НИЧЬЯ

(мы начинаем публикацию маленькой повести Игоря Фролова - КБ)

Им посвящается

Действующие лица: некий майор, некий борттехник, и она. Место действия: окрестности древнего Сабзавара. Любые совпадения главных героев с прототипами случайны.

1.
...Предупреждая раздражение, сразу сообщаю - это очень длинная история. И еще: заголовок, проставленный сверху, несмотря на его истинность, все же - маскировка. Настоящее название лежит на самом дне этого длинного текста. Потому что понятным оно станет только после прочтения, и уже не сможет внести смятение в умы целомудренных читателей.
«У вас есть что-нибудь объемное? - спросил один петербургский издатель. - Роман нужен, что мне делать с вашими рассказами?». Господи, да конечно есть! - уверенно солгал автор. Вечером он сел в поезд «Петербург - Уфа» и за ночь, лежа на боковой возле туалета, спускаясь временами, чтобы прикрыть ноги юной незнакомке, спящей на нижней полке купе (иначе вдохновение как-то мучительно твердеет), и выходя в тамбур перекурить - вот за эту полную перестуков, ветра, летящих влажных огней, этих тонких коленок и сбившейся простыни со штампом - за одну из прекраснейших ночей в жизни он написал весь роман. Закорючками на пяти листочках. Будь в его распоряжении полярная ночь, он вышел бы на ночной перрон с пачкой исписанных убористым почерком листов. Но широты не те, слишком низкие широты...
Прошел год, издатель устал ждать и забыл об авторе. Автор же все тянул, не решался, все точил и грыз перья до их полного исчезновения. Он решил взбодрить свою память и написал Бортжурнал - для разминки. Но Бортжурнал вырос кустом сухих историй, а весь живой сок, который жадина приберегал на роман, остался нерастраченным... Теперь автору терять нечего. Черт с ним, с издателем, бог с ним, с романом. Он открывает заветную бутылочку и выливает ее содержимое - самую главную историю - под кустик историй о борттехнике. И если в результате распустится цветок, то это и будет настоящее заглавие - три главных слова в самом конце.

Ноябрь уж на дворе, а снега все нет. Только туман. Какое совпадение - выдыхая струю дыма в туман, удивляется автор, - в то же самое время они и отправлялись. В Приамурье все еще не было снега, еще бегали по уже льдистым, хрустящим стоянкам борттехники в лоснящихся демисезонках, воруя друг у друга клювастые масленки и мятые ведра - шел перевод бортов на зимние масла. «Быстро, быстро! - дыша духами и туманами, кричал мелькающий тут и там инженер, - белые мухи на носу, а вы все телитесь, еб вашу мать!». А над всем этим крякали и курлыкали улетающие на юг последние птицы...
На этом месте обрыв пленки - и мы, как утки, внезапно снявшись с холодающей родины, с ее подмерзающих озер, с ее хромоногих стремянок, отправляемся в жаркие страны - как положено, качнув крыльями над родным аэродромом.
А это уже аэродром в Возжаевке. Целый день ожидания в битком набитом эскадрильском домике - а в тюрьме сейчас макароны дают! - и голова трещит от сизого табачного воздуха, но! - под вечер, белой штриховкой по синим сумеркам, шурша по крыше - снег! И перед глазами высыпавших на внезапно белую улицу, сквозь колышущуюся снежную тюль, в свете прожектора - выплывает громадный, как китовый плавник, киль «горбатого»...
Крики, суета - погрузка! Беготня на встречных курсах с сигаретами в зубах, с сумками и чемоданами в руках, команда «Всем оправится, лететь долго, туалет теперь только в Кемерово!». Кто куда, расстегиваясь, - ну, что, старшой, окропим снежок напоследок? Типун тебе, - напоследок! - крайний раз, он не последний! Расписались по белому - службу сдал!
И грузятся, грузятся, вереницей ползут муравьями со скарбом по лестнице-стремянке, исчезают в двери. Аппарель коллеги не открывают - не танки грузим, да и салон выстудим, - не баре, чай, по лесенке, по лесенке... Замешательство в очереди, мимо пронесся незнакомый пока подполковник с криком: «Ах, ты, ссука, ублевал мне всю шинель! Все, нах, на родине остается, отвоевал!». И ведут шаткого капитана прочь - как на расстрел - под руки с опущенной головой, без шапки, снег на плечах. «А если кто в полете ужрется - останется на границе, южные рубежи сторожить!».
«Ил» ровно идет во тьме, в морозной глубине неба как субмарина. Осиным роем гудят в голове двигатели - час, второй, третий... Посреди салона, во всю длину - горный хребет багажа. По обеим сторонам - два воинства, играют в карты, шеш-беш, шахматы, пьют с оглядкой на кабину, где окопалось начальство, курят в рукав, бродят вдоль, пристраиваются на такелажных сетях, кемарят по очереди. Так и летим - часов десять, с перерывом на кемеровские туалеты, - в Узбекистан

