрывок из мемуаров деда. Боевой поход С-9.

В ночь на 31 октября отдали швартовы и вышли на большой рейд, где произвели вывеску и дифферентовку лодки.

В дальнейшем мы успешно прошли Финский залив, вышли в Балтийское море и приступили к выполнению первой части задачи — дозорной службе на подступах к Ханко. Днем, в подводном положении самым малым ходом под электромоторами, периодически подвсплывали и осматривали горизонт через перископ, с наступлением темноты всплывали, подзаряжали батареи и обходили свой район дозора под одним дизелем. Изредка удавалось выходить на видимость маяка Уда для уточнения своего места.
6 ноября разыгрался сильный штормовой ветер от SW. На обычной глубине погружения (20 м) лодку было трудно удерживать на ровном киле, командир приказал держать глубину 30 м. Около 18 часов всплыли для обычной подзарядки батарей, но качка была настолько сильной, что из аккумуляторов расплескивался электролит. Замерив плотность батарей, механик доложил, что она вполне достаточная для плавания под водой самым малым ходом по меньшей мере, еще на сутки. Командир согласился, дал команду погружаться на глубину 30 м, и лодка продолжала патрулирование, ведя гидроакустическое наблюдение.
Около 6 утра 7 ноября командир появился в Центральном и скомандовал: «По местам, стоять к всплытию», рассчитывая проветрить отсеки. Когда лодка всплыла на перископную глубину, началась сильная болтанка. Последовала команда «Продуть среднюю», лодку бросало с борта на борт, трудно было соблюдать равновесие.
Поднимаясь по трапу в рубку, командир приказал: «Вахтенному командиру и сигнальщику со мной». Лейтенант Милованов был уже одет для верхней вахты, а командир отделения рулевых-сигнальщиков Ромашев еще не успел надеть полушубок и вместо него временно накинул брезентовый плащ, в рубку поднялся подсменный рулевой Иванчук. С открытием рубочного люка в лодку стала поступать вода от волны, захлестывавшей открытый с кормы мостик.
В момент, когда одевшийся для вахты Ромашев начал подниматься в рубку, на него обрушился и сбросил на палубу Центрального поста столб вливающейся в лодку воды диаметром 900 мм (рубочного люка). Непрерывно льющаяся вода в считанные секунды заполнила трюм третьего отсека и выступила над настилом палубы. Слышен голос боцмана: «Лодка погружается!» Старшина трюмных Попович бросается к клапану закрытия рубочного люка воздухом среднего давления. Столб воды исчезает. В центральный отсек сливается лишь вода, поступившая в рубку. В Центральном посту — вода по колено...
Механик манипулирует клапанами воздуха высокого давления, продувая цистерны главного балласта... лодка стремительно погружается... уже 30... 35... 40... 47... Сильный удар, скрежет железа, лодка как бы подскакивает. Но инерция еще не погашена... еще удар о каменистый грунт и... лодка на ровном киле пошла на всплытие. Трюмные запускают помпу, вода в отсеке убывает... Сильная болтанка, лодка полностью всплыла.
Дьяков открывает рабочий люк, высовывает голову, кричит: «На мостике!» Я за ним: «Какой там на мостике — над ними было 40 метров воды!» Оба поднимаемся на мостик, сильная болтанка. Описываем круг, второй. Хотя весь балласт продут, лодка периодически по мостик заливается водой. Предрассветные сумерки. На видимой поверхности воды ничего...
Три человека потеряны. Понимаем, что надежды найти их нет.

Этого деда я раньше не видел, не любитель я ходить на торжественные собрания, но лицо показалось знакомым. Точно! Стенд "Наши ветераны". Второй слева. БЕЗЮКОВ Евгений Степанович. Подошел к кадровику.
-Что за дед? Правда воевал?
-Степаныч то? Ну на почитай.
Привожу дословно:
Справка Центрального архива МО РФ г.Подольск Московской области.
В наградном листе к Указу Президиума Верховного Совета СССР, по которому гвардии сержант БЕЗЮКОВ Евгений Степанович, по должности радиотелеграфист ОИПТД 24 ОГВДБригады (фамилия, звание, должность, часть - так в документе), 1925 года рождения, представлялся к награждению и фактически награжден орденом Красной Звезды, записано:
«В Отечественной войне: Карельский фронт с 06.1944 г. по 07.1944 г. В Красной Армии с 1943г. Призван Улу-Телякским РВК Башкирской АССР. Ранения и контузии: ранен 16.07.44 г. Ранее не награждался (так записано в документе). Домашний адрес: Башкирская АССР, Улу-Телякский р-н, к-з «Доброе начало»
Сержант БЕЗЮКОВ, будучи снайпером 8 стр.роты 296 гв.стр.полка 98 гв.стрелковой дивизии (звание, должность, часть - так в документе) 21 июня 1944 г. на Карельском фронте под сильным огнем противника форсировал реку Свирь в районе Лодейное Поле.
В рукопашном бою выбивал финнов из траншей, в этом бою красно¬армеец (так в документе) БЕЗЮКОВ убил двух финнов и одного взял в плен.
14 июля 1944 г. рота, в которой служил кр-ц БЕЗЮКОВ, вела разведку боем в районе с.Усла. В этом бою кр-ц БЕЗЮКОВ убил 4-х немцев, но сам был ранен. Несмотря на ранение, с поля боя не ушел, а оставался в роте до конца боя. ...>
Наградной лист подписал командир 24 ОГВДБригады гв.полковник Герасимов.
Основание: ЦА МО РФ, фонд 33, опись 744807, дело 182, лист 98.
Спасибо Вам, Евгений Степанович, спасибо всем воевавшим, дожившим и недожившим, спасибо и низкий поклон.

