Решение

- Папуас - Карамель. Предполётная проверка связи.
- Папуас, слышимость четыре, слабый гул.
- Карамель, разрешите запуск.
- Папуас, запуск разрешаю.
- Карамель, понял, разрешили.
- Карамель, разрешите исполнительный.
- Папуас, давление семьсот восемьдесят, ветер двести пятьдесят градусов, три. Исполнительный разрешаю.
- Карамель, занимаю исполнительный. К взлёту готов.
- Взлёт разрешаю.
Майор Жеребцов, не глядя, положил руку на РУДы и двинул их вперёд. Дождавшись, когда двигатели выйдут на режим, КВС отпустил тормоза. Ан-12 качнулся и покатился по бетонке, плавно набирая скорость и отсчитывая термостыки плит. Жеребцов поморщился. Он знал, что в жару двигатели тянут хуже обычного, кроме того, песок из пустыни проникал во все механизмы и действовал как наждак. Техники выбивались из сил, но ничего поделать не могли. Ресурс двигателей и тяга таяли, как мороженое на жаре. По-хорошему, самолёт давно следовало отправить в Советский Союз на капиталку, но производство Ан-12БК-ППС только развернули, и заменить его было пока нечем. "ПП" - это постановщик помех. На первых машинах серии ставили только станции "Букет", "Фасоль" и автоматы сброса дипольных отражателей. Потом комплект дополнили четырьмя станциями "Сирень", которые должны были защищать сам постановщик от зенитных ракет противника. В индексе самолёта появилась буква "С", а самолёт по созвучию обрёл кличку "Папуас", которая и стала его позывным. Постановщики помех Ан-12ПП предназначались для прикрытия транспортных Ан-12 при выброске воздушных десантов. Постановщики шли вместе с транспортниками, прикрывая их от ПВО противника. Такой способ работы назывался "из боевых порядков". В Сирии постановщики использовали по-другому. Они прикрывали важные объекты на земле, выписывая над ними огромные восьмёрки. Это называлось работой из зон. Сегодня "Папуасу" под командованием майора Жеребцова предстояло прикрывать аэродром от возможного налёта израильской авиации. Работа однообразная и скучная, но Жеребцов давно усвоил, что воинская служба, в общем, и состоит из такой работы. Интересные эпизоды службы любой офицер может посчитать по пальцам.
Жеребцову не надо было смотреть на приборы - он чувствовал машину всем телом. Вот стукнула, убравшись в нишу, передняя стойка шасси, вот закрылись створки и исчез гул, вот убрались основные стойки и самолёт пошёл более плавно. Мешали "штаны" - короба, из которых автоматы АСО сбрасывали пачки дипольных отражателей, но с этим ничего поделать было нельзя. Жеребцов знал, что на последних машинах серии эти "штаны" убрали, но на его борту они торчали в потоке и ухудшали аэродинамику. Хорошо хоть его Ан-12 не был транспортником, взлетать в такую жару в полном грузу - то ещё удовольствие. Ан-12 мог нести двадцать тонн груза, а "Букет" весил всего тонну. Четыре "Сирени" давали ещё тонну, ну и "Фасоль", автоматы - по мелочи. В общем, самолёт шёл пустым.
- Интересно, что сегодня будет на обед? - спросил правак. Ему было скучно, он любил поболтать и раздражал своей говорливостью Жеребцова. Он мог одёрнуть второго пилота, но делать ему это не хотелось, чтобы не портить из-за ерунды отношения в слётанном экипаже. Поэтому он сухо ответил:
- То же, что и вчера. И позавчера.
Правак не заметил холодка в голосе командира и мечтательно сказал:
- Винегрету бы, а? С подсолнечным маслицем, и чтобы селёдочка, и лучок кружками. А потом водочки холодненькой и сразу пивка... Тёща винегрет делает - пальцы себе отгрызть можно...
Щелкнуло в СПУ и штурман доложил:
- Командир, входим в зону постановки.
- Понял, - отозвался КВС, - Костя, время, врубай свои балалайки.
Генераторы едва заметно изменили тон и командир понял, что "Букет" принял ток, и на землю хлынул поток электромагнитных волн. Три киловатта непрерывного помехового излучения - это очень много. Сам Жеребцов, как и большинство лётчиков, в радиотехнике не разбирался, а в училище пропустил эту мутную и непонятную науку мимо ушей. Бортач что-то пытался ему объяснить, но Жеребцов только отмахивался. Правда, когда его распределили на постановщики помех, он расстроился, потому что считал СВЧ чем-то вроде радиации, но потом привык и успокоился. Для проверки он перевёл тангенту в режим радио. "Вж-ж-ж! Ш-ш-ш!" "Ага, работает", - удовлетворённо подумал он и приказал праваку:
- Бери управление. Работа в зоне на тебе.
***
На КДП военного аэродрома с позывным "Карамель" было тихо, душно и сонно. Руководитель полётов развалился в кресле, найдя такое положение, чтобы попадать под ветерок от вращающихся под потолком лопастей вентилятора и не терять из виду ВИКО "Звезда". Уютно журчали шестерни привода развёртки, огромный экран был пуст, в радиусе двухсот километров не было ни одной воздушной цели, кроме постановщика, которого он только что выпустил. Внезапно метка его цели исчезла, а на экране возник огромный засвеченный сектор. "Ага, включился, - подумал РП - ну, пусть. Чего там красные чудят? А, не моё дело."
Рядом с РП сидел переводчик, старлей после ВИИЯ. Он, вооружившись огромным словарём, продолжал учить арабский язык, что-то выписывая в тетрадь. От усердия старлей даже высунул кончик языка. "Господи, ну чистое же дитё ещё, - подумал РП. - А вот уже старлей. Глядишь, подпола раньше меня получит. Впрочем, я так майором и уволюсь..."
Затрещал зуммер арабской телефонной сети. Старлей снял трубку, что-то ответил, потом завершил связь и повернулся к РП.
- Ну, чего там?
- Товарищ майор, к нам идёт десятка сирийских МиГов, их аэродром закрыт по метео, пыльная буря. Говорят, что идут сухими - керосина только на два раза пукнуть и один раз зайти на полосу. Не сядут с первого раза - будут прыгать. Мы для них запасные, но дальность на пределе. Говорят, что им нужно векторение, без него не сядут - аэродром незнакомый - а связи нет, сплошные помехи.
РП взглянул на переводягу и мгновенно облился потом. Он знал, что когда работает постановщик, самолёт превращается в летающий лом. Из-за мощных помех "Букета" связь с ним невозможна. Он взглянул на ВИКО и увидел, что из-за обреза экрана показалась группа целей, следующих в колонне пар. Пока они были далеко, но это пока...
- Радист, УКВ на громкую! - "Вж-ж-ж! Ш-ш-ш!" - КВ на громкую! "Вж-ж-ж! Ш-ш-ш!"
- Вызывай "Папуаса" непрерывно, понял? - приказал РП. А сам с отчаянием подумал: "Бесполезно... Им работать ещё час". Несколько секунд он раздумывал, а потом снял трубку другого телефона. "Только был он был на месте, только бы он был на месте!"
Главный военный советник был на месте.
- Слушаю, первый, - услышал РП голос с характерным окающим акцентом.
- Товарищ первый, у нас ЧП. Сирийцы сажают на наш аэродром десятку своих истребителей. Керосин у них на пределе. Без связи со мной сесть не смогут, а у нас работает постановщик. Я принял решение постановщик сбить. Прошу утвердить.
Генерал пару секунд сопел в трубку и вдруг рявкнул:
- Да разъебись ты злоебучим проебом! Связи с бортом нет?
- Нет.
- Сколько у нас в запасе времени?
- Десять минут.
- Так. Твоё решение утверждаю. Если за десять минут связь не появится, сбивай. У тебя прямая линия с ПВО есть?
- Так точно.
- Я им сейчас позвоню, будут работать по твоей команде. Слушай, а связаться никак? Ну, ракеты сигнальные там, я не знаю?
- Никак.
- Ладно, работай. Я на линии.
***
В кабине Ан-12 было прохладно, крутились чёрные резиновые лопушки вентиляторов, двигатели тянули ровно, но... Что такое? Почему дёрнулись генераторы?
- Командир, это оператор. У меня "Букет" отвалился от высокого, защита питания сработала. Наверное, опять вентилятор песком заклинило.
- Ну так перезапустись.
- Нельзя, по инструкции не раньше, чем через десять минут.
- Понял значит, придётся докладывать. Карамель - Папуас.
- ..пуас, ответьте Карамели! Как слышите?!! - ворвалось в наушники
- Карамель, слышу хорошо, у нас отказ средств, перезапуск через десять минут.
- Папуас, Папуас, блядь! Не смейте включать средства! Включение категорически запрещаю! Повторите!
- Понял, запретили. А что...
- Папуас, немедленно вырубай к хуям все свои балалайки! И не просто высокое сними, накал выключить! Повтори! Из зоны не выходить, в эфир не лезть, сидеть на приёме, посадка только по моей команде!
Жеребцов переключился на СПУ.
- Костя, выключай всё своё хозяйство, полностью выключай. На земле что-то стряслось, РП мне все уши заплевал.
***
- Товарищ первый, это Карамель. Дайте отбой зенитчикам, связался я с бортом, повезло не знаю как, у них станции отказали. Вы позвоните, а то ещё грохнут кого-нибудь по запарке, они народ резкий.
- Блядь, я с вами раньше времени сдохну, до дембеля не дотяну, один инфаркт у меня уже был, после второго - гроб с музыкой в ГДО. Так... Есть кому тебя сменить?
- Найдём.
- Посадишь сирийцев и сдавай наряд. Приказываю тебе сегодня наебениться! И это... "Папуасам", смотри, ни слова.

