Прежде всего, спасибо всем за благосклонные отзывы. Особенно корифеям. Приятно, черт возьми. Этакая графоманская приятность на душе...
Предлагаю продолжение истории про учебку самых совсекретных воинов в г. Свидница, ПНР, 1988-89 гг.

САМЫЙ ПЕРВЫЙ ДЕФОЛТ.

Призвали меня после сессии 2-го курса в 1988 г., а отпустили назад тоже после сессии, но уже Верховного Совета СССР в 1989 г. Ну из недослуживших я, студент!
Так вот, кто помнит - время тогда не поспевало за событиями, события за героями, а зарплата и за теми и за другими. В общем, «чтоб ты жил в эпоху перемен», как говорят китайцы. Мы уходили в армию под звуки XIX Партийной конференции (в прямом смысле, на сборном пункте транслировали), служили с комсомольскими значками на груди - а когда вернулись, я не нашел в альма-матери комитет ВЛКСМ! Он испарился, вместо него было Совместное Предприятие!
Это отчасти в ответ на то, что, мол, чего парень убивался про стертые записи старых рокеров. Мол, пошел - и записал. Э, нет. Это в 1990-м уже было пошел и записал. А в 1988 - за это еще могли из комсомола турнуть. Да и где их найти? Вот и убивался человек про самое дорогое, безнадежно потерянное.
Хотя... Хм, самое дорогое! Он еще не знал, что такое самое дорогое.

А что самое дорогое у солдата? Гусары, молчать! Я имею в виду из имущества? Конечно, правильная дембельская форма со всеми возможными и невозможными значками. И если форму сделать можно собственно- или духо-ручно, то значки... Их бережно и заботливо коллекционируют. Их обменивают. Их покупают. Их порой воруют, вернее, пользуются тем, как их про... теряют другие. Ими с будущим дембелем расплачиваются за товары/работы/услуги. А человек, имеющий доступ к их источнику, становится просто Рокфеллером. Потому что он может себе купить все, поменяв имеющиеся у него излишки значков на всеобщий эквивалент, в нашем случае польские злотые, или «панские» на диалекте СГВ. Все по Марксу, «Капитал», первый том.
Но была еще одна категория предметов в те далекие уже годы, которая ценилась даже дороже значков. Что значки - кто их не видел? Даже «Гвардия», даже «Первый класс», даже (не дай бог!) 100 прыжков с парашютом. На заре капитализма служивый люд уже начинал понимать, что не значки являются лучшим вложением капитала, а то, чего простой народ никогда еще не видел и за что он (народ) будет платить ну просто сверхприбыли.
Маленькое отступление. Кто пережил - тот помнит. В СССР секса не было. По крайней мере до 1989 года. А в маленькой, но гордой Польше - был уже в 1988-м! И свидетельством тому являлись шикарные плакаты формата А0 (газета «Правда» в развороте) С ГОЛЫМИ БАБАМИ!!! Привезти это домой да продать соседским мужикам - вот главная цель, которую себе поставили бойцы, собиравшиеся на дембель весной 1989-го. Тем более, что из агентурных сведений, присланных предыдущим дембельским эшелоном, эффект от операции трудно себе вообразить, и тем более посчитать.
Однако, приобретение товара для будущего «импорта» не было таким уж легким делом. Советский солдат за рубежом в увольнения не ходит, по магазинам не шляется, а за самоволки разбирается не со старшиной, а с особистом. Поэтому вожделенные бабы покупались при посредничестве немногочисленных доверенных гражданских, т.н. «служащих СА». И где-то ближе к приказу у будущих дембелей скопились изрядные запасы этой наглядной агитации и пропаганды онанизма.
Особо усердствовали два лица урюко-таджикской национальности, один по имени Федя, а другой Толик. Настоящих имен не знал никто, даже ротный писарь, поскольку выучить тридцатибуквенную похвалу Аллаху не могли и сами фигуранты. Так вот, Федя с Толиком, с особым цинизмом обобрав духов из учебного взвода после очередной получки, осознали, что на покупку очередной партии товара не хватает. И сильно. А гонец с воли уже пришел, и того гляди унесет изображения обратно в ночь, где реализует их по спекулятивной цене другим страждущим.
И тогда, как когда-то Рокфеллер на Лондонской бирже, наши герои принимают решение: ПРОДАТЬ ЗНАЧКИ. По демпинговым ценам. Черпакам!!!!
Транзакция совершена, плакатные девки переходят в собственность к новым хозяевам, значки заботливо прячутся обалдевшими от счастья черпаками...
Как уже говорилось, время тогда бежало быстро, а события еще быстрее. И если осенью 1988-го за «Рембо», показанного соседу дома на видаке еще могли даже посадить, то весной 1989-го этого же «Рембу» уже показывали в открытую в легальных видеосалонах.
В один солнечный день некто из наших вернулся из отпуска. И подобно вестнику Апокалипсиса принес известие, за которое предки Толика и Феди снесли бы ему бошку ятаганом.
«Мужики! - чуть не плача, говорил он. - Этого (палец на плакат с сиськами)... там (палец на восток) - УЖЕ НАВАЛОМ!!!!»
А вы говорите, дефолт...