СНЫ.

"Нерассказанные сны подобны непрочитанным письмам"
Талмуд.

Здесь всегда шуршит высокая трава. Над ней летят муссоны, и полгода трава пригибается в одну сторону, месяц торчит в зенит, а потом послушно ложится обратно. В траве живут валлаби, совсем не пугающиеся человека. Впрочем, местные люди от них отличаются несильно. Другой мир, другой дух, запредельное состояние души. Аллентауна никогда не было, как не было и Филадельфии, и всего Восточного побережья. Иногда полезно думать так, будто 22-летняя жизнь началась вчера. А иногда ничего другого не остается.
Вечно пригнутая трава слегка волнуется на рассвете, бахромя края посадочного Т - а посадочные огни столь же ярки, как в Техасе. Есть в мире места, напоминающие лоно матери. Это аэродромы.
Потом скажут, что валлаби этой осенью совсем не показывались не взлетке. Вот и сейчас ему не удалось заметить ни одного зверька ни на рулёжке, ни на полосе.
Война. Спадающее вечернее марево. 44-й. 89-я бомбардировочная эскадрилья ВВС США прибыла в Лаэ в этом январе.
На Новой Гвинее никто никогда никого не ждет. Жизнь здесь так проста, что человек так и не понял, что от него что-то зависит. И уже не хочет понимать. Времени нет - только ветер и море. Имеет ли смысл говорить о страстях, если здесь есть аэродром, ветер и море?
1-й лейтенант Дуглас Самнер закрыл глаза. В 22 года за этим ничего не стоит - просто физиологический акт. Надо поспать. Вылет в пять утра, и он никак не мог привыкнуть вставать так рано. Сейчас сентябрь, но здесь все смешано, и он не так давно поймал себя на мысли, что слово «граница» стало для него очень отвлеченным понятием. В том числе - граница между сном и явью. Он не мог даже сказать, что атаки японские конвоев начинались после того, как он окончательно проснется. Но вот только признаться особо некому - на А-20 у пилота только один собеседник: интерком. Иногда кажется, что в ультрамарине тропического неба висят двое - он и его интерком, как сублимация всего остального мира. На «бостонах» проще, там есть второй пилот. Хотя, конечно, когда сидишь рядом с другим человеком, это все равно, что ребенком гуляешь с бабушкой. Всё время думаешь, как бы не услышать скрипение: «Ты бы, Даг, лучше бы не делал этого». Надо будет попроситься в 30-ю слетать вторым.
И поспать. Вылет в пять утра.
Проваливаясь в сон, Дуглас Самнер поймал себя на мысли, что белые звезды на фюзеляже А-20 стали красными.
А на разбеге он обратил внимание на красные осенние клёны. Откуда на Новой Гвинее клёны?
И штурман, доложивший об отрыве носового колеса. Штурман? На А-20G нет штурмана.
Он летел во сне на каком-то другом самолете, который назывался «бостоном».
А потом появилось серое, очень спокойное, ледяное море. Вот только во сне и увидишь южную Пасифику вот такой - жесткой, ледяной, бездушной. Или это не тот океан?
И бой, всегда входивший в кабину голубовато-сиреневым, стал розовым. Бой был прост, как цветок тюльпана - маленький каботажник и три кайбокана: два расходящимися курсами, как завитушки скрипичного ключа, один в дрейфе. Он открыл створки бомболюка и положил указательный и средний пальцы на рычаги сброса бомб, клюнув носом на высоте 300 футов и выбрав РУДы...
1-й лейтенант Дуглас Самнер проснулся. Над сентябрем 1944, что сидел в гостях у новогвинейского аэродрома Надзаб, что совсем рядом с Лаэ, летел ветер, и нес с собой поперек ночного неба яркие южные звезды. 1-й лейтенант проснулся, но продолжал видеть сквозь эти звезды незнакомый продолговатый прицел на знакомой панели А-20, и в нем - незнакомый корабль с задранным, как у портового буксира в Нью-Йорке, полубаком, в центре корпуса которого вдруг родилась и исчезла яркая вспышка. И еще Дуглас Самнер видел чужие руки с чужими часами, чужые манжеты чужой летной куртки, но как будто свои собственные ногти с большим количеством белых пятнышек, что, как известно, говорит об обильном и скором счастье.