Бой

Капитан Аникеев лежал на траве, закинув руки за голову, и смотрел в небо. Небо было бледно-голубое, как застиранная тряпка, и без единого облачка. Несмотря на ранний час, стояла тяжёлая, удушливая жара. На циферблатах старых барометров писали «Великая сушь». Великая сушь накрыла центральную часть России, уже два месяца не было дождей. Тут и там вспыхивали пожары. Горели трава и засохшие кустарники, горели дачные домики и посевы, опасались пожара торфяников. Дышать было тяжело, в висках пульсировала вязкая кровь.
Аникеев представил себе, что он - князь Андрей и лежит на поле Аустерлица. Но величавые толстовские мысли не думались, в голову лезла неприятная ерунда вроде сорванных сроков испытаний, необходимости готовиться в академию и разговора с вероятной тёщей. Ирма Викторовна была оперирующим хирургом, поэтому житейские вопросы привыкла решать резко.
- Вот что, Лёшенька, - сказала она позавчера, поймав Лёху на кухне, - хватит морочить девке голову. Ей пора выходить замуж и рожать, потому что бабий век короток, это вы, мужики, до сорока лет женихи. Так что решай: или женись, либо попрощайся с Юлией и дай ей возможность найти другого мужа.
Лёха был вовсе не против женитьбы на Юльке, они были знакомы уже второй год и давно жили вместе. Но застарелый инстинкт холостяка сеял панику в душе и не давал сделать предложение. «Ладно, - загадал Аникеев, - если сегодня закончим испытания, завтра же поговорю с Юлькой. И правда, пора. Юлька молчит, ничего не требует, но глаза как у больной собаки...»
Аникеев лежал в тени нового танка, испытания которого проходили на подмосковном полигоне. Этот танк в течение нескольких лет был предметом ожесточённых споров теоретиков танковых войск. Одни утверждали, что 152-мм пушка современному танку необходима, а другие это яростно оспаривали. Руководству Министерства обороны надоело разбирать жалобы военных учёных друг на друга, и было решено построить батальонный комплект Изделия 152, чтобы на практике разрешить спор. Длинноствольная пушка нового танка непривычно далеко выступала вперёд, что создавало проблемы при езде по пересечённой местности, потому что стволом легко можно было зачерпнуть земли. Из-за этой же пушки танк получил неофициальное название «Долбоклюй». Стрелял «Долбоклюй» отменно. Лёха специально посетил мишенное поле и был впечатлён видом развороченных и расщеплённых мишеней, собранных из толстых брёвен. Испытания нового танка были практически завершены, но оставались стрельбы в сложных метеоусловиях, для которых требовались гроза и ливень, а их не было. Все сроки были сорваны, заводские инженеры, представители КБ и ГАБТУ ходили злые, как осы, но погоде ведь не прикажешь... И вот сегодня синоптики пообещали грозу. Экипаж «Долбоклюя» срочно выдвинулся на исходный рубеж и ждал только команды с вышки. «Лезь в самую грозу, - инструктировал Аникеева зам начальника полигона, - отстреляй весь боекомплект и с оптикой, и по электронному прицелу, всё как записано в программе. И у тебя только один шанс, потому что вторую такую грозу мы будем ждать до морковкина заговенья, понял, студент?» Лёха был из «пиджаков» и давно махнул рукой на беззлобные шуточки кадровых офицеров.
Гроза и правда приближалась. На востоке, там, где была Москва, клубилась стена чёрно-синих туч, вдалеке погромыхивало, но до танкодрома она пока не добралась. Стало ватно тихо, куда-то исчезли стрижи, шмели и бабочки. Раздавленная гусеницами трава запахла резко и неприятно.
Лёха всегда удивлялся фантазии Льва Толстого. Как это так, человек тяжело ранен, почти при смерти, а он таращится в небо и философствует. Тяжёлых ранений у Лёхи не было, но он хорошо знал, что когда что-то болит, мысли о высоком в голову уж точно не приходят. А Толстой придумал что-то несуразное и уже сто пятьдесят лет морочит людям головы. За это Лёха и не любил классиков, но объяснять это школьной училке по кличке «Рубль двадцать» было нельзя. О литературе полагалось иметь строго определённое мнение, которое было записано в учебнике, скучной, тоскливо-серой книге, способный навсегда отбить у школьника любовь к чтению. К счастью, Лёхе достался от рано умершего отца книжный шкаф с замечательными книгами, и он каждый раз открывая дверцу и вдыхая запах старой бумаги, замирал от счастья. Что почитать сегодня? «Три мушкетёра» или «Аэлиту»?
Лёха начал дремать, но его разбудили.
- Командир, ракета! - крикнул над ухом мехвод, татарин Ахмет. Лёха сел и глянул на вышку. Над ней трепетали три красных звёздочки.
- По местам! - скомандовал он. В танке он подключил фишку переговорного устройства и в танкошлеме захрипел руководящий голос.
- Заводишься по моей команде, как только включим запись, дальше работаешь самостоятельно по программе. Ливень будет коротким, поэтому сопли не жевать, надо откатать всю программу! Как понял?
- Принял, - сказал Лёха.
Подождали ещё четверть часа. Начало быстро темнеть. По траве побежали пылевые смерчики, налетел порыв горячего ветра, по броне ударили первые капли дождя. Пора было начинать работу.
Лёха едва успел закрыть люк, как на танк обрушился ливень. Дождь хлестал стеной, видимость упала до нуля, ориентироваться можно было только по приборам. Но это был свой, давно изученный полигон, Лёха мог бы проехать его с закрытыми глазами, но он честно вёл танк по приборам. Первая группа мишеней. Масляно чавкнул автомат заряжания, и снаряд ушёл в ствол. Выстрел! Экстрактор выбросил гильзу за борт, знакомо запахло порохом, потянулся сизый дымок. Вентиляция пока работала хорошо, удушья не было, но и стрельбы только начались. За бортом всё чаще сверкали молнии, и индикаторы приборов на мгновение слепли. Грохот танковой пушки сливался с грохотом электрических разрядов, и казалось, что идёт танковая дуэль.
Вдруг сверкнуло синим, в танке на мгновение вспыхнул ослепительный свет, потом что-то треснуло, и Лёха потерял сознание.
***
Младший лейтенант Лёвочкин готовил свои противотанковые пушки к бою. Всё было сделано, как положено. Вокруг пушек были насыпаны брустверы, снаряды лежали в специально отрытых ровиках, ездовые давно уехали в тыл. Расчёты 45-мм пушек сидели на лафетах и ящиках. Кто-то курил, кто-то дремал. Все ждали боя. Ожидание боя было хуже самого боя. Когда он начнётся, думать будет некогда, время спрессуется до отказа, и тут уж кому как повезёт. Одни переживут часы и минуты смертельной опасности, а другие будут убиты или ранены. Всё, что можно было сделать, было сделано, и теперь оставалось только ждать. Нельзя было ни отодвинуть начало боя, чтобы ещё несколько минут посидеть в тишине и покое, ни приблизить его, чтобы уже скорее всё началось и сосущее чувство страха отступило, спряталось на дне души.
Стоял густой туман, он пах болотом, грибной прелью и еловой смолой от лапника, которым замаскировали позицию. «Пока туман не рассеется, бой не начнётся, - думал Лёвочкин, - немцы не дурнее паровоза и не попрут вслепую». Немцев Лёвочкин ненавидел, но знал, что они хорошие, храбрые и упорные солдаты, и тут уж кто кого. Но 43-й год всё-таки был не 41-м, и наглости у Гансов изрядно поубавилось.
От нечего делать Лёвочкин приложил к глазам бинокль, правая линза которого имела привычную трещинку, и стал осматривать будущее поле боя, как учили, слева направо. Когда он повернулся направо, подул ветерок и туман немного поредел. Лёха глянул в туманное окошко и мгновенно облился холодным потом. Справа стоял танк! Откуда он взялся?! Вчерашним вечером и ночью его здесь не было, и Лёвочкин не слышал ни рёва мотора, ни лязга гусениц. «Если это немец, нам крышка! Сейчас он развернётся и проутюжит позицию, а мы даже не успеем повернуть пушки!» Но танк стоял тихо и неподвижно, как будто был каменным. Солдаты пока танк не видели. Лёвочкин подкрутил бинокль по глазам и вдруг увидел на башне небольшую звезду. «Слава богу!» - неизвестно откуда всплыло в сознании комсомольца и безбожника Лёвочкина. Теперь, когда первая опасность миновала, он стал разглядывать неожиданного соседа. Такого танка мамлей не видел ни разу в жизни. Огромный, приплюснутый, как жаба, с непомерно длинной пушкой и странными наростами на башне. Профили наших, немецких и ленд-лизовских танков Лёвочкин знал наизусть, но такого танка в альбомах не было. Правда, в курилке болтали, что из тыла пришли какие-то новые сверхмощные гвардейские танки, но мало ли что болтают в курилке...