Декабрь. В Союзе - глубокая зима, поземки распускают седые косы по взлетным полосам, оплетают унты идущих, а здесь, на самом ее краю - поздняя солнечная осень. Сухую соленую землю солнце кроет ажурной тенью голых веток. В саду эмирского дворца важно гуляют неизменные фазаны, бассейн гарема полон тысячелетних теней, играющих царским яблоком, с бухарских медресе осыпается голубая эмаль - так трескается и осыпается древнее небо. Воздух прозрачен, на солнце тепло, в тени охватывает резкий холод, - в парном небесном омуте бьют ледяные родники.
Старые зинданы с молодыми экскурсоводками, памятник Ходже Насреддину на ослике, памятник генералиссимусу в сапогах, водкопитие под пельмени у изразцовой печной стенки забегаловки, торт «Сказка», девочки-узбечки (смуглые попки в шрамах - бай бил, бил!), - но деньги уже на нуле, впереди таможенная декларация - и возвращение в свою казарму, бывшую конюшню конницы Фрунзе.
В промежутках - непрерывные полеты и учеба. Горы, пустыня, «коробочка», пустыня, горы... Класс, указка, разрез двигателя ТВ3-117МТ - сердца эмтэшки - нет конструкции удивительней, чем авиационный двигатель, но как хочется спать...
Самая главная радость - конечно, летная столовая. Поджарые официантки разносят поджаристые куски пахучей баранины. Ссучья (а как еще подчеркнуть эту прелесть?) худоба женщин в сочетании с этим едким горячим запахом и холодным солнцем на столах и белых передниках возбуждают зверское ощущение жизни, какое бывает только осенью или перед смертью. Наш борттехник похож на задумчивого волка. Он ест мясо, обгрызает тонкие, словно вынутые у щедрых официанток, ребрышки и думает сразу о многом. Взгляд его рассеян, обретая осмысленность лишь при появлении в поле зрения белого фартука. Доктора Фрейд и Фромм записывают в анамнезе, что именно с этого момента у мальчика возникло притяжение к официанткам и проводницам - главным персонажам прекрасных мгновений, возникающих на пути от и до...

А вот и завязка истории - по вечерам в казарме идет шахматный турнир. К встрече в финале уверенно пришли двое - «западный» майор с «двадцатьчетверок» и «восточный» борттехник с «восьмерок». Майор темноволос, голубоглаз и смугл - еще не сошел загар от прошлой командировки. Играя белыми, он выбрал свой излюбленный и до сих пор безотказный королевский гамбит. В его исполнении жертва пешки на втором ходу неизбежно оборачивалась стремительной кровавой расправой над фигурами противника. Но сейчас второй ход черных - С-е7!? - заставляет майора задуматься. Он держит руку над доской, не решаясь ответить быстро.
- На понт берешь, лейтенант? - спрашивает задумчиво, глянув исподлобья.
- На него родимого, - честно отвечает борттехник. Он и сам не знает, корректна ли его находка, - несколько вариантов он, конечно же, просчитал, но в основном полагается на неожиданность. Посудите сами - черные уже со второго хода переходят в контратаку, которую не так просто нейтрализовать. (Мастера, гроссмейстеры и просто суровые любители - не поленитесь, опровергните наглеца!)
Партия длится уже несколько часов, никто не идет на ужин. Каждые полчаса соперники выходят на крыльцо перекурить. Половина казармы остается у доски, анализируя позицию, половина вытекает вместе с игроками на улицу под звездное небо. Игроки курят, - сдерживая возбуждение, дружелюбно обмениваются неиспользованными вариантами. Обоих пробирает внутренняя дрожь, смотрят друг на друга мельком, словно невзначай, - они удивлены встречей с достойным противником и похожи на влюбленных в самом начале пути.
Идет эндшпиль, полный тонких маневров. Лейтенант счастлив таким невероятным пониманием позиции - на каждый его ход (он парирует и угрожает одновременно) майор откликается таким же. Закрытая позиция почти не меняется, белые и черные замерли друг против друга как два самурая - передвижения фигур означают всего лишь дыхание позиции, биение двух сердец...
Партия заканчивается глубоко за полночь, когда казарма, не выдержав затянувшейся непонятности, разбредается по койкам и засыпает. Двое доигрывают уже в коридоре на табуретке под тусклой лампочкой. Лейтенантский король все же преграждает путь проходной пешке майора. Ничья.
Звезды бледнеют. Наступает крайнее утро в Союзе.

