ЭПИЛОГ

Пока все идет не так уж плохо, - думает он, наблюдая в окно вагона летящие мимо признаки марта. - Будем ждать письма с Камчатки. И пророчит ли песня, которую он мычит ночью в грохочущем тамбуре, - про это странное место Камчатка, про это сладкое слово «Камчатка», про то, что на этой земле я не вижу тебя, я не вижу здесь их, я не вижу здесь нас... Даже если пророчит, - мы все равно будем ждать письма.
И письмо придет. Но не с Камчатки, и не через месяц или год. Пройдет 17 лет, когда ты получишь известие от случайно выловленного Сетью однополчанина: «а помнишь того дикого майора с «мессеров»? Уже через полгода после перевода на Камчатку, при невыясненных обстоятельствах, кажется, что-то связанное с браконьерами, - авантюрист, ты же помнишь... А она? - ответно спросишь ты, не попадая дрожащими пальцами по клавишам. Но вестник совсем не помнит ее, - а разве он на официантке женился? Это которая из них? Там все официантки были одинаковы - всегда агрессивны и всегда подшофе...
Так мы не договаривались, - растерянно и жалобно думает он неизвестно кому и куда, ожесточенно грызя ногти. - А как же привычная картинка, стареющая вместе со мной? - генерал, генеральша, сын (или дочь), и когда-нибудь, все равно когда - встреча... Ведь главное было верить все эти годы, что у них, у нее - все хорошо. И кого теперь под трибунал за этот обман?

Накинув на плечи драную, лохмотья на локтях, куртку с тускло-золотыми буквами и «птичкой» на левом рукаве, автор сидит на балконе и курит «Беломор». Прикладывается к плоской фляжке, морщится, - что за коньяк пошел, сволочи! Перед ним проходят ноябрь, декабрь, январь - и все туман. И песня все бормочется - про туман. «Мы к земле прикованы туманом», - пел когда-то майор, и его сигарета дымилась рядом, на спичечном коробке...Когда-то или только вчера?
Только скажешь волшебное слово «туман», как все оживает - все с самого начала. Приамурский аэродром, укрытый мглистым волглым одеялом до самой травы, мокрый шелест этой травы под ногами, мокрые ботинки, кислый холодный запах металла, гулкость его, лупящаяся краска звезд на запотевших боках, влажный брезент ветхих, выцветших чехлов (да не тяни, рвется!), капельный бисер на лопастях... Оставь хотя бы это, - просишь ты неизвестно Кого. «Нет больше ничего, не надейся - читаешь ты в неожиданном письме из прошлого, - в 98-м пригнали из Новосибирска специальную машину со здоровенными ножницами, и эта тварь за 2 часа порвала все 24 (столько их осталось) наших ласточек на маленькие куски. А мы стояли, глотая слезы, и смотрели на всю эту гадость Когда все закончилось, довольный новосибирский цирюльник-машинист вылез и сказал "НУ КАК Я ИХ?". Потом много пили, потом кого-то били...».
И зачем придумали письма? Ничего этого нет больше. Давно уже нет - ни того, ни этого...

Но... Туман, туман, - бормочет он как заклинание, пытаясь оживить. Что за корявая песня, хромые слова... И только на последних строках куплета - мы не все вернемся из полета... - хлынет знобящий простор, и глаза заслезятся от внезапно ударившего ветра молодости, и следом, откуда ни возьмись - та самая жара, бледнопыльный пейзаж, белое, как застиранное в хлорке, небо, ржавые горы... И, лихорадочно шаря по карманам памяти, ты горько пожалеешь вдруг, что так невнимательно жил тогда. Ты даже не можешь толком вспомнить запах и цвет этой земли, запах горячего оружия и крови, свист пыльной бури, свои позывные, даты и названия, блеск этих речек под этим солнцем. А память твоя дырява потому, что ты не хотел смотреть войне в глаза, в любую свободную минуту уносясь в прошлое или в будущее. Надо было слушать войну как джаз - обсасывать каждый ее звук как гранатовое зерно, внимать импровизации боя и блюзам тягучего страха этих ночей - и слушать как музыку даже стук тарелок в столовой! Как музыку...