***
Аникеев пришёл в себя, но состояние было отвратительным - мутило, кружилась голова, мучительно хотелось пить. В танке было тихо, казалось, что он был полностью обесточен. Лёха щёлкнул тангентой.
- Экипаж, ответьте!
- Э, алашнын бэтэгэ! - по-татарски ругнулся мехвод. - Что это было? Снаряд в пушке рванул?
- Да хер знает! Наводчик, эй, наводчик! - Молчание. Лёха пробрался к его рабочему месту. Наводчик сидел, уронив голову в танкошлеме на руки. Лёха потряс его за плечо. Наводчик в ответ что-то промычал, но позу не изменил. «Ладно, с ним потом разберусь, - подумал он, - живой и ладно. А вот что с танком?» Лёха аккуратно включил питание борта. Приборы приняли ток, на панелях засветились разноцветные лампочки и светопланы. «Так, теперь связь...» Рация работала, Лёха слышал шипение эфира, но все рабочие каналы молчали. Он вызвал вышку, но и она не ответила. Тогда Лёха достал смартфон. Сети не было. «Да что ж такое-то? - подумал он и сказал мехводу:
- Ахмет, глянь, у тебя мобила работает?
- Сейчас тебя наберу, командир, - откликнулся мехвод. - Не-а, не соединяет.
- Сеть глянь.
- Нет сети!
- У тебя кто провайдер?
- Этот... Билайн, а что?
- А у меня МТС, и тоже сети нет, вот что.
Лёха прижался к нарамнику прицела и увидел какую-то серую муть. Он покрутил рукоять увеличения, но картинка не изменилась. Нужно было выбираться из танка. Лёха открыл люк, выбрался на броню и осмотрелся. Танк стоял на опушке чахлого леска, за деревья которого цеплялся густой туман. Было прохладно, и на броне оседали капельки росы. Из танка, кряхтя, выбрался наводчик.
- Очухался? - спросил Лёха.
- Да вроде... башка только трещит, как с перепоя.
- Как думаешь, что это было?
- Похоже, что в танк молния жахнула, мы же в самую грозу въехали, кругом всё сверкало и гремело...
- А почему именно молния?
- Так на борту половину автоматов защиты сети выбило. Товарищ капитан, а куда это мы заехали? На Кубинку не похоже.
- Понятия не имею, но место и правда незнакомое и диковатое. И воздух такой... «В меня ударила синяя молния, и я стал чародеем». Бред-какой-то, - сморщился Лёха.
- А может, соседи какое-нибудь новое оружие испытывали, а мы под раздачу попали? - не унимался наводчик, - и нас занесло в параллельное пространство? Ну круто же!
- Типун тебе на язык, накаркаешь ещё! - отмахнулся Лёха - Но мобильные сети не ловятся и радио молчит. Это под Москвой-то!
Невидимое солнце поднималось над горизонтом, и туман стал быстро таять. Порыв ветра сдёрнул его остатки, и видимость сразу улучшилось. Лёха посмотрел вперёд и онемел. На них шли танки! Казалось, ожили кадры из «Освобождения». Угловатые «Тигры» Лёха узнал сразу. Вперемешку с ними ползли какие-то другие танки поменьше и длинноствольные «Пантеры». За ними катили бронетранспортёры с пехотой. Немцы наступали не торопясь, выдерживая интервалы и дистанции между машинами. Танки переваливались, кивая пушками и выбрасывая клубы синего дыма. Слева Лёха разглядел наших - вокруг маленьких, почти игрушечных пушек суетились солдаты, а рядом с ними стоял офицер и смотрел на танк в бинокль. Лёха колебался только миг.
- В машину! - заорал он, - к бою!
В танке он привычно устроился на своём месте и соединил фишку переговорного устройства.
- ... мандир, ты чего? - услышал он удивлённый голос мехвода.
- Парни, слушаем меня, - заговорил Лёха и удивился своему голосу: сроду он таким тоном с подчинёнными не разговаривал. - Похоже, нас каким-то образом перенесло в прошлое, в Великую Отечественную. На нас прут фашисты, а слева позиция наших артиллеристов. Без нас им крышка - сомнут и затопчут. И я решил: мы принимаем бой!
- Какой бой, какие фашисты?! - с места мехвода наступающих гитлеровцев не было видно.
- Обыкновенные, Ахмет. Такие вот моего прадеда в танке сожгли, и у меня появился шанс отомстить, понимаешь? Отомстить! Силой орудийных башен! Такое бывает только раз в жизни! Боекомплект почти полон, но стрелять так, чтобы ни одного промаха! Карать блядей! Ахмет, заводи!
***
«Ну, всё, сейчас начнётся! - подумал Лёвочкин, глядя на наступающих немцев. - Стрелять пока рано. Они нас не видят, и первый залп наш, но очень уж их до хрена... Стопчут и не заметят, но это мы ещё поглядим».
- Заряжай! - скомандовал он. - Стрелять только по моей команде!
Гул моторов и лязг гусениц немецких танков пока был не слышен, поэтому внимание Лёвочкина привлёк посторонний звук справа, это ожил неизвестный танк. Но привычного рёва дизеля не было. Мотор танка издавал странный свистящий гул. Танк пошевелил пушкой и внезапно выстрелил. От неожиданности Лёвочкин вздрогнул - звук был очень громкий и резкий, как будто треснула огромная доска. Лёвочкин взглянул на немцев и успел разглядеть тусклую искру, блеснувшую в районе погона башни головного танка. Танк продолжал ехать ещё пару секунд, а потом взорвался. Взрывом сорвало башню, а из проёма корпуса вырвалось пламя. «Повезло, - подумал Лёвочкин, - пробитие и попадание в боекомплект. Один долой!» За первым танком последовал второй, этот не загорелся, а проехав несколько метров, остановился и затих, его пушка безвольно упала. Лёвочкин знал, что механизм вертикальной наводки - слабое место «Тигров». Для пушек Лёвочкина дистанция до немцев была слишком велика, а вот экипаж чуднóго танка она не смущала. Танк расстреливал немцев, как будто они были из фанеры. Мощность крупнокалиберной танковой пушки не шла ни в какое сравнение с «сорокопятками», а подкалиберные бронебойные снаряды с вольфрамовым сердечником легко прошивали броневые листы. Вскоре на поле перед танком образовался клин из чадно горевших машин, однако немцы не прекратили наступление. Их танки и самоходки разделились, обтекая подбитую технику и левое крыло наступающих наконец оказалось в досягаемости противотанковых пушек.
- К орудиям! - фальцетом крикнул Лёвочкин, и закрутилась стремительная карусель боя. Вокруг пушек валялись стреляные гильзы, перед их щитами взлетали разрывы, зло визжали осколки. Одна пушка от прямого попадания взлетела на воздух вместе с расчётом, накал боя возрастал и вскоре должен был достигнуть той предельной точки, которая определяет его исход, когда станет ясно, кто кого, отобьют ли артиллеристы атаку или танки проутюжат их позицию и пойдут дальше, взламывая нашу оборону.
Капитан Аникеев этого не видел, он искал новые цели, но в дыму от подбитых машин противника не находил их. Тогда он скомандовал «Вперёд!» и «Долбоклюй», мягко перевалившись через канаву, рванулся в атаку. Аникеев испытывал чувство холодной и злобной ярости. Иногда в борта танка что-то стучало, пару раз сработала динамическая защита, но Лёха этого не замечал. Он слился с механизмами своего танка и думал только о том, что наверняка ещё не все гитлеровские танки сожжены, что сейчас, вот сейчас он захватит в прицел ещё одну цель и сожжёт её, а потом ещё одну, и ещё... Только бы боеукладка не опустела! БПС-ы закончились, и он бил по немцам осколочно-фугасными, и они тоже поражали цели. А потом в борт что-то грохнуло, как будто на танк рухнула огромная кувалда. Это подобравшаяся под завесой дыма «Пантера» расстреляла танк Аникеева почти в упор.
***
Уазик руководителя стрельб мчался к танку. Аникеев, сидя на броне, равнодушно следил за ним.
- Ты что творишь, урод?! - сходу заорал полковник. - Где тебя черти носят? Куда с полигона уехал? Да я тебя сейчас своими руками выебу!
Вдруг руководитель стрельб глянул на танк и поперхнулся матерщиной. Сорванные короба динамической защиты, свежие царапины и шрамы на броне ему, старому и опытному танкисту, сказали многое. Танк только что вышел из боя. Он повернулся к Аникееву:
- Что это было?!
Капитан Аникеев устало пожал плечами и промолчал.