Мирный атом

- СОСНА! СОСНА! Это СОСНА?!... Ну что за связь! Алё!... Девушка! Можно СОСНУ?!... Алё!... Ну, девушка!!! Где вы делись?!!! Дайте СОСНУ!!!
Рядом, развалившись в старом, разбитом военно-морскими задами кресле, разомлевший после сытного обеда Федорыч благосклонно разрешает:
- Ну, сосни. Чего уж там...
Его товарищ, мичман, зло зыркает и продолжает бесперспективный диалог с таинственной СОСНОЙ. Стёб на эту тему ему уже ВО! где.
И действительно, кто выдумывает такие названия для узлов связи? Это ж какого колоссального умища должен быть дитя лесоруба, что бы не просклонять заранее всяко-разно понравившееся слово, прежде чем обозвать им несчастный узелок.
У военных в отдаленных гарнизонах ведь знаете как? Телефончики там всякие новомодные, с кнопочками или дисками веселенькими - они же для дурачков изнеженных.
Точно.
Военный, он эту хренотень хрупкую, сразу своими мужественными пальчиками тотально разрушает! К бабушке не ходите.
А цифры? Их же зубрить надо! Военный такую роскошь себе позволить не может, ему голова для другого дана. Фуражки, противогазы, пули опять же. Ага.
У него вообще ассоциативная память значительно лучше развита. Ну, сами попробуйте запомнить 1234567 или какой-нибудь «Взбодрённый»! Улавливаете? Вот.
Опять же голос командный. Его ж разрабатывать необходимо!
Вижу - успеваете за мыслью.
Так вот и делают для военных эдакие тяжелые монолитные коробочки, приятного какашного цвета, с ручкой в боку. С РУЧКОЙ! Понятно вам? Военному, если в идеале - или ручку или тумблер. И такой тумблер, чтобы не отлетел после первого же щелчка куда-нибудь под шкаф. А такой что бы ЖАХ! И всё, ваши не пляшут. Или наоборот. Танцуют все!
Ну, понятно, короче.
И кричат военные своими зычными голосами в тайный микрокосм проводов: «БАТОН!» дай «ГАРМОНЬ»! «ГАРМОНЬ»? Дай «РУСАЛКУ»! «РУСАЛКА»? Дай «СОСНУ»!
Ну, как-то так.
И не отвлекайте меня больше всякой фигнёй, а то не закончу никогда.

А Фёдорыч балдеет, слушает крики товарища, хмыкает гаденько и всхрюкивает в особо интересных местах.

Сам Федорыч, между прочим, в те моменты, когда в его руки попадала переносная радиостанция, категорически выбирал себе позывной «Кристалл».
Слышали? КРИСТАЛЛ мамувашу!
В смысле, чист он душой, аки кристалл.
Я бы не доверил ему бабушку через дорогу перевести!
Кристалл!...
Ха! Помню, когда наш отряд нагрузили... (боевой задачей, думаете?) не угадали! Сдачей металлолома! Мы почесали репы и отправили Фёдорыча с группой таких же прохиндеестых годков защищать честь однополчан...
Лучше бы мы этого не делали.
Я лично потом выставлял литр шила, чтобы замять эту гнусную историю.
Эта военно-морская сволочь пошаталась по бережку, позыркала. Пусто.
Оскудела земля Кольская на железяки ржавые.
И вдруг этот «Кристалл» видит - якорь! Никому не нужный такой якорёк, лежит себе тоскливо, забытый всеми.
Фёдорыч за пять минут закрыл нам зачет по металлолому на три года вперёд.
На корабле даже пукнуть не успели.
Они чего-то там в громоздком корабельном организме ремонтировали, а якорь отстегнули, рядом положили. Ну, в самом деле, какому идиоту он нужен?
Наивно ошибались. Фёдорыч был нагл и стремителен.
Но, к сожалению, заметен и узнаваем. Этого не отнять. Потому нашли, конечно.
Далее пришлось прятать татя, чтоб не побили, проставляться приемщикам, чтобы отдали железяку, корабельным проставляться, чтобы не каркали сильно. Эх...
А куда это меня опять?... Вы, извиняюсь, почему за нитью не следите? История же «Мирный атом» называется! Да ну вас!