Кассета! - осеняет автора. - 60-минутная «Сони» с голосами «Каскада», где она? - он встает, озаренный надеждой - сейчас он вспомнит все! - И вот опять летим мы на задание, режут воздух кромки лопастей, - втанцовывает он в комнату.
- Где, черт побери, моя кассета, - орет он, шаря в пыльном ящике, - куда она делась - вот тут лежала каких-то пятнадцать лет назад! Да не мог я ее стереть! Я же ее там записал! Ты права, тогда я смеялся над этими лилипутскими голосами, а теперь мне нужно их послушать! Там у меня запись наших переговоров с бортового магнитофона, с проволоки, - когда мы е... когда мы посыпались! - уж ее-то я не мог, там звук моего пулемета! Как загрохотал мой грозный пулемет, о, как он грохотал! - как поезд ночью на бешеном перегоне, этот огненный состав пуль... И где теперь все это, я спрашиваю, и что теперь делать?!

Делать больше нечего, искать больше негде. Особенно, если учесть, что совсем другой вариант жизни вырос, возмужал и состарился за эти годы. А тот ушел далеко в сторону - как забытая комета с длинным периодом, с ее очень эллиптической орбитой, настолько эллиптической, что мнилась параболической, улетающей в никуда, в навсегда. Но вдруг, спустя века, она вновь засияла на твоем темном небосклоне, увеличиваясь каждый вечер, каждую ночь. Она возвращается, а это значит, цикл завершается, и сны становятся все ярче, и однажды, когда Марс, твой настоящий бог, приблизится к Земле вплотную, когда его красная капля будет каждую ночь гореть на западе, - вот тогда, в летящем сквозь летнюю ночь поезде, в плацкартном вагоне, на боковой полке возле туалета ты напишешь за ночь сценарий своей будущей вечной жизни, которую выбираешь. Сумрачный вагон летит, громыхая, шарахаясь от черных деревьев - не поезд, а летучий голландец железных дорог, и чай в стаканах с подстаканниками еще дымится на столиках, ложечки дребезжат, но нет уже никого (девочку-то спящую внизу оставьте, я не трону ее - это же муза!), только скорость, ночь, ветер - и воспаленная луна летит, не отставая, прямо возле окна, и, щурясь, читает по слогам трясущиеся каракули, которые ты чертишь на мятых листочках.
И что же ты чертишь там? Какую-то глупость, чушь собачью - вовсе не сравнимую с твоими дифференциалами и интегралами, божественной партитурой для божественного оркестра, - но разве формулы твои что-то значат сейчас, когда отпущенный тебе отпуск, растянувшись почти на двадцать лет, закончился, и пора возвращаться, потому что там пусто без тебя, и ты, оказывается, пуст без этого бледного неба и пыльной жары, без рева двигателей, скорости и захода на боевой, без горькой сигареты в трясущихся пальцах, жгучей сладости спирта, без полуденной тишины и печного жара стоянки, - и особенно - без хруста камней под ее легкими ногами, стука в дверь и ответного стука твоего сердца, торопливого шепота и блеска глаз во мраке грузовой кабины, без ее пальцев на твоих губах... Все это ждет тебя, как остановленный кадр - кивни только главному киномеханику, - и в шорохе и треске эфира оживут голоса, и высохшая пленка побежит, - и сквозь ливень царапин вспыхнет белое солнце, мелькнут ее коленки, ее улыбка, взмах ее ладошки, закрывающей экран, - и появится мерцающее название фильма, диагноз твоей неизлечимой болезни:

ВОЙНА, ЛЮБОВЬ МОЯ.