1 сентября

В этот день выпускники 10А класса 155-ой московской школы собирались, чтобы отметить её окончание. Сначала собирались ежегодно, потом реже. Ходили в школу, поздравляли учителей, дарили цветы и конфеты. Потом вдруг заметили, что учителя им не рады. Сначала обиделись, а потом призадумались и поняли, что обижаются зря. Это для них окончание школы было событием, которое бывает раз в жизни, вехой вступления во взрослую жизнь, а для учителей это было многолетней рутиной. Каждый год малыши приходили в первый класс, а старшеклассники уходили из 10-го. Их лица и имена стирались из памяти учителей, их заменяли новые отличники и двоечники, хулиганы и будущие врачи, инженеры, актёры и певцы. И наш выпуск перестал ходить в свою старую школу, а потом и ходить стало не к кому...
Нынешнюю встречу, как и все прочие, организовал неугомонный Лёва Хейфец, впрочем, уже давно не Хейфец, а Поляков. Кроме обычной школы, Лёва ходил ещё и в музыкальную, учился играть на баяне и на всех школьных мероприятиях неимоверно доставал зрителей исполнением одной и той же пьесы «Пингвинчики». Неестественно длинные суставчатые лёвины пальцы, ползающие по кнопкам баяна, почему-то неприятно напоминали клешни камчатского краба. А так-то Лёва был парнем хорошим и незлым. Впрочем, музыкантом он так и не стал, после армии гонял по Ленинградке троллейбус 12-го маршрута, а потом вдруг стал дамским парикмахером, причём, говорят, очень хорошим и дорогим. Поди ещё запишись к нему перед праздником! Исключений для своих Лёва не делал и ставил одноклассниц в общую очередь.
В этот раз Лёва снял на весь вечер маленькое кафе-стекляшку, чтобы не мешали чужие. Всё было как обычно. Сначала бестолковая суета в раздевалке, возгласы: «Ой, а ты кто?!», смех, поцелуи, неестественно громкие и радостные голоса. Потом расселись за столики и притихли.
Помолчали. Потом с бокалом в руке поднялся Лёва. Первый тост провозгласил за встречу, второй за учителей, а третий - за тех, кого уже нет с нами. В этот раз, похоже, обошлось без потерь. Пришли все, кто был на прошлой встрече. Немного постаревшие, немного погрузневшие и седые, но ведь это не считается?
Постепенно народ оживился. Общий разговор развалился, люди разбились на группы. Женщины разглядывали специально принесённые альбомы, хвастаясь истинными, а чаще придуманными достижениями своих детей и внуков, мужчины подсели к водочке.
Три человека сидели отдельно и тихо разговаривали. Это никого не удивляло - мужская компания, возникшая в начальных классах, продержалась до выпуска. Кроме своих, им никто особо и не был нужен, поэтому к ним и не подходили.
За столом сидели Лысый Пряник, Снукс и Леший. Лысый Пряник, вопреки кличке, имел благородную седину, широкие плечи и военную выправку. Просто в детстве он переболел корью и, как тогда было принято, родители остригли его наголо. Волосы потом отросли, а кличка прилипла навсегда. Пряник служил в контрразведке КГБ, носил полковничьи погоны и отличался крайним немногословием. Болтливый Леший утверждал, что любой негодяй, пробыв час на допросе у Пряника, проклянёт свою судьбу и расколется до задницы просто от скуки. Пряник молча улыбался. Как обычно.
Маленький щуплый Снукс тоже был полковником, но авиационным, он служил в управлении Главного инженера ВВС. Леший однажды приехал в Главный штаб на Пироговке по своим кинематографическим делам и был удивлён тем, с каким уважением встречные офицеры приветствовали тихого и застенчивого Снукса. Похоже, чего-то Леший о своём школьном друге не знал.
Ну, а Леший был кинорежиссёром. Толстенький, весёлый, условно кудрявый. Условно - потому что кудри у него остались только на висках. Он лихо писал сценарии о работе милиции, сам же ставил по ним телевизионные и художественные фильмы. Фильмы нравились зрителям и критикам, обаятельный актёр в роли майора милиции, а после следователя по особо важным делам, приятно тревожил нежные женские сердца. Фильмы нравились и в МВД, относились там к Лешему благосклонно, а на Петровке 38 он был практически свои человеком, чем иногда пользовался на съёмках, склоняя молодых актрис к нескромным отношениям. Ну, Леший и есть Леший, всегда таким был.
- Эй, военный, поди, стяни со стола коньячок и закусить что-нибудь, а то разговаривать насухо скучно, - велел Пряник. Снукс послушно встал и отошёл к столам, вернулся с тарелками и бутылкой подмышкой.
- Так, коньячишко! - радостно сказал Леший, разглядывая этикетку, - это дело! Разливаю?
- Много лишних слов, - поморщился Пряник.
- Понял, товарищ командир! - дурашливо щёлкнул под столом каблуками Леший. - Ну, погнали наши городских!
Выпили, сморщились, закусили.
- Экая, прости господи, мерзость, - задушенно сказал Леший. - Не знаю, чем вы там в своей конторе глубинного бурения занимаетесь, но это вот не коньяк, а диверсия! Не пора ли обрушить сверкающий меч правосудия на головы бесстыдного жулья?! Народ ведь травят!
- Терпи, Леший, - усмехнулся Снукс, - небось, привык в своих Каннах «Камю» на халяву жрать. А здесь вам не тут!
- Зависть - тяжкий грех! - отмахнулся Леший. - Да и потом, какой «Камю»? Там знаешь какое жлобьё? Поят дешёвым винищем, а у меня от него обсёр, pardonne-moi.
- Грассируешь красиво, бабам должно нравиться,- усмехнулся Пряник. - А так - клопов танками не давят. Вот ты писатель, инженер человеческих душ, ну и прижги их глаголом. Чего на нас-то всё валить? И своего, знаешь, выше крыши. И потом, не нравится коньяк - найди водку.
- Ой, мальчишки, а чего вы тут в темноте как сычи? Вот, горяченького покушайте! - одноклассница, фамилию которой никто из троицы не смог вспомнить, подкатила тележку с тарелками, сгрузила их на стол, чмокнула Лешего в лысину, рассмеялась и покатила дальше.
- Гайдай уже «Самогонщиков» снял, не нам, убогим с ним равняться, - сказал Леший. - А спиртное поди опять Валька Фёдорова закупала, а ей что дёшево, то и хорошо!
- Это которая Фёдорова? - поинтересовался Снукс. - Не помню её.
- Да вот та, с сиськами по полпуда, видишь?
- Ага, вижу. Обширная женщина. А ты не сиди, а то водку всю выжрут. Давай-давай, метнулся кабанчиком.
- Пфуй, как неинтелигентно! - не остался в долгу Леший, но к столам сбегал и водку принёс. - Вот, «Петровская», вроде ничего...
- Эта пойдёт, - кивнул Пряник, - разливай, надо парней помянуть. Пора уже.
Первым из их компании ушёл Валя, он погиб в Афгане. Валя тянул к своим горящий Ми-24 буквально зубами, а потом, когда силы были уже на пределе, он вдруг увидел посадочную площадку и своих в окопах. Люди махали руками, что-то кричали и пускали красные ракеты. «Да вижу я, вижу, парни, не беспокойтесь», - облегчённо подумал Валя, и тяжёлая машина буквально рухнула на площадку, которая на самом деле была минным полем. Перед его залитыми кровью глазами сверкнуло бело-синим, а потом уже не было ничего.
Потом умер Саня. Он гонял баржи по северным рекам, десятки раз рисковал жизнью, и ему всё сходило с рук. А умер он в Москве после пустяковой операции, которая, казалось, не могла пройти неудачно. А он на следующий день встал с кровати и мгновенно умер.
Третьим был Серёжа. Он умер совсем глупо. В последние годы сильно пил и хлебнул какой-то дряни из хозмага. Его собутыльники ослепли, но выжили, а Серёжино сердце остановилось, потому что годом раньше он перенёс инфаркт.
Андрей умер давно, в тридцать лет, от инсульта, его даже не считали. И вот теперь их осталось всего трое.

Чем чаще празднует Лицей
Свою святую годовщину,
Тем робче старый круг друзей
В семью стесняется едину,
Тем реже он; тем праздник наш
В своём веселии мрачнее;
Тем глуше звон заздравных чаш
И наши песни тем грустнее.