Короче, посмеялся Федорыч над товарищем, как тот просит «дайте СОСНУ!», а товарищ ему задумчиво так и сообщает: «Мол, своих хочу к сестре поскорее отправить, вот только дозвониться не могу, чтоб встретили». Фёдорыч, естественно, интересуется: «Чего так рано? Лето же не скоро?», тут товарищ ему и выдаёт: «Не слышал, что ли? На втором причале реактор старый разгрузили, проволокой место оградили, надолго, видать, останется»...

Фёдорыч чуть языком не подавился. Он, надо сказать, всякие эти излучения на дух не переносил, боялся панически, ну, фобия такая у человека. В детстве, наверное, травма психологическая была. Не знаю.
Помню, были в командировке на авианосце, отправил его провод-антенну внешнюю вывести, заурядное, вроде, задание...
Когда он ворвался в рубку, я думал - началась война.
Я сам от его вида постарел лет на пять.
Оказалось, этот военно-морской герой подыскал на верхних надстройках корабля подходящее место для крепления антенны, стоит себе, крепит, песенку оптимистическую насвистывает. Тут удар по плечу.
Нет, в целом мы смелые парни... Но когда вот так... вроде, нет никого... а потом бац... Подогнул Фёдорыч ножки, оборачивается...
Лучше бы не оборачивался.
Инопланетянин.
Стоит себе в скафандре, нарядный такой, пальцем у виска крутит и на байду какую-то вращающуюся показывает.
Ну, Фёдорыч в контакт вступать не стал, взял низкий старт и к командиру, ко мне, то есть, на грудь. Плачет:
- Пощади, барин! Детей ещё иметь хочу! Вот режь меня на дольки, а под страшное высокочастотное излучение я больше ни ногой!
Ну, понятно, да? Никакой, конечно, это, к сожалению, не инопланетянин был, а вовсе даже наш отечественный моряк в защитном комбезе, там просто высокочастотное запускали, ну и... Короче, не место там было раздетым тщедушным организмам.
Я, признаться, так и не видел никогда подобных нарядов, а вот Фёдорычу повезло. Или наоборот. Мне.

Вот такая фобия у гражданина.
Ну, возвращаемся к рассказу.
Предыстория появления этого злосчастного реактора туманна и загадочна, но в целом выглядит так:
В холодных фьордах Баренцева моря разбросано много всякого дерьма, есть чем порадовать алчущий глаз гринписовцев. А тут как раз оттепель политическая началась, мы всему миру свою пушистость показываем, наглядно и во всех позициях.
Как в такой ситуации этих зелёных не пустишь?
И идея-то в общем правильная, хорошая... Только у нас верно говорят - не тронь говно... ну, знаете.
Лежал себе тихонько реактор где-то на отдалённых рубежах, отравлял окружающую действительность...
Нашли.
Вдули, кому надо.
Быстро прошла команда загрузить эту заразу на корабль и перетащить в определенную точку для дальнейшей перевозки к месту утилизации.
На бедном кораблике, которому выпала великая честь, такой жопы конечно не ожидали. А так как все на нём были гражданские, то во время доставки, перепились в усмерть и забастовали.
Очень жить хотели. Вот ведь петрушка. Не учло этого вышестоящее...
Короче, сгрузили они внепланово эту гадость в нашем отдалённом гарнизончике.

Фёдорыч, как сменился, ко мне прибежал, сообщает радостную новость.
Пошли, посмотрели издалека, точно, лежит хрень какая-то, уже и ежи деревянные, колючкой обмотанные, вокруг поставили.
Волнуется, значит, кто-то, чтобы не украздили. Ага. А то у нас ведь могут.
А излучает эта кака или нет... У неё же не спросишь...
Фёдорыч побежал пить, мотивируя тем, что в пьяном виде к нему ни одна зараза не пристает. Да к нему и так... А я пошёл звонить дежурному по отряду, Вадику, чтобы, значит, сходил с дозиметром, фон проверил.