Удовлетворенный этим, он снова провалился в туман.
А в пять утра был вылет, и 89-я опять получила задачу атаковать эскорт, и не до конца проснувшийся 1-й лейтенант Дуглас Самнер видел знакомый силуэт японского эсминца, поверх которого вдруг проступил туманный, как призрак, силуэт незнакомого продолговатого прицела, и он, повинуясь пульсирующей четкости этого силуэта, открыл створки бомбоотсека и положил указательный и средний на рычаги сброса бомб, и посмотрел было на ногти - но руки были в перчатках, и он, непроизвольно рванув рычаги, сдернул перчатку чтобы увидеть пятнышки на ногте большого пальца, а ведущий закричал по радио «Рано!», но бомбы неожиданно высоко подпрыгнули от воды, и одна из них исчезла в яркой вспышке прямого попадания в центр корпуса цели.
После посадки майор посмотрел, как обычно, мимо него, обратил внимание на то, как под тем же ветром, так же, как и трава, колосится непослушный хохолок мокрых из-под шлемофона волос, и сказал просто - «молодец».
Второй и третий вылет в этот день ничего не дали, а когда стало смеркаться, 1-й лейтенант Дуглас Самнер выбрался из палатки, лег на траву и стал всматриваться в закат, и краем глаза поймал момент, когда яркие белые звезды на острой законцовке фюзеляжа А-20 стали кроваво-красными.
И в этом сне он неожиданно и очень нечетко увидел лицо, незнакомое лицо пилота в незнакомой одежде, в незнакомом небе над незнакомым морем.
« Здравствуй» - сказал пилот как бы себе внутрь, потому что 1-й лейтенант Дуглас Самнер сидел в этой же кабине, жал на эти же педали и видел эту же приборную доску.
« Здравствуй»
« Кто-то из нас сегодня, 22-го сентября, умрет, знаешь ли»
« Я не хочу»
« И я не хочу. Но кто-то умрет»
«Как это будет?»
« Это будет второй вылет сегодня, и мы с тобой откроем бомбоотсек, и захотим сбросить обе бомбы парой, как обычно, но что-то заставит сбросить их поочередно»
« Да, я знаю. Нам говорили. Первая должна уйти с рикошетом в корпус, вторая - прямо под ватерлинию»
« Да? Ну а нам никто ничего не говорил. Но я так думаю, что первая должна быть пристрелочной с шансом на попадание. Ну вот, мы слегка довернем, а потом снаряд оторвет кусок левого крыла от мотора, и польется бензин, и пламя будет белым, как снег. А потом мы упадем в море, слегка перелетев за цель»
« Цель?»
« Да. Транспорт с солдатами. Первая бомба пройдет мимо, вторая попадет в надстройку. 138 человек, среди которых бывший агроном, часовщик, певчий в хоре, сутенёр, полицейский, больной сифилисом и почтальон, погибнут сразу. Еще 70 человек прыгнет в море, спасаясь от пожара, а обратно поднимут всего 12. Не так-то уж и дешево умрем, если вдуматься.»
« Откуда ты знаешь все это?»
Пилот ничего не ответил. Он просто смотрел на приборы, и Дугласу Самнеру было немного видно его лицо. Они молча неслись куда-то в небе над морем.
«Небо над морем - это особенное место» - сказал незнакомый пилот.
«Как тебя зовут?» - отозвался 1-й лейтенант Дуглас Самнер.
«Сергей»
И когда Дуглас Самнер открыл рот, он снова проснулся.
«Надо же, какая только блажь не приснится»
«Это правда»
Голос звучал изнутри.
«Нам надо выбрать»
Заснувший под открытым небом Самнер был одинок и беспомощен перед своим нежданным безумием - палатка была шагах в пятидесяти, а он не мог ни закричать, ни двинуться с места.
«Не бойся. Тебя парализовал страх перед неизвестным - передо мной, но я ничего за тебя не решу. У нас только один шанс узнать, кто погибнет, а кто - нет. Он - в честном ответе на один вопрос. Я на него уже ответил, теперь твоя очередь. Закрой глаза и жди. Но - только один шанс»
1-й лейтенант Дуглас Самнер не имел выбора. Он закрыл глаза. И сквозь скользнувшие справа налево сине-желтые блики отчетливо проступила надпись «For what?*»