- тихо сказал Леший.
- Ну перестань, не трави душу, - раздражённо сказал Пряник. - Пока мы помним, они живы. Наливай!
Выпили, закусили хрусткой капустой.
- Вот, другое же дело, - одобрил Снукс. - Ты лучше расскажи, что сейчас снимаешь.
Леший оживился.
- Отцы, фильма ожидает получиться грандиозной! - Леший, рисуясь, всегда говорил не «фильм», а «фильма», по-старорежимному. - Значит, сюжет такой: бывший власовец после войны скрывается в Союзе, но потом вдруг решает сбежать за границу и начинает убивать всех, кто его знал...
- Так это уже где-то было, - удивился Пряник.
- У меня не было!
- Ну ладно, не было и хорошо. Снимай на здоровье. На премьеру не забудь пригласить, особенно, если там кормить будут, а то знаю я тебя, мохноногого. Как деньги занимать, ты первый, а как пригласить куда - не дождёшься.
- Так там иностранцы будут, тебе же нельзя!
А я конспиративно, - усмехнулся Пряник. - Ты, главное, пригласи. И чтобы на двоих, я с женой приду. И этого вот тоже, - он ткнул пальцем в Снукса, - он точно сам не попросит. А, кстати, Снукс, чего это ты всё время молчишь? Давай, колись, чем занимаешься?
- Да ну, это скучно, оно вам зачем? Лётчики-пилоты, бомбы-пулемёты и всё такое.
- Не увиливай! Мы все тут к секретам допущенные!
- Ну как хотите, сами виноваты. Значится, так. Мы сейчас занимаемся переходом от экипажно-групповой системы эксплуатации авиационной техники к системе эксплуатации техническими расчётами.
- А?.. Чего? - Ты давай вот без этого всего! - поперхнулся Леший. - Понимай, с кем говоришь!
- Ладно, ну смотри. Раньше, до войны, самолёты были простыми, поэтому для их подготовки к полётам хватало механика и техника по пулемётам. А сейчас в группах обслуживания по 70 человек! Каждый свои гайки покрутит, и день кончился. Получается, что летать просто некогда. Когда американцы приняли на вооружение FB-111, то на прессухе заявили, что этот самолёт может летать только ночью, потому что весь день его готовят к полётам. Это серьёзная проблема, отцы, и мы пытаемся её решить.
- Н-да, пожалуй, из этого сюжет не выдоишь, - вздохнул Леший. - тут не то что драмы, а даже драмы идей нет.
- Ну почему же? - усмехнулся Снукс. - Например, укладчица парашютов Юлия безответно любит метеоролога Эдуарда, а он не видит вокруг ничего, кроме своего метеолокатора.
- Чур меня, чур, аминь, сгинь, рассыпься! - замахал руками режиссёр.
- Ну хорошо, давай тогда про твою «фильму» поговорим, - покладисто предложил Пряник.
- Да погодите вы! - всплеснул руками Леший, - может, и фильмы никакой не будет!
- Почему не будет? - удивился Пряник. - Что тебе помешает? Ты же как бульдозер, когда в творческой течке, ну, то есть, во вдохновенном состоянии. Цензура что ли прижимает?
- Да какая сейчас цензура! Если контрреволюции и порнографии нет, остальное всем пофиг. И потом, я же лауреат! Если что, могу министру набрать!
- «С Пушкиным знаком. Ну как, брат Пушкин? Да так как-то всё... Большой оригинал!» - съехидничал Пряник.
- Батюшки, жандармы классиков читают! - ахнул Леший, округлив глаза.
- Почитываем-с, да, не без того.
- Пряник, а чего ты на «жандарма» не обиделся? - спросил Снукс.
- А чего обижаться? Серьёзные люди и работали серьёзно. И ведь мало их было совсем...
- Как так?
- Ну сам посуди. Вот Февраль, революция, царь отрёкся. А в Питере из лидеров оппозиции никого! Например, от большевиков только молодые Сталин и Молотов. А Плеханов, Ленин, Троцкий, эсеры, анархисты - они ведь потом приехали. А почему? Да потому, что жандармы поляну подстригли под ноль, как английский газон. Кого в ссылку определили, кого на каторгу, а все прочие в эмиграцию сбежали. Так-то. Но это всё дела минувших дней, преданья старины глубокой. Леший, ты так и не ответил, в чем проблема? Может, помощь нужна?
- Да бюджет, мать его... - вздохнул Леший, - как ты поможешь?
- Что, денег не дают?
- Почему не дают? Дают... Но безналичные! А мне налик надо!
- А тебе не всё равно?
- Нет, не всё равно! Мне директор картины, знаешь, как говорит? «Дайте мне половину бюджета, но налом, и я таки обеспечу ваш будущий гениальный фильм всем необходимым, и ещё на премию всей съёмочной группе хватит! Ну ведь дикость! Вот нужны мне костюмы, так изволь заказать их в мастерских киностудии и ждать полгода! А если они не подойдут?! А если в мой воспалённый от творческих потуг мозг придёт новая идея?! Опять полгода ждать? Так у меня вся группа разбежится! А Меир Соломонович пошьёт что надо в два раза дешевле и в десять раз быстрее. Но я не могу ему заплатить безналом! А нала нет! Не-ту!
- А, вот ты о чём грезишь, - усмехнулся Снукс, - понятно теперь. Я тут одну повесть от скуки прочитал, «Смерть Петра» называется. Там Пётр встречает на берегу Невы рыбаков, ну и садится с ними ухи похлебать. А они - прикинь, Леший - начинают царю объяснять преимущества хозяйственной самостоятельности! Вас там что, всех бешеный экономист покусал?
- А что, я не прав?! - не на шутку рассердился Леший, - нет, ты скажи, скажи!