Вадик принял мои слова очень близко к организму. Оно и понятно, у самого семья в паре сотен метров от злополучного причала проживает. Но пойти смог только после одиннадцати вечера, когда весь личный состав баиньки уложил.
Путь от отряда до причала больше километра, ночь полярная, тоскливая, снежинки одинокие...
Так и хочется сказать - городок затих в предчувствии беды...
Пульс учащается. Мысли всякие нехорошие роятся... Как она, эта радиация действует на самом деле... Как почувствовать момент проникновения её в нежную плоть военного организма... Мы ж теоретики только...
Но доковылял до пределов видимости.
А подходить-то не хочется уже совсем. Страшно до судорог в анналах. А вдруг она, эта радиация, уже просачивается в организм через всякие отверстия...
Вздохнул Вадик героически, и полез в шинели с прибором на груди через ежи, обмотанные колючей проволокой. Просто Вадик Матросов.
А чем ближе, тем ужаснее.
Сознание уже хочет вырваться из глупого тела и бежать, бежать...
Но Вадик дрожащими руками включает дозиметр...

Не знаю, он потом говорил, что стрелку уложило... Но ведь сколько лет прошло, а жив ещё... Или это чудодейственное шило сберегло...

Короче.
Задохнулся Вадик, не веря своим глазам, шарахнулся организмом в темноту, сбивая нафиг ежи и цепляясь шинелью за проволоку... Куда там... Проволока намоталась на конечности качественно, и Вадик грохнулся плашмя, вминая в мощную военно-морскую грудь кубик дозиметра (кстати, тоже монолит, какашного цвета, неубиваем).
Он боролся мужественно. Сжав зубы.
Сюрреалистическая картина оживляла мертвый пейзаж полярной ночи.
Чёрное тело сопело и извивалось ужом, сверкало белками глаз, периодически тоскливо вскрикивало, дрыгало ногами, пытаясь отпихнуть от себя навалившиеся деревяшки, и пробовало ползти...
Ежики сцепились колючкой и хороводом тронулись за Вадиком.
В этом было что-то бесовское.

Он уже чувствовал, как радиоактивные частицы впиваются в нежный военно-морской организм, ловят очумевших от ужаса сперматозоидов и остервенело отрывают у них хвостики.

Наконец Вадик закричал на одной ноте, с хрустом рванул форму одежды, и сначала на четвереньках, а потом уже и гордым галопом понёсся в расположение части.

Ну вот и все, собственно.
Начальник гарнизона, безнадежно мечтавший покинуть эту клоаку, и потому предано смотрящий в зад начальству, на пыхтение населения реагировал - никак.
Но, тем не менее...
Наших жен разве остановишь? Скоро приехали журналисты. И когда мы прогремели, гадость с причала пришлось убрать.
Не захотел народ сосуществовать с мирным атомом. Он ведь хоть и мирный, а народу простому чужд и глубоко неприятен. Вот такая петрушка.

Глобализация, ептыть!

Ехал я сегодня с работы, слушал радио. Вот история из далекой Африки, которую они передали.
Если хотите узнать подробности, милости прошу, отправляйтесь на www.npr.org и найдите ее там.

Дело происходит сейчас в далеком Конго (то ли в бывшем французском, то ли ж в бывшем бельгийском - не понял, слушал историю не с самого начала). Обьявился там "дикий зверь агромадный"(с), но не буйвол и не бык, а вовсе даже гиппопотам. Огромная зверюга в 3 тонны весом нападает на лодки туземцев и уничтожает их. А потом исчезает. Есть уже много жертв - река удобнее для передвижения, чем джунгли. Многочисленные охотничьи партии не нашли никаких следов. Неделя проходит спокойно, потом бац! - новое нападение. И опять тишина. Потом опять. В передаче сказали, что гиппо убивают в Африке больше людей, чем слоны и львы, вместе взятые.

Спросите, причем здесь глобализация?
А вот причем: туземцы дали этому водоплавающему террористу имя Осама Бин Ладен!
Мол, он тоже появится, йоппнет и исчезает в никуда. А потом опять появляется.
Уже родилась местная легенда, говорящая, что гиппопотам будет терроризировать местное население до тех пор, пока не поймают его арабского тезку.
Местное население - не мусульмане.