(С) 2003 г.

Выдержки из военных газет и журналов США и высказывания военнослужащих.
Взято с анекдота ру
Неаккуратное снаряжение может вызвать неожиданный выстрел гранатомета
М203. Это сделает вас очень непопулярной фигурой среди тех, кто
останутся в живых из вашего взвода.

"Направляй в сторону противника".
Инструкция, напечатанная на американском ручном миномете.

"Когда чека выдернута, Мистер Граната больше нам не друг!"
- Корпус Мор. пехоты США.

"Бомбометание с Б-52 очень, очень точно. Бомбы всегда падают на землю."
- ВВС США.

"Если противник в пределах досягаемости, значит, и ты тоже".
- Журнал пехоты.

"Вообще говоря, не рекомендуется катапультироваться над тем местом,
которое вы только что бомбили".
- Руководство, ВВС США.

"Тот, кто сказал "Перо сильнее меча", очевидно никогда не видел
автоматического оружия".
- Генерал МакАртур.

"Старайся не выглядеть важной фигурой; они могут экономить патроны".
- Журнал Пехоты.

"Трассеры - палка о двух концах".
- Наставление, Армия США.

"Пятисекундный замедлитель горит только три секунды".
Журнал пехоты.

"Храбрость - это когда ты один знаешь, как тебе страшно".
- Дэвид Хэксуорт.

"Если атака идет слишком удачно - вас ожидает засада".
- Журнал Пехоты.

"Ни одно боеготовное подразделение никогда еще не проходило инспекцию
успешно".
Джо Гэй.

"Любой корабль может быть минным тральщиком по-крайней мере один раз".
Аноним.

"Не вызывай огонь на себя; это крайне раздражительно действует на
окружающих".

http://www.anekdot.ru/an/an0306/f030601.html#3

АНАБАЗИС РЫЖЕГО ГУСЯ
(окончание)