- Да будет вам, ну что вы как дети, давайте лучше водочки накатим, - примирительно сказал Пряник.
- Водка водкой, но пусть он скажет!
- Вы хочете песен? Их есть у меня, - вздохнул Снукс. - Ну тогда сиди и не елозь, пожалуйста, будет тебе лекция по политэкономии социализма. На пять минут, но всё же. Скажи мне, отрок, в чём своеобразие экономической системы СССР?
- Она вся своеобразная, - отмахнулся Леший, пытаясь поймать вилкой скользкий маслёнок.
- Пятьдесят восьмая статья, - заметил Пряник. - Пятнашка плюс пять по рогам.
- А ты не пугай, гражданин начальник, я к этим пассам равнодушный!
- Ну-ну...
- Нет, Леший, ты всё-таки ответь, это важно.
- Отстань, ну не знаю я!
- Вот! А всё почему? Потому что лекции прогуливал или в аудитории девок за коленки щупал, некогда тебе было препода слушать.
- А то ты слушал...
- Представь себе. Так вот. Особенность советской экономики в том, что в ней работают два вида рублей: наличные и безналичные.
- Подумаешь, бином Нютона!
- Не перебивай. Единственной полноценной валютой у нас является безналичный рубль. У него есть разновидности - инвалютный, переводной, но это мелочи. И опять спрошу: в чем отличие рубля безналичного от наличного?
- В названии!
-Бестолочь! Безналичный рубль имеет ту особенность, что на него можно купить средства производства. Всё что угодно. Заводы, дома, пароходы. Именно безналичными рублями в стране обмениваются хозяйствующие субъекты. Это - кровь экономики. А наличный рубль - не валюта. На него граждане могут приобретать только ограниченный набор товаров и услуг, перечень которых и цены на них директивно определяет государство. Например, «Москвич» ты купить можешь, а УАЗ - нет. Поэтому наличные рубли экономисты называют не валютой, а трудовыми квитанциями.
Система, конечно, кривенькая и уязвимая, но в условиях распределительной экономики она работает, но при одном условии: свободного перетока безналичных рублей в наличные быть не должно! Конечно, совсем без него не обойтись, например, он нужен для выплаты зарплат, но государство его объёмы контролирует жесточайшим образом. А ты предлагаешь самое страшное, что только может присниться в кошмаре нашему Минфину. Ты, по сути, хочешь обналички. А её при социализме не будет никогда. Нынешняя советская экономика, конечно, ущербна с рождения, но и капитализм не лучше.
Пряник, я тебя умоляю, не сверкай глазами. Мой партбилет ничуть не хуже твоего, знаешь ли, и я тоже за Советскую власть.
Но вот признаюсь вам, мужики, что есть у меня один страх. Даже не страх - ужас.
Пройдёт не так уж много времени, и дорогой Леонид Ильич отправится в Страну вечной охоты. Кто его сменит? Такой же ветхий Гришин? Черненко? Или Романов? Да там всё Политбюро такое. Всё это старые, больные, уставшие от жизни люди. Они если и видят признаки надвигающейся катастрофы, то ничего сделать уже не могут, да и не хотят. А проблемы будут нарастать. Китайцы уже почуяли беду, но им сказочно повезло, у них есть Дэн Сяопин, он широко мыслит и интересно работает. А у нас кто? То-то что никто.
И вот придёт час, когда народ озвереет от власти старцев, и в Кремль войдёт секретарь какого-нибудь Задрищенского обкома, глупый, но жадный до власти. Он не умеет думать на десятилетия вперёд, ему надо удержаться у кормушки вот прямо сейчас, понимаете? Ему надо будет что-то пообещать людям, чтобы всё получилось вот прямо завтра. А что он может пообещать? Только рынок, это же так просто и очевидно, вот как Лешему. Конечно, не сразу, не сразу, сначала разрешат какие-нибудь артели по заготовке рогов и копыт. А для них что надо? Свободный переток между налом и безналом. И вот как только перегородку сломают, и начнётся ураганная обналичка, страна рухнет. Из неё побегут сначала республики с национальных окраин, а потом Дальний Восток, Сибирь и Урал. Это закон жизни: людям кажется, что выживать в одиночку легче. Армия, КГБ и МВД какое-то время продержатся на энтузиазме и присяге, но вы же понимаете... У офицеров на руках старики и дети, а их надо кормить. И всё. И вот тут грянет армагеддец, ангелы затрубят в трубы и свернут небо. История прекратит течение своё. Вот так-то, братики-сударики.
Снукс замолчал, налил себе полную рюмку и залпом выпил.
Лешему давно хотелось перебить Снукса, высмеять его, свернуть разговор на шутку, но он глянул на чекиста и его язык стал неповоротливо твёрдым и шершавым. Пряник неотрывно смотрел на своего друга, его лицо заледенело, и было горестным.
«Значит, всё правда, - подумал Леший. - А ведь им ещё страшнее, потому что они всё видят и понимают, а сделать ничего не могут. Вот, значит, как оно как будет... А я-то со своей дурацкой фильмой...Пижон, фигляр!»
И теперь нестерпимо страшно стало и ему. Как талантливый художник и человек, хорошо знающий историю, он явственно представил себе ужас распада огромной страны.
А их одноклассники лихо отплясывали под магнитофон, сдвинув столы и стулья к стенам.
Первое сентября 1982 года заканчивалось. Леониду Ильичу Брежневу оставалось жить два месяца и пять дней.

