Наш передающий центр находился в стороне от взлетной полосы. Чтобы добраться до него нужно было идти через болотистый лес примерно 1 километр по гати шириной примерно 50 см. Сверху гать была вымощена металлическими пластинами предназначенными для быстрого создания взлетных полос в полевых условиях. Поэтому ночные проверки дежурным по части нас не волновали. Ну кто полезет ночью в болото?
Но как мы были наивны... Служил в нашей части в отделении РЛС прапорщик по прозвищу Полуботинок. Был он мал ростом и худощав вот и приклеилось прозвище. Начальники отделений радиоцентра и РЛС майоры Б. и Н. между собой не ладили и прапоры РЛС решили в угоду начальству устроить охоту на нарушителей из числа солдат радиоцентра. А где главные нарушители? На удаленных объектах. И вот охота началась. Как только прапорщики РЛС заступали помощниками дежурных по части они ехали с проверкой на передающий центр. Правда о выезде проверки нам сразу звонил дежурный по роте. Но он не всегда знал куда едет прапор. Второй рубеж оповещения - КДП. По пути на передающий его было не миновать. Как только машина проверяющего останавливалась в начале тропы у нас особым образом звенел полевой телефон. Застать нас в расплох ночью было очень сложно , но ставшие регулярными ночные проверки ломали привычный распорядок ночных дежурств. Приходилось переходить с частот ББС на служебные , быстро восстанавливать печати на ручках настройки, прятать дембельские альбомы, парадки , сворачивать фотолабораторию. Под угрозой было последнее лето в армии. Выход предложил Леша Лимон. Он попросил меня оставить его на сутки на объекте и занялся техническим творчеством. И вот настал день Х. Полуботинок заступает помощником дежурного по части , а моя смена заступает в ночное дежурство на передающем. 23.30 раздается звонок из роты - “Помощник выехал с проверкой” , 23.50 звякает полевой телефон. «Все - говорит Леха - теперь ему кранты». Вскоре раздался звонок с КДП от моего земляка Женьки: «Вы что Полуботинка в болото кинули? Он прибежал как угорелый , весь мокрый , в тине , без фуражки. Сразу заскочил в машину и уехал». Мы облегченно вздохнули и пошли убирать улики с тропы. За предыдуший день Леха собрал несложную электронную схему и разметил ее в самом топком месте недалеко от тропы . А теперь представьте картину... Ночь .По гати идет маленький прапорщик подсвечивая себе фонариком. Тишина. Вот он ступает на очередную пластину покрытия и из болота раздается жуткий ухающий звук , а из-за болотных кустов на него устремляют взгляд два красных глаза. С тех пор ночью со стороны болота нас ни кто не проверял.

Старый сержант

Последний рейс

Если в Анадыре, при северном ветре, во время разбега на взлете, посмотреть направо, то можно увидеть, как на сопку «Мария», вдоль которой тянется взлетная полоса, карабкается едва видимая отсюда дорога. Мои дороги - это, в основном, тундра, по которой проехали больше одного раза, а если один - то это просто след. Но эта дорога отличается от обычной моей дороги. Она отсыпана щебнем, по ней может проехать даже ГАЗ-69, если все в порядке с формулой 4х4 и водитель закусывал. Потому что она строилась, как дублирующая на глубоко скрытую меж сопок пусковую площадку РВСН, что означает «Ракетные Войска Стратегического Назначения». Никто еще не знает, что до развала Союза осталось 11 лет, но по дороге это уже можно предсказать. Она размыта весенними ручьями, мост через большой ручей рухнул, там только вброд...
Еду на ГАЗ-47. Ровесник АК-47. Уютный, теплый Гусеничный Транспортер Средний, ГТС. Снега пока немного, дорога просматривается. Скоро ее заметет совсем, декабрь на Чукотке, за бортом -25, полная луна, тихо, ни ветерка. Поэтому эта дорога сейчас - это так, отдых. Но он скоро кончится. Как только мы перевалим за перевал, я тяну правый фрикцион, и эта дорога пустеет. Мне нечего делать в РВСН, мне домой, в тундру.
Это мой последний рейс, вот приеду, поменяю тормозные ленты на левом фрикционе, левая гусеница совсем не тормозит, сдам технику и навсегда улечу на материк. Сколько раз мне снился кошмарный сон, будто я навсегда уехал с Чукотки! Просыпался и с облегчением понимал, что это всего лишь сон, никуда я не уехал. И вот теперь, очень скоро, кошмар превратиться в явь...
Начинается другая дорога, та, где проехали много больше одного раза. Есть по той дороге прелестная речушка со странным названием «Раскокурка», которая рождается от слияния двух ручьев. Там раньше все заросло гектарами кустарника, в котором в изобилии водились зайцы, и произрастал в больших количествах «Золотой Корень», усердно собираемый женами некоторых, уставших от жизни, покорителей Северного Сияния. Теперь этот кустарник вместе с Золотым Корнем покорители распихали бульдозерами по сторонам, потому что под ними неугомонные геологи нашли настоящее золото, и теперь там, на относительно сухом пригорке стоит летний поселок, с большими армейскими палатками 7х21, столовой и банькой.
Как-то летом в этой баньке зашел разговор о новом для нас явлении - каратэ. И бульдозерист по кличке «По Сути Дела» доказывал, что это трюкачество, не может такого быть, чтобы голой рукой... А парился с нами молоденький парень, только отслуживший в армии. Обычный хлопец, с виду - не Шварценегер, служил в десантных войсках. Он и говорит, что, мол, нам в армии кое-какие элементы показывали, тренировали. По Сути Дела, по обыкновению, принялся горячо рассказывать парню, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! И потребовал доказательств. Вышли мы из баньки. Рядом недостроенная палатка. Парень берет доску, скорее даже стропило, 60х120 миллиметров в сечении и пристраивает на две опоры. По Сути Дела посмеивается, мы смеемся над обоими, я достаю Беломорину, прикуриваю и вдруг ХРЯСЬ! Стропило пополам! Мы не успели даже сообразить, как это произошло. По Сути Дела хватает следующее стропило, проверяет его на прочность, сам устанавливает. - Ну-ка повтори. Тут уж мы собрались, сконцентрировались, смотрим во все глаза. Парень несколько секунд смотрит на это бревно, затем короткий взмах рукой - и аккуратно перерубленное пополам голой рукой стропило лежит у его ног. Я чуть не подавился Беломориной, По Сути Дела схватил зачем - то половину стропила и принялся ее рассматривать. Затем, издав какой-то невоспроизводимый звук, в котором слегка угадывалась гласная «ё», метнулся к баньке и схватил топор с приваренной полутораметровой железной ручкой. Пристроив очередное стропило поудобней, взмахнул топором. Казнить стропило ему удалось с третьего раза!!! Правда, топор был туповат, но ведь острей, чем голая ладонь...
Я не останавливаясь проезжаю через безлюдный поселок, только мельком глянув на снег у крылечек палаток да баньки - нет ли там следов, может, занесло кого. Но повсюду только заячьи следы, и я, прибавив газу, карабкаюсь на следующую сопку. Подъем становиться всё круче, я перебрасываю передачи, в самом конце иду на первой. И тут чувствую ритмичное подергивание по правому борту. Что-то с правой гусеницей. Останавливаться на таком подъеме не имеет смысла, левого тормоза нет, да и до вершины рукой подать. А там сопка плоская, снег с нее ветром сдуло, там и разберемся! Да и может, это просто в поселке какую-нибудь железяку зажевал правым траком.
Вот и вершина. Ровная, плоская, широкая. Подергивание прекратилось, но проверить надо. Жаль, луна слева. Хватаю фонарик, выпрыгиваю из кабины, вездеход идет на первой передаче. Захожу справа и на ходу осматриваю медленно перематывающуюся гусеницу. Несколько оборотов, ничего подозрительного. Запрыгиваю обратно, все в порядке. Резко разгоняюсь, вездеход по такому покрытию бежит километров под 60, никаких рывков нет, можно расслабиться.
Через пару километров эта автострада кончается, доворот влево и крутенький почти прямой спуск метров 500. Чуть сбрасываю газ перед поворотом, подтормаживая двигателем, тяну левый фрикцион и добавляю газ. Вхожу в поворот, и тут сильный рывок, и я несусь вниз по спуску, а правая гусеница остается на повороте. Тормозить нечем. Да и на таком спуске торможение одной левой развернуло бы поперек спуска, а на такой скорости могло бы и опрокинуть. Но об этом думать некогда. Пытаюсь оборотами двигателя держать вездеход вдоль спуска. Каким-то чудом это удается, и я с полного хода, подняв тучу снега, влетаю в занесенный снегом ручей. Тьфу! Закрыть жалюзи на радиаторе, достать Беломор, прикурить, почесать затылок! Беру кувалду, короткий трос, одеваю шапку, куртку.
Поперек склона не развернуло - хорошо.
Ветра нет - хорошо.
Луна полная - хорошо.
Двигатель работает, как часы - хорошо.
Я внизу, гусеница наверху - хорошо.
До гусеницы 500 метров - плохо!
Поднимаюсь по склону к гусенице. Лежит, родная, блестит под луной, подмигивая лопнувшим траком. Отсчитываю десять траков, выбиваю палец, цепляю трос, и какую песню надо петь? - Правильно, «Эй, ухнем»! Подтаскиваю к вездеходу. Отдышаться, Беломор, вперед! И всего за восемь Беломорин гусеница перетащена к вездеходу. Слава табачной фабрике N1 объединения Лентабак имени Урицкого.
Вот и гусеница на месте, я качу дальше и размышляю над последним чукотским приветом. А ведь мороз мог быть не - 25, а - 40, не лунная тихая ночь, а западный ветер Хиус, метров 30 - 40 в секунду. Сколько раз я бродил на ощупь, открыв люк и глядя на звезды, мутно виднеющиеся только почти в зените. А вперед смотреть бесполезно. Если ехать против ветра, то при включенном ближнем свете фар можно что-то увидеть в паре метров, а по ветру и капота не увидишь. Или восточная пурга, метров 45 - 50. Меня заставала на том перевале через Марию как - то в 1978 году, 55 метров, пару дней из ЗИЛа нос не высунуть... Но это, как сейчас принято говорить, другая история... Так что это любимая Чукотка просто потрепала меня ласково по волосам на прощание.
Чтобы помнил.

Порожний рейс.

1980 год, Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909 военно-строительный отряд.

- Воин!
- Ну?
- Хер гну! Ты сейчас в карьер?
- Не, бля, на дискотеку! Конечно, в карьер, мне ещё один рейс остался, последний.
- Разворачивайся, поедешь порожняком на прошлогодний зимник. Там закончилась отгрузка леса и надо забрать оператора. Да пошустрее, метель начинается, потом его вообще не вывезти будет.
- А хули он с последним лесовозом не уехал?
- Вот у него и спросишь. Дуй на зимник, забери оператора и прямо на Хапу, ужин вам оставят.
Вот с этого вечернего разговора в лесу между ротным и водилой Юрасем всё и началось. Впрочем, вечер это был или день - не поймёшь, полярная ночь в разгаре, темно почти круглые сутки, только в полдень небо чуть сереет.
Юрась осторожно развернул свой МАЗ на узкой заснеженной лежнёвке и пометелил в обратном направлении. МАЗ-самосвал - неплохая машина, мощная, надёжная. Но порожняком на заснеженной дороге совершенно неуправляемая. Основной вес приходится на переднюю ось, там и кабина с водителем, и дизель. А ненагруженные задние колёса беспомощно вращаются вхолостую на укатанном снегу. С гружённым самосвалом управляться немного полегче, а вот вождение с пустым кузовом по снегу и гололёду превращается в фигурное катание с непрерывными выводами из начинающихся заносов.
Так что рейс порожняком был сейчас совсем не в кайф. И какого хрена оператор с лесовозом не уехал? А пурга, похоже, начинается нешуточная, успеть бы вернуться раньше, чем дорогу переметёт. О том, что будет, если не успееешь, думать не хотелось.
До поворота на вахту пришлось ехать по той же дороге, что и гружённые самосвалы. Юрась довольно быстро нагнал один из них. Хоть бы это был не Халавка, подумал он. Увы, это был именно Халавка, умирающий водитель, как его называли в дурколонне (дорожно-строительной). Мало того, что Халавка вообще очень медленно ездил ("умирал за рулём"), так у него ещё был старый МАЗ-503 с пониженным рядом скоростей. Если Халавка ехал на третьей передаче, Юрасю, чтоб не наехать сзади, пришлось включать вторую. Когда "умирающий" включал вторую передачу, приходилось переходить на первую. А когда Халавка сам перешёл на первую, Юрась поставил рычаг скоростей в нейтраль:
- Пиздец, у меня такой передачи нету!
Наконец, МАЗ с "умирающим" свернул налево, к вахте. Юрась прибавил газу и рванул прямо, мимо кладбища брошенных тракторов-сороковок, к зимнику.
Через полчаса он добрался до зимника. У штабелей вытрелеванных стволов, хлыстов, стоял челюстной погрузчик ПЛ-1 с опущенными на снег захватами, рядом у костерка сидел ростовец Лёха по кличке Лось - оператор погрузчика и внимательно смотрел на дорогу.
Увидев МАЗ и узнав Юрася, Лось выплюнул чинарик и стал приплясывать:
- Ур-ра-а! Живём! - и сразу полез в кабину.
Юрась, почти не останавливаясь, развернул машину и погнал обратно, метель всё усиливалась.
- Ты чо не уехал с последним лесовозом? - спросил он оператора.
- Так гражданский с лесовоза сказал, что после него скоро ещё один приедет, он меня и заберёт.
- Наебал тебя гражданский. Ротный увидел, что он уехал один и меня за тобой послал.
- Вот сука! - изумился Лёха. - Ну, приедет этот пидор ко мне ещё на погрузку. И ребятам передам, что он такой козёл, отыграются на нём.
Вообще-то Лёха был прав, бросать в лесу людей было у нас не принято. Если о ком-то пройдёт слух, что бросил человека одного - он будет об этом долго и горько жалеть. А может и недолго, в лесу всякое случается, закон - тайга, медведь - прокурор. Военные блюли лесной кодекс свято, а вот среди вольнонаёмных, приехавших на Север за длинным рублём, иногда гниды попадались.
Тем временем пурга разыгралась во всю. Дороги почти не было видно, свет фар упирался в крутящиеся снежные вихри. Юрась включил дальний свет, но стало ещё хуже - перед глазами сплошная слепящая белизна, и он перешёл обратно на ближний.
- Как ты дорогу видишь в этом бардаке? Ни черта ж не видно, - крикнул, перекрывая рёв дизеля, Лось. Практически все МАЗы в лесу ездили без глушителей.
- Наощупь, - отрезал Юрась, отвлекаться ему было некогда. Колёса через рулевые тяги передавали толчки от неровностей дороги на руль, гидроусилитель немного смягчал их. Это создавало на руле так называемое "чувство дороги". Как только толчки с одной из сторон пропадали, Юрась немного поворачивал баранку в другую сторону, на середину дороги. Но вот баранка вдруг стала мягкой и податливой, словно передние колёса въехали во что-то вязкое. И почти сразу же МАЗ забуксовал и остановился.
Вылезли, осмотрелись. Так и есть - дорогу перемело.
- От зараза, не успели, а! Юрась, давай назад и снова вперёд, в раскачку. Может, выберемся?
- Может, да что толку? Ты пройди вперёд, посмотри, что делается.
Прошлись по дороге - впереди уже намело полуметровые сугробы, а пурга только усиливалась. Вернулись в тёплую кабину отогреться.
- Кранты, забурились, - резюмировал Юрась. - Будем чахнуть тут, как умирающие лебеди, пока за нами бульдозер не пришлют.
- А когда его пришлют? - спросил Лёха. Он служил только первый год, призвался в мае. Это была его первая зима на Севере.
- Может - завтра, может - послезавтра. В любом разе, только после того, как пурга утихнет. А соляры в баке только на ночь хватит.
- И это сидеть столько не жрамши? А как соляра в МАЗе кончится, то замерзать будем? Да пошли пешком, тут километров двадцать осталось, часов за пять-шесть дойдём.
- Сиди, придурок. До Хапы ты не дойдёшь, или заблудишься, или замёрзнешь, - сказал Юрась, выключив фары.
- А в МАЗе не замёрзнешь, что ль, какая разница?
- А такая, тебя в машине найдут, и будет хотя бы что в оцинкованной посылке домой послать. А так и похоронить будет нечего.
- Не, на фиг, сиди тут, замерзай, пусть тебя посылают домой в цинке, а я в казарму хочу.
- Ты чо, сынок, обурел в корягу, сынок? - в голосе Юрася вдруг проснулись нотки дедовщинки. - Сказано тебе, салага: сиди и не рыпайся.
Обычно Юрась не позволял себе такого, но тут он решил использовать это как последний козырь.
- Ах, вот ты как заговорил! - взвизгнул Лось. - Вот уж не ожидал от кого, всегда считал тебя нормальным мужиком. Как же, дедушка Юрасик голос подал. Чего изволите, дедушка Советской Армии? Вам портянки постирать, или сосчитать, сколько дней до приказа осталось?
- Я изволю, чтобы ты сидел, и никуда не ходил, пока за нами не приедут. Доставай свой "Памир" десятилетней выдержки с военных складов округа и кури, трави анекдоты, мечтай о гражданке.
- Да не могу я сидеть и ждать, пойми ты! - заорал Лось, - Надо что-то делать!
И открыл дверь, пурга моментально ворвалась в кабину и выстудила её.
- Стой, сказал! - Юрась схватил Лося за телогрейку. Не разворачиваясь, Лось влепил водиле локтем меж глаз. Охнув, Юрась откинулся, а Лёха выскочил из кабины и пошёл по заметённой дороге, пробитой бульдозером меж высоких сугробов.
Водила выскочил за ним.
- Стоять, рядовой Шахов! Вернись, я приказываю!
- Сперва отсоси не нагибаясь! - донеслось ему из темноты сквозь завывание пурги.
...
Ночь Юрась дремал в кабине, а может и день, кто его знает, эти полярные сумерки. Хорошо ещё, МАЗ стоял мордой к ветру и выхлоп назад уносило. А то можно было и угореть в кабине, прецеденты бывали.
Когда небо немного начало сереть, то есть к полудню, дизель начал чихать. Подняв кабину, слил воду с двигателя, чтобы не разморозить его. Пурга по-прежнему не утихала. Юрась сидел в кабине, боясь замёрзнуть и уснуть. Но сон не шёл, наоборот, дрожал от холода. Через какое-то, неопределённое время, ветер стих. С трудом разогнув окоченевшее тело, Юрась вылез из кабины, чтобы развести костёр в железном кузове самосвала. Соляра из бака до конца никогда не вырабатывается, на дне всегда остаётся литров пять, на растопку хватит. Водила наковырял под снегом обломанные сучья, на брошенных лесных делянках этого добра навалом, покидал в кузов, и поджёг их намоченной в соляре тряпкой. Так он просидел у огня ещё несколько часов. Сев по-турецки, Юрась думал, глядя на тлеющие угольки: "Чтобы ещё поджечь? Может, запаску? Или сразу весь МАЗ. А ещё луше - поджечь Хапу, а нас по домам отпустить. На худой конец - перевести служить поближе к дому, на Украину."
Перед глазами возникли беленые украинские хаты с вишнёвыми и шелковичными деревьями под окнами. Гуси, купающиеся в ставке. Коровы, которых пастух с утра выгонял на пастбище, Обед в тракторной бригаде, густой борщ, ломтик сала на белом хлебе, огурцы и помидоры, нарезанные на газетке, перцовка из сельмага.
На Юрася напало сладкое оцепенение, он не чувствовал холода, голода, перестали ныть болячки на руках. Именно в таком состоянии начинается замерзание. Но именно в этот момент к машине пробился бульдозер Т-100М с булбдозеристом Толей Муской за рычагами.
Развернув бульдозер на месте перед МАЗом, он заглянул в кабину и присвистнул:
- Оба-на! И этого тоже нет! С ума посходили, что ли?
Но потом заглянул в кузов:
- Ах вот ты где! Ты что, уже замерзать собрался? Ну, на это теперь не надейся.
- А-а... Это ты, молдаван, - пробормотал Юрась
- Сам ты пула! Сто раз тебе говорил: не молдаван я, гагауз. Давай, просыпайся, помоги зацепить твой МАЗ на жёсткий буксир, на Хапу поедем.
- А разве она не сгорела?
- Чего!? - обалдел Толя.
- Ничего, - встряхнулся Юрась, - это я так... Где Лось?
- Не дошёл. Увидишь, - помрачнел бульдозерист.
Возле моста через речку Ухтинку они остановились. Толя выскочил из бульдозера и махнул Юрасю - иди сюда.
- Чего?
- Вот, смотри, - кивнул в подсад Толик.
На снегу лежал солдатский сапог с торчащей из него обглоданной костью. Лёха валенок не признавал, ходил всегда в кирзачах.
- Крови нет, волки его уже замёрзшего глодали.
- Значит, не заблудился Лось, просто не дошёл, - добавил Юрась.
- Что делать-то с ногой будем, может, в кузов забросим и на Хапу отвезём, командирам покажем?
- Давай.

Через два месяца.
Юрась стоял с МАЗом в боксе, менял радиатор. Пол бокса был покатый. Просто выстроили стены на небольшом уклоне, нивелировать грунт никому не хотелось. Даже обоснование этому нашли - чтобы в случае пожара машины можно было легко из бокса выкатить.
Рядом с МАЗом чинилась шишига-водовозка. Когда Юрась пошёл из бокса на улицу, сзади вдруг раздался вопль Васи Кубина:
- Шухер!
Юрась оглянулся. ГАЗ-66, перекатив через подложенный камешек покатился к воротам, перед которыми он стоял. Уроды, даже на скорость не поставили, а ручник, понятно, не работает. Юрась тупо уставился в радиатор приближающейся шишиги.
- Тикай! Юрась, тикай!
Но Юрась смотрел на катящуюся к нему машину с тупым оцепенением и вовсе не хотел тикать.
С ходу шишига врезалась ему в грудь, перехала его, распахнула ворота и выкатилась на улицу.
***
Смерть человек не наступает сразу с остановкой сердца, сознание какое-то время ещё живёт в его мозгу. В нём, лишёном кровоснабжения, возникают самые причудливые картины.
Угасающим сознанием Юрась увидел всё со стороны: себя, лежащего у ворот бокса, прибежавших солдат. Потом он увидел, как солдаты его роты грузят в ЗИЛ-157 тяжёлый оцинкованный ящик, на котором было написано:
"Кравченко Юрий Богданович. Украинская ССР, Черниговская обл., Мало-Девицкий р-н, с. Обичево".
Потом он увидел длинный тоннель в конце которого светилось ослепительно красивое зелёное сияние. Он летел по этому тоннелю долго, пока не увидел обычный сад с яблонями. Под яблоней за столом сидел Лёха в телогрейке и х/б, приветливо улыбаясь Юрасю и неловко пряча под себя обглоданный обрубок ноги. Белые лепестки падали на неструганные доски столешницы.
- Лось, это я Юрась! Я пришёл просить у тебя прощения, за то, что не удержал тебя тогда. Прости меня, Лёха. Прости, братан.
Ничего не сказал ему Лёха, только смотрел добрыми понимающими глазами. И перед тем, как померкло сознание навсегда, Юрась с облегчением понял без слов - прощён.

ну, продолжая тему о героических дедах.

У моего товарища по работе дед в войну работал на Октябрьской железке. Ну, и немцы подошли к Ленинграду, надо было везти боеприпасы на фронт. И, типа, приказ - вот вам поезд, везите. Сели, пары развели, загрузились снарядами, патронами. Уже Петродворец проехали.. А немцы быстро, надо сказать, наступали. Дальше - как в анекдоте:
- Рус! Хальт! Цурюк! 25 километров железки уже под фрицами!
Чё делать? пришлось фрицев ... давить! На самом деле, поезд не так-то просто остановить, даже если постараться. И подорвать пути тоже нелегко. Прорвались))
А вот обратно... А обратно немцы уже боялись - знали, что эти сумасшедшие русские по чужой территории на поездах ездят - добрались. О как.

Сп..зданул с anecdot.ru, но ведь вещь!