В три раза лучше.
Провожали на пенсию одного заслуженного, увы, уже ныне покойного, полковника. Он служил долго, долго даже по советским меркам, на момент увольнения из рядов было ему уже за 60 лет. Человек был уважаемый, участник войны, один из руководителей учреждения, несмотря на крутой нрав, у подчиненных пользовался любовью и уважением, прежде всего за справедливость и отходчивость. За глаза его звали «Папа Коля». Так получилось, что увольнялся он в летний период, на уже заблаговременно подобранную под него гражданскую должность, плавно перейдя из одного агрегатного состояния в другое не покидая стен родного учреждения, и по сему официальная церемония проводов сразу в отставку, минуя запас, была отложена на середину осени. К тому времени «юный» пенсионер уже успел слегка пообтесаться в своем новом гражданском качестве. Церемония в силу неординарности личности фигуранта была многолюдна. Один за одним следовали обычные в таких случаях сетования и пожелания, подарки, адреса, цветы, а также поцелуи от женской части коллектива. Наконец слово было предоставлено виновнику. Николай Александрович был человеком далеко нетривиальным. Война, годы службы, загранкомандировки длительные и не очень, встречи с интересными людьми плюс талант превосходного рассказчика, заставили разом умолкнуть уже чуть утомленную и слегка жужащую аудиторию. Николай Александрович оказался верен себе. Вот по памяти, пересказ его лаконичного выступления.
Вы знаете, спустя 45 лет, я опять стал гражданским человеком, и уже за несколько месяцев пообвыкся в этом качестве. И, представьте себе, я сделал для себя неожиданный вывод. Я стал жить в три раза лучше! В аудитории восцарилась звенящая тишина. Как это, удивился каждый про себя? Выдержав поистине мхатовскую паузу, Николай Александрович продолжил. Дело в том, что когда я, уже будучи офицером, вскоре после войны женился, то у меня сложилась привычка при получении денежного довольствия, перед тем, как отдать его супруге, оставлять у себя небольшую заначку. Шли годы, проходили денежные реформы, менялись номиналы денег и оклады денежного содержания, но привычка оставлять эквивалентную сумму денег себе оставалась неизменной. Как вы знаете, все военнослужащие получают денежное довольствие один раз в месяц. А теперь? Я получаю аванс, получку, пенсию - и все это три раза в месяц в разные дни. А привычка оставлять себе эквивалентную сумму денег осталась и я ничего с собой поделать не могу и оставляю ее себе, но уже трижды в месяц! Концовка речи Николая Александровича утонула в раскатах хохота и громе аплодисментов. На чем официальная часть мероприятия собственно говоря и закончилась.

Были «паркетного» крейсера N59 или «источник живительной влаги»

Постановка корабля в питерский завод на ремонт хотя и определенно нанесла ощутимый ущерб бюджету офицеров и мичманов, лишив их законных «полярной» и «морской» надбавок к жалованию, однозначно благотворно сказалась на общем облике корабля. Ведь независимо от состояния ремонтной ведомости, в меру своих пробивных сил командиры всех степеней постарались по максимуму использовать созидательные возможности местных «мастеров на все руки». Кто-то, поступившись толикой отведенного на обслуживание техники спирта, наконец-то приспосабливал боевые посты не только к показательным съёмкам в программе «Служу Советскому Союзу», но и к фактическому выполнению боевых задач, кто-то больше внимания уделял комфортному оборудованию собственных кают, а кто-то претворял в металл и пластик и совсем экзотические планы. Так, старпом «паркетного» крейсера, путем долгих интриг отвоевавший у замполита прилегающую к своей каюте кладовую культпросвет имущество, непонятно чем, признаться, до того забитую, возжелал осуществить давнюю свою мечту единолично встать у истоков распределения по кораблю «шила», построив руками заводских работяг настоящую «цистерну спирта» на два кубометра.
- Вась, - бредущие по корабельному коридору комдивы-механики опрометчиво, как позже выяснилось, обсуждали между собой новую причуду старпома, - а ведь эту спиртовую цистерну работяги из той же бригады, что и в твоём отсеке работает, делать будут. Попросил бы их по-свойски врезать трубочку и к кранику на пару палуб ниже вывести.
- Классная идея, Слав. Так и сделаю, - подхватил шутку товарища Василий.
Вспомнили об этом разговоре офицеры только через месяц.
- Иваныч, что за фигня? Совесть поимели бы, - в каюту механика, где собрались все офицеры ЭМБЧ, ворвался возмущенный ракетчик.
- Не понял, что случилось-то? - опешил механик.
- Я понимаю, пару-тройку литров на свои нужды откачать. Пусть даже десять литров. На фига подсухую цистерну сливать? Мне ж для дела надо, а не для выпивки. Инженеры на «Форт» приехали, а «шила» ни капли. Так что давайте, делитесь, - офицер решительно брякнул на стол канистру.
- Что-то я не понял, ты это к чему? - продолжал недоумевать механик.
- Будет прикидываться, - ракетчик заговорщицки подмигнул, - Уж я-то давно в курсе, что вы работяг попросили для себя отвод из старпомовской спиртовой цистерны сделать. И пользовались бы себе скромненько. На фига всё-то сливать? Только две недели назад на корабль «шило» завозили, а я сейчас к старпому подошел, он сказал, цистерна пустая, всё уже куда-то делось.
Даже сообща убедить ракетчика, что старпом просто «зажимает» спирт, а идея со врезкой в цистерну осталась радужной фантазией, стоило механикам больших трудов.

ПРОГРАММА ПО ЗАЯВКАМ

- Привет! Слушай, ты не хочешь со мной программу по заявкам провести? Вторым пилотом?
- А что - больше некому что ли? Хе-хе! Ну, давай, подъеду.
- О кей! В среду к половине восьмого вечером подъезжай, я буду ждать...
Хм... Серега тоже хорош. Как будто больше некого позвать.... Хотя его понять можно - пытается вытянуть передачу, и надо признать - у него это весьма неплохо получается. Во всяком случае - народ звонит, общается.... Ну, посмотрим... Интересно, опять же. Перед микрофоном стоять не внове. Но одно дело - в кабаке песни петь, другое - в эфир работать... Ладно, фигня! Попробуем...

Среда. Вечер. Прыгаю в автобус - за рулем сегодня мужик знакомый, приветствует, это плюс - на халяву проедусь. По дороге успеваю еще позвонить Ярославу. «Регион 22» собирался подъехать в наши края, и мы уже планировали, было, хорошенько посидеть сегодня за бутылкой в Хельсинки, а потом поехать ко мне и там продолжить возлияния, но судьба - злодейка вмешалась и грубо обломила все наши планы. У «Региона» возникла какая-то срочная работа, и его вояж в страну тысячи озер накрылся медным тазом до неопределенного времени.
Ярослав СМСит, что будет минут через сорок, договариваемся пересечься в торговом центре.
Дожидаясь его, сижу на скамейке, наблюдаю за снующими туда-сюда людьми различных цветов кожи. Такое впечатление - то ли Африка, то ли Ближний Восток. Совершенно жуткое количество негров и арабов. Нет, конечно, и белых людей тоже хватает, но их процентов пятьдесят от общего числа. Я не расист, но такого понятия, как «особенности национального менталитета» не приемлю однозначно. Галдят, как у себя на восточном базаре. Аж уши закладывает. Перемещаюсь подальше, в сторонку. Да уж... Можно, конечно, вытащить негра из джунглей, но гораздо трудней вытащить джунгли из негра...

Подъезжает Ярослав. Звонит, ищем друг друга, наконец, все же пересекаемся. Да здравствует мобильная связь! Историческая встреча финской фракции в лице его и меня наконец-то состоялась! Плохо лишь, что он за рулем, посему пить в полную силу не может, да и мне через полчаса на радио. Поэтому ограничиваемся кофе и небольшим количеством вискаря из фляжки. Он - грамм пятьдесят, я чуть побольше - мне за руль сегодня не надо. Сидим в кафе, беседуем. Мимо проходят две очень симпатичные девушки лет 17-18ти.
- Русские! - говорю я, едва глянув в их сторону
Ярослав не успевает ответить, одна из красавиц, смеясь, бросает что то другой на великом и могучем.... Да.... Тут так - если девушка красивая, то процентов на девяносто , что она из России. Убеждаюсь постоянно....
Кидаю взгляд на часы.... Ого! Через полчаса - эфир. Пора топать. Хорошо хоть студия в пяти минутах пешком. Расстаемся, сожалея, что дела не дают посидеть подольше, обещаем созвониться.

Подхожу к высоченному зданию башни Maamerkki, где находится студия. Дергаю дверь. Закрыто. Ну да. Рабочий день в большинстве фирм, арендующих тут помещения, закончился. Замок автоматический и закрывает двери после 18.00. Замерзшими пальцами тыкаю в кнопки мобильника.
- Сергей, давай, открывай! Я внизу у дверей стою!
- Щас, спускаюсь!
Через пару минут дверь распахивается, Серега, улыбаясь, жмет мне руку:
- Ну, что, мандражируешь?..
- Да не особо. Вискарь есть. Как говорил Киса Воробьянинов: - Выпью водки - разойдусь!

Сергей не торопясь, докуривает, и, распахнув дверь, пропускает меня вперед. Лифт плавно и быстро поднимает нас на пятнадцатый этаж. В огромных, от пола до потолка, окнах открывается потрясающая по своей красоте панорама ночного города. Я замираю, любуясь. Серега успевает еще заварить кофе, попивая его и болтая, мы перемещаемся в студию. Примеряю наушники, проба звука, настройка микрофона.... Сидя на высоком табурете прямо около окна, чувствуешь себя парящим над городом... Красота!.. Однако, если отсюда упасть - мало не покажется. Не с табуретки, конечно, с пятнадцатого этажа...
Размышления мои прерывает Сергей:
- Эфир через десять секунд, надевай уши!
Я, нацепив наушники, плюхаю себе и ему из фляжки вискаря, звучат позывные, и... :
- Добрый вечер, уважаемые радиослушатели! - Серега в своей тарелке, весело и непринужденно ведет эфир, я пока помалкиваю, отделываясь короткими репликами. Все- таки интересное состояние. Говоришь, а тебя слышит немаленькая аудитория. Станция вещает практически на весь юг страны и Питер. Ну, то, что домочадцы слушают - это само собой... Интересно - кто еще?.. У друга День рождения сегодня - ему сказал, чтобы слушал радио. Еще паре человек поведал... Больше, как-то не рекламировал никому. ХЗ что вообще получится из этой затеи...

Первая заявка из интернета. У кого-то день рождения. Просят передать поздравления и поставить песню... Пааааажалста! Сергей втыкает Глорию Гейнор, мы снимаем наушники и чокаемся вискариком:
- С почином! - Серега лихо опрокидывает полташку и запивает кофе - Сейчас эта песня закончится - выйдешь в эфир, поздравишь там кого хочешь.
- А то! - я ухмыляюсь - Чтобы я, да не воспользовался служебным положением?!
Отзвучал последний аккорд, Серега, подмигнув, кивнул мне на микрофон:
- Итак, уважаемые радиослушатели, я позволю себе беззастенчиво воспользоваться сегодняшним положением, и передать привет и песню для своих друзей, раз уж дорвался до микрофона и прямого эфира, - я взглянул на Сергея, тот, улыбнувшись в ответ, показал большой палец, дескать - все нормально, давай, продолжай...
- ДЛЯ ПИТЕРСКОЙ ФРАКЦИИ САЙТА БИГЛЕР РУ И ЛИЧНО ЗАСЛУЖЕННОГО ТАНКИСТА САЙТА АЛЕКСАНДРА КРУТИКОВА ЗВУЧИТ ЭТА ПЕСНЯ!
Сергей плавно убрал звук на микрофоне и одновременно вывел на уровень саундтрек. И из колонок грянуло на всю многомиллионную аудиторию радиослушателей Питера и Финляндии:

На поле танки грохота-а-али, солдаты шли в последний бой
И молодо-ого-о команди-и-ира если с пробитой головой!....