Военный бог

Об этом товарищ, не вспомнить нельзя.
Приказали мне как-то получить некое изделие. Большое, ящики занимали половину грузового вагона. Все опечатано, ящик с документацией тоже. Если я сорву хоть одну пломбу, изделие из 1 категории переходит во 2, а меня ждет расстрел.
Но как принимать?! Ведомость комплекта в опечатанном ящике. Наконец нашли багажную квитанцию или накладную, в общем, какую-то мятую бумажку. Стало хотя бы ясно, сколько мест. Мест оказалось 23. На каждом ящике написан номер места. Ящики разложены на грузовом дворе, а я с бойцами хожу и ищу места. Периодически бойцы выкрикивают номер места. Подхожу, сверяю, отмечаю. Железные дорожники давно махнули рукой на военных дебилов и ушли в контору. А мы все ищем. Номер места обычно находится на нижней стороне тяжеленного ящика. Типа еврейского счастья. А зима, холодно. Наконец все проверили. Нашли 22 места. Нет 23-го. Нет и все! И это катАстрофа с выделением огня и дыма. Потому что непонятно, что дальше делать. Если я подпишу, пропавшее место повиснет у меня на шее, причем, я не знаю, что в нем. А вдруг что-то ценное? Не подписать нельзя - что с ящиками делать? В вагон обратно не погрузишь, на склад не пустят. Стало темнеть. Но военный бог - он добрый. Нашлось 23-е место. Знаете, что это было? Это был брезент, на котором расставили ящики.

Богемная рапсодия

Раз так стряслось, что женщина не любит,
Ты с дружбой лишь натерпишься стыда.
И счастлив тот, кто разом всё отрубит,
Уйдёт, чтоб не вернуться никогда.

Константин Симонов

В конце тёплого и ясного московского лета строители сдали очередной жилой дом, и первого сентября в класс, в котором учился Лёха, пришли новенькие, почему-то только девочки. Пока классная представляла их, Лёха листал учебник анатомии в поисках интересных картинок, новенькие его не интересовали. Но когда прозвучало очередное имя, Лёха поднял глаза и понял, что пропал. Девочку звали Вика, Виктория. Она выглядела совсем маленькой и хрупкой на фоне здоровенных одноклассниц Лёхи, которые были выше мальчишек на голову, и, пожалуй, шире в плечах. Как и полагалось в те годы, на ней было коричневое школьное платье с чёрным передником. В качестве украшений допускались только кружевной воротничок и манжеты. Блестящие чёрные волосы были стянуты в хвостик, на продолговатом лице выделялись густые брови и большие яркие глаза. Девочка была не то смуглой от природы, не то загорелой. Она серьёзно, исподлобья, смотрела на своих будущих одноклассников, но вдруг улыбнулась, и лицо её ожило и засветилось радостью, став необыкновенно привлекательным. Девочка была настолько хороша, что Лёха не мог отвести от неё глаз. В классе парты стояли в три ряда, и Вике досталось место через ряд, у окна. Чтобы посмотреть на неё, Лёхе приходилось оборачиваться, и это было неудобно. Раньше ему нравилась другая девочка, но теперь Лёха потерял к ней интерес. Та, прежняя девочка, кажется, обиделась, но Лёхе было всё равно.
В их класса была только одна компания, мужская, а все остальные школьники были сами по себе. Как-то незаметно Вика вошла в их компанию, и её приняли как равную. Все классные развлечения - походы, экскурсии и «Огоньки» - придумывала компания Лёхи, а теперь и Вики. По вечерам ребята часто собирались во дворе её дома - играли на гитаре, обсуждали фильмы и книги, а став постарше, курили и пили дешёвый портвейн, по полстакана на человека. Вика никогда не пила и не курила, и при ней неловко было рассказывать рискованные анекдоты. Другие девочки вели себя совсем иначе. Они не отказывались от вина, лихо дымили, а в десятом классе некоторые стали вести себя совсем вольно. Лёха понимал, что у него нет шансов понравиться такой замечательной девочке, но это было и не важно. Лёхе было достаточно видеть её улыбку, помогать с домашними заданиями и возвращать к жизни её старенький магнитофон «Весна». Иногда Лёха заходил к Вике домой, чтобы починить замок или выключатель. Её отец к тому времени умер, и она жила вдвоём с мамой и старой белой персидской кошкой Молькой. Глядя на Лёху, Викина мама вздыхала. Она всё читала в глазах парня, и Лёха ей нравился, но советов дочери она не давала, только грустно улыбалась и куталась в белую шаль.
После выпускных экзаменов и бала, которому родители придавали большое значение, а школьники считали глупым и скучным, компания распалась. Одни готовились поступать в институты, а другим предстояло через год идти в армию. Уже было решено, кто куда будет поступать. В школе была прекрасная учительница химии, поэтому трое подали документы в Менделавочку, правда, на разные факультеты. Один парень решил поступать в институт связи, другой в ветеринарную академию. Лёха давно решил, что будет поступать в авиационный. Вика весело обсуждала с парнями их планы, но о своих молчала. В школе Вика училась ни хорошо, ни плохо - обыкновенно, она вполне могла поступить в какой-нибудь не особо пафосный вуз, но не захотела.
Осенью компания опять собралась на привычном месте во дворе. Оказалось, что не провалил экзамены никто. Все поступили куда хотели, но это уже воспринималось как вполне обычное и естественное дело. Начался обычный беспорядочный разговор. Одни рассказывали о лекциях, лабораторках и смешных преподах, другие о том, где работают и сколько получают. Вика молчала.
Ближе к зиме компания стала собираться у Вики дома, играли в преферанс, пили сухое вино или «Плиску», болтали и смеялись. Вика играла неважно, но когда ей удавалось выиграть, она подбегала к пианино и, крутнувшись на табурете, играла «Богемную рапсодию», которую подобрала по слуху. Когда звучали первые аккорды, Вика запрокидывала голову, её глаза сияли. От наслаждения она в такт музыке качала головой:

Is this the real life? Is this just fantasy?
Caught in a landslide, no escape from reality.
Open your eyes, look up to the skies and see,
Im just a poor boy, I need no sympathy,
Because Im easy come, easy go,
Little high, little low,
Any way the wind blows doesn really matter to me, to me.

Дальше первого куплета дело не шло...
Однажды Вика привела в компанию своего приятеля. Это был очень странный парень. Небольшого роста, широкоплечий и сутулый. Он носил жиденькую бороду, курил трубку и по большей части молчал. А если и говорил, то бросал короткие и презрительные фразы, понятные ему одному. Он изо всех сил старался смотреть на незнакомых приятелей Вики сверху вниз. Парень работал в журнале «Пчеловодство».
В тот вечер компания быстро разошлась, хотя обычно засиживались за полночь. От присутствия «пчеловода» всем было неловко. А через полгода Вика вышла за этого странного парня замуж. Свадьбу отмечали в дорогом ресторане, причём жених чуть не опоздал в ЗАГС, потому что играл со своими друзьями в карты и не хотел бросать пульку.
Ходить в её дом стало неудобно, и теперь приятели собирались по очереди друг у друга, правда, всё реже и реже.
Замужество Вики продлилось недолго. Через год они развелись, а сын, Костик, остался с матерью. К тому времени мама Вики умерла так же тихо и незаметно, как жила. На похоронах Лёхе показалось, что на её губах не исчезла тихая, грустная улыбка. Так Вика осталась одна. Родных у неё не было.
Сутулый пчеловод исчез навсегда, и Лёха не знал, помогает ли он воспитывать своего сына, но остались его приятели. Это была очень странная публика. Все они были творцами. Они неряшливо одевались, ходили нечёсаными и лохматыми или, наоборот, брили голову, но отращивали бороду. Одни писали гениальную музыку, другие - великие картины, которые перевернут искусство, третьи сочиняли сценарии телесериалов. Они небрежно сыпали непонятными словами и горячились. Лёха их понимал с пятого на десятое. Творцы считали его начинающим автором, относились снисходительно, впрочем, не брезгуя занимать трёшку или пятёрку, которые никогда не возвращали.
- Пойми, старичок, - поучал Лёху густо заросший пегой шерстью творец, - главное в искусстве - непредвзятые ассоциации. Остальное - зола! Вот Маяковский придумал «флейту водосточных труб», и это гениально! Ге-ни-аль-но! - с пьяным пафосом восклицал он, размахивая стаканом с портвейном.
Похоже, что все творцы из Викиной компании думали так же, потому что всеми силами расширяли сознание в поисках этих самых ассоциаций. Одни искали их в водке, другие в портвейне с седуксеном, третьи курили травку, а самые неистовые сидели на чём-то более тяжёлом. Со временем и творцы перестали посещать Вику. В то время Лёха заметил, что Вика стала покашливать.
Творцы натащили в дом кучу самиздата. Там было всё подряд: опусы Зигеля и Ажажи о пришельцах, Солженицин, Булгаков, Стругацкие... Лёха хотел знать всё, что нравится Вике, и он старательно читал разлохмаченные распечатки на бумаге с перфорацией. Тогда он впервые прочитал «Улитку на склоне» и «Гадкие лебеди». И странно, книги любимых писателей ему не понравились, показались мелкими, злобными и неумными. От Солженицына он ничего и не ждал.
Как-то Вика увлеклась Кортасаром. «Хроноп-хроноп»» - смеялась она, сияя своими чудными глазами. Лёха в тот же вечер забрал книгу домой и перед сном стал читать.