Через месяц Вольского вызвали в штаб.
- Нашлась бабушкина пропажа! - сообщил НШ, с отвращением копаясь в груде папок цвета запекшейся крови с надписью «Личное дело. Секретно», - угадай с трех раз, где!
- И где?
- В Караганде, бля!
- В Казахстане?! - ошалело переспросил Вольский. - Он же из Сибири...
- Из Сибири?! Вот! - НШ потряс мятым бланком телеграммы, исчерканным разноцветными резолюциями, - обратный адрес: «Военная комендатура города Москвы». Там он! На губе!! Ордена Ленина Московского военного округа!!! Поезжай за ним, у тебя, вроде, сестра в Москве живет? И заодно спроси у этого землепроходца, как ему удалось добраться от Комсомольска-на-Амуре до Москвы. Без денег. Без билета. Без жратвы. Не спрашивай - зачем. Просто спроси - как?!
Перелет до Москвы запомнился Вольскому тем, что в носовом салоне первого класса кроме него оказался только пожилой охотник, который летел со своей лайкой на ВДНХ. Оценив ситуацию, стюардесса не стала возиться с рюмками, а оставила им бутылку положенного по билету коньяка и периодически забегала освежиться бутербродом с красной икрой, которую вез охотник.
Сестра жила в Лефортово и была замужем за полковником-танкистом, с которым Вольский немедленно и надрался в честь приезда.
Субботнее утро встретило Вольского чудовищной головной болью. Кушетка под ним тошнотворно и беззвучно вращалась. В голове резонировало, слух обострился настолько, что он отчетливо слышал, как где-то в глубине сталинской квартиры, построенной еще до войны для комсостава, жужжит электробритвой свояк.
Вошла сестра.
- Плохо тебе? - участливо спросила она.
Вольский ответил невнятным жалобным звуком.
- Может, капельницу поставить? Сразу полегчает. Сестра работала в хирургии и в борьбе с похмельем полумер не признавала.
- Ы-ы-ы! - решительно отказался больной, придерживая на всякий случай кушетку.
- Понятно... Мой такой же, - не обиделась сестра, - пиво в холодильнике.
Все выходные Вольского готовили к походу в комендатуру. На шинели расшили встречную складку, обметали заново петли, полковник лично проверил, чтобы на всех пуговицах звезда не была повернута кверху ногами.
- Тэк-с, - задумчиво бормотал свояк, осматривая Вольского,- Бритвой по шее тебе пару раз провести надо - это раз. Зарос ты, братец. Каблуки стоптаны, это два, ладно, мои ботинки возьмешь, вот шапка у тебя похабная какая-то...
- Нормальная шапка... у нас все такие носят, с удлиненными клапанами.
- А здесь не носят! Мою полевую возьми, только кокарду сними. И это... Уставы, что ли повтори. Вдруг спросят?
- Фу, водярой от тебя прет, - ханжески поморщился хозяин, который вчера выпил вдвое больше гостя, ну, да это не запрещено. Может, за своего примут.
В комендатуре города Вольский с удивлением почувствовал, как откуда-то из глубин его подсознания всплывает опутанный различными страхами и комплексами, как утопленник водорослями, курсант первого года обучения. По коридорам, высекая искры коваными подковами сапог, шлялись откормленные сержанты, офицеры даже в помещении не снимали каракулевых шапок и были обильно увешаны разнообразными знаками, значками, шевронами и бляхами. На уставной нонсенс в виде майора с голубыми просветами на погонах смотрели с нескрываемым удивлением, но, не обнаружив явных нарушений формы одежды, теряли к нему интерес.
Заложив три круга по периметру комендатуры, Вольский все-таки сумел вызволить Рыжего Гуся из темницы. Правую руку ломило от многократного отдания воинской чести, а во рту пересохло от «Так точно!», «Есть!» и «Разрешите идти?».
Напоследок дежурный помощник коменданта сделал Вольскому небольшой сюрприз, сообщив, что «у вашего парня, вроде, «не все дома», и порекомендовав на обратном пути быть «повнимательнее».
Рядовой Гусев, и правда, выглядел не слишком интеллектуально, но, вспомнив его родню, Вольский решил не заморачиваться и повез его на аэровокзал, брать обратные билеты. В троллейбусе Гусь вел себя на удивление тихо, по сторонам не смотрел, а на вопросы отвечал кратко и невнятно.
Спустились в метро. На станции «Лермонтовская» Гусь неожиданно оживился. В ожидании поезда он бродил по перрону, гладил мраморные стены, разглядывал светильники и пассажиров. Постепенно он отходил от Вольского и вдруг, перескочив через перила, прыгнул на пути и побежал в туннель. На платформе завопили. В туннеле страшно завыл поезд, заскрежетало железо. Вольский немедленно представил, как он будет укладывать в казенный, занозистый гроб разрезанного на куски Гуся, каковые истекающие кровью куски еще предстоит собрать. Его затошнило.
Из туннеля выполз поезд, двигавшийся непривычно медленно. В кабине почему-то горел свет. Приглядевшись, Вольский увидел рядом с машинистом... невозмутимую рожу Гуся, пребывающего в целости и сохранности.
Еще через два часа уже не ожидающий ничего хорошего от жизни инженер по авиационному оборудованию майор Игорь Вольский трясся на железном сидении военной санитарки, следующей по направлению к психиатрическому отделению Наро-Фоминского госпиталя.
Напротив него, прикованный наручником к борту, щербато улыбался Рыжий Гусь. Его анабазис продолжался.

Жара-то какая! Пот течёт, как будто кран закрыть забыли. Глаза заливает. Обе руки наверху, пытаюсь удержать блядские тяги. Руки не снять. Ничего не вижу. "Игорь (имя-то какое русское), вытри мне лицо, глаза пОтом заливает, ни хрена не видать". Ох, ёб, как я пожалел. Моё лицо тщательно, с отеческой теплотой протиралось бывшим вафельным полотенцем, забитым солидолом и замацанным грязными руками. И этой парашей он мне трогает лицо. "Сгною, сучара, хули делаешь????".
- "Так ти сам сказаль, протри лицо....". Ладно, стрёмное племя, погоди. Снимаем с консервации двоих "Захаров". Работы - скатать солидол (это для стрёмного племени), да завести двигун, последний и единственный раз работавший двадцать лет назад. А может - больше. А дома - курортный сезон в разгаре, студенточки со всего Союза, юбочки, ночные купания в неглиже... А рядом - Игорь, Мухамедзянов. У, козья морда...! Смазку сняли? "Так тощна, товарищ старший сержант". Влезаю в кабину, аккумуляторщик показывает большой палец: всё в ажуре, заводи, мол. Поворачиваю ключ. Не хватает, гад. Ах ты ж, падла (это опять про Мухамедзянова), блядь, весь рот говном забил. Чурбан, ёпп. Даю ещё зажигания. Стартер крутит, вертит, но старинные котлы всё так же холоднЫ. По херу, времени ещё много, до дембеля, до моих студенточек. Как её звали-то? Лариска? или Наташка? Сиськи у неё классные были.
В ночи незагоревшая грудь контрастировала с остальным телом, светилась двумя кругляшками. Фу ты, чёрт, давай, давай, давай, хватай, гад. Жара!
- Мухамедзянов! (Сука, не забуду, как ты мне лицо вытер).
- Я
- Надо вывернуть свечи, да охладить их.
- Как, таварищ старший сержант?
- Да поссы на них, и всех делов.
- Так тощна.
- Только кабели с них не снимай, чтоб местами не перепутать. (Мозжечок что-то задумал).

Капот складывается со скрипом, образуя жестяную книжку. Что-то там постукивает, попёрдывает. Башку на отсечение даю, щас начудит. В памяти всплывает Мухамедзянов, впервые в жизни выпивший на Новый Год и полезший целоваться к замполиту. Урод деревяный. Пилюлей я получал, типа, что с чурбана, кроме анализов? И безразличие. Сижу на пружинящем раскалённом диване. Всё по херу. Моё море далеко, мои девки - с другими. А моё настоящее - жара, пот, нацмены в коллективе.
- Щас, уже ссу. Это Мухамедзянов. Выложил свечи на крыле, вынул ствол (даже этого дела не смог отрастить).
Струя звенит. Эх, Мисхор, родина моя. Как меня сюда-то занесло? Мысли лениво переворачиваются в ошпаренных мозгах. На, сука, думаю. С остервенением поворачиваю ключ. Тело Мухамедзянова падает с крыла, издав судорожное "Ая-ая-ая". "Да пошёл ты", - думаю.
С безразличием закуриваю "Приму", поглядываю на Мухамедзянова. Хуёк-то теперь надолго маленьким будет. Один-один, регистрирует мозжечок и возвращается к сочным девкам-курортницам родом с Южного Урала.