И накатили слезы. 1-й лейтенант Дуглас Самнер беззвучно плакал, обездвиженный в высокой траве, и поток слез омывал ряды людей перед ним. Незнакомых людей в летной амуниции. И вдруг в них промелькнул капитан Эдвин Смит, погибший в мае. Он мог бы поклясться, что это был Смит. Он молча прошел перед ним и исчез. Они все молчали и исчезали. Поток рядел, и вот он закончился. Последний пилот, в незнакомой форме, обернулся и посмотрел на него. И 1-й лейтенант Дуглас Самнер почувствовал неодолимое желание кивнуть, встать с травы и пойти за ними. Он кивнул, и силы вернулись. Он резко напряг пресс, оторвавшись от травы, и проснулся.
03.30. Через полчаса подъем, завтрак, инструктаж и вылет. Тыльные части ладоней с шелестом проехались по глазам. Когда сине-желтые блики рассеялись, едва различимые белые звезды на фюзеляже А-20 стали кроваво-красными.
Сергей подтянул под себя ноги и встал. Пора. Второй вылет, прохлада прибалтийской осени, краснеющие клёны. Под самолетом, деятельно переговариваясь, копошились техники, разбирая деревянные «корзины» с двух ФАБ-250. Он посмотрел на часы -отключиться удалось на 27 минут. В первом вылете он попал в немецкий транспорт, будучи ведомым командира полка. Странный сон. О чем говорил этот пилот, судя по всему, союзник? Первая - пристрелочная, вторая - в цель? Очень странный сон. Тем более странный, что он, похоже, прав.
Через 20 минут с аэродрома Клопицы стартовала пятёрка А-20Ж из 51-го минно-торпедного авиаполка авиации Краснознаменного Балтийского флота, а с аэродрома Надзаб, что с другой стороны земного шара по диагонали, - пятерка А-20G из 89-й бомбардировочной эскадрильи 5-й воздушной армии ВВС США.
Через полтора часа обе ударные группы вышли на цели по данным разведки, обе встретили плотный зенитный огонь и лишь одному из самолетов в каждой группе удалось прорвать внешний ордер охранения и устремиться к транспортам.
Лейтенант Сергей Пудов, получив 20-мм очередь в правый мотор, довернул вправо - проходя над кораблем эскорта на высоте 50 метров, он не хотел отпускать транспорт в центре ордера. Он открыл створки бомбоотсека и положил указательный и средний на рычаги сброса. 1-й лейтенант Дуглас Самнер отвернул влево - он решил сделать второй заход. На развороте его А-20 догнала тройка 25-мм снарядов, разорвав на три неравные части тело стрелка и перебив тяги. Разворачиваясь кренами, Самнер открыл створки бомбоотсека и, выдернув стопор, освободился от обеих бомб. Моторы вроде тянули, сизый дым, заполнивший было кабину, вытянуло в открытый фонарь. Радио не работало, но радиокомпас вроде был жив. Далеко впереди лежала трава аэродрома Надзаб, что в новогвинейском городке Лаэ. Звон в ушах, занимавший все пространство и ставший синонимом бытия, вдруг погас, как стихает школьный звонок, и жизнь вернулась в израненный А-20: шум моторов, свист ветра и... мысль. Как бы проступившая кроваво-бурым туманом по диагонали приборной доски: «Я не знаю». Иссушенный ужасом и параличем заученных действий мозг схватил эту мысль, как изголодавшийся каторжник уличную девицу, и принялся ритмично раскачивать ее на качелях страха и желания, и вдруг, разорвав ее одежды, увидел, что та беспола, как ангел.
«Ты не знаешь, за что ты готов умереть. Поэтому - живи»
Незнакомый пилот, обернувшийся на дымной тропинке, резко поднял руку, преграждая путь. Глядя, как из кокпита извлекают все, что осталось от его стрелка, 1-й лейтенант Дуглас Самнер как бы краешками глаз заметил, что на ногте большого пальца этой руки полно белых пятнышек, которые, как известно, символизируют счастье. Он отвел взгляд. На кроме полосы стоял и смотрел на него небольшой валлаби. Через несколько секунд зверек повернулся и исчез в траве.
А над быстро разгоняемым ветром пятном масляной пены, там, в холодной и презрительной Балтике, где упал самолет Сергея, кружились и кричали чайки. Их, безусловно, интересовали нахлебавшиеся воды немцы, у которых можно было выклевать глаза.

-------------


* За что?