«Однажды фам плясал как стояк, так и коровяк напротив магазина, набитого хронопами и надейками. Не в пример хронопам надейки тут же вышли из себя, ибо неусыпно следят за тем, чтобы фамы не плясали стояк и тем более коровяк, а плясали бы надею, известную и надейкам и хронопам.
Фамы нарочно располагаются перед магазинами, вот и на этот раз фам плясал как стояк, так и коровяк, чтобы досадить надейкам. Одна из надеек спустила на пол свою рыбу-флейту (надейки, подобно Морскому Царю, никогда не расстаются с рыбами-флейтами) и выбежала отчитать фама, выкрикивая на ходу:
- Фам, давай не пляши стояк и тем более коровяк перед этим магазином.
Фам же продолжал плясать и ещё стал смеяться.
Надейка кликнула подруг, а хронопы расположились вокруг - поглядеть, что будет.
- Фам, - сказали надейки, - давай не пляши стояк и тем более коровяк перед этим магазином.
Но фам продолжал плясать и смеяться, чтобы побольше насолить надейкам.
Тогда надейки на фама набросились и его попортили. Они оставили его на мостовой возле фонарного столба, и фам стоял, весь в крови и печали.
Через некоторое время хронопы, эти зелёные и влажные фитюльки, тайком приблизились к нему. Они обступили фама и стали его жалеть, хрумкая:
- Хроноп-хроноп-хроноп...
И фам их понимал, и его одиночество было не таким горьким."

Прочитанное произвело на Лёху тяжёлое впечатление. Было странное ощущение, что вот-вот автор объяснит, что он хотел сказать, и всё станет ясным. Но Кортасар и не подумал ничего объяснять. Видимо, чтобы понять его, следовало расширить сознание. Лёха вздохнул, бросил книгу на пол и выключил свет.
Потом в её доме появились совсем уж странные личности. Один, дизайнер интерьеров, взялся перестраивать квартиру Вики на современный манер и начал сносить перегородки. Успел он перестроить только стену между кухней и комнатой, но вскоре исчез, оставив квартиру навсегда разорённой. Когда началась приватизация, БТИ наотрез отказалось регистрировать перестроенную квартиру, и улаживать дело пришлось Лёхе, потому что Вика была человеком совершенно неприспособленным к общению с чиновниками.
Последним «приобретением» Вики был Гришка, существо донельзя странное и нелепое. Он был высоченным, тощим и похожим на вопросительный знак. Примерно так в «Крокодиле» изображали зловредных сионистов. Где и кем Гришка работал, Лёха не знал, потому что Гришка мог говорить только на одну тему, а именно, рыбалку. Он имел удивительное звание мастера спорта по спортивной рыбалке. Все деньги в доме уходили на снасти, рыбацкую одежду и тому подобное. Рыбу он таскал вёдрами, сваливал в ванну и требовал её разделывать и готовить. Вскоре квартира воняла как магазин «Океан», и брезгливый Лёха домашние задания по физике и математике для Костика передавал через порог. Гришку же приёмыш не интересовал. Казалось, он просто не замечает мальчика.
Вообще Костик был ребёнком необычным. Он был совсем не похож на мать, зато был точной копией отца, правда, выше ростом. Он был замкнутым, неразговорчивым и очень вежливым. Наверное, это была форма защиты от чужих мужчин, постоянно бывающих в доме. Лёха попытался найти с ним общий язык, но потерпел поражение. Парень читал какие-то книги, во что-то играл на компьютере, а на стенах его комнаты висели плакаты неизвестных Лёхе рок-групп. На вопросы он отвечал вежливо и точно, но сам никогда и ни о чём не спрашивал. К матери он относился с вежливым пренебрежением.
***
Однажды Лёха взял Костика с собой на авиационный праздник. Августовский день выдался ярким, солнечным, но прохладным. Аэродром встретил Лёху гудением турбин, «Авиамаршем» из мощных колонок, привычным запахом авиационного керосина и скошенной травы. Лёха был в форме, многие бывшие сослуживцы его узнавали и приветствовали. Они с любопытством смотрели на мальчика, но вопросов не задавали. На стоянке к Лёхе подошёл командир полка.
- Привет, решил своего привести? Ну и правильно, завидую! А у меня в доме бабье царство, из мужиков только я да кот. Ну что, парень, пойдём, покажу своё хозяйство. А отец пока пусть пиво пьёт!
И седой моложавый полковник, лётчик-снайпер, потащил мальчишку хвастаться своими смертоносными и от того особенно красивыми игрушками. Другие дети с завистью смотрели, как лётчики посадили Костика сначала в кабину «стратега», а потом тяжёлого перехватчика. Транспортники провели экскурсию по громадному «Руслану» и показали рабочее место штурмана. Подарили банку консервов из НАЗа, гильзу от авиационной пушки и технарский берет на верёвочке, вымпелы, значки и авиационную кокарду.
А потом был воздушный показ. Ярко раскрашенные истребители крутили в глубоком августовском небе пилотаж, с рёвом проносились над трибунами, отстреливая ЛТЦ. Мальчишки, зажав уши, радостно вопили, когда «Кубинский бриллиант» выполнял роспуск и лётное поле накрывала волна грохота. Костик молча улыбался, иногда морщась от слишком уж громких звуков.
Всю обратную дорогу парень молча копался в планшете, не задав ни одного вопроса. У подъезда он вежливо поблагодарил Лёху за интересную поездку, аккуратно закрыл дверцу машины и скрылся в подъезде. Пакет с подарками остался на заднем сидении.
***
В то утро Лёха собрался заскочить к Вике - надо было отдать домашнее задание Костика по черчению, вечный болт с гайкой. Черчение парню совсем не давалось.
Лёха знал, что Вика любит поспать, поэтому собирался через порог отдать файлик и бежать по своим делам. Пару раз позвонив, он чертыхнулся и уже собрался уходить, как вдруг замок щёлкнул. Заспанная Вика потёрла глаза кулачком, сладко потянулась и халатик разошёлся...
***
Лёха лежал на спине, боясь пошевелиться. Ему было стыдно и противно. Больше всего ему хотелось встать под ледяной душ и до крови скрести по коже мочалкой. То, что он много раз представлял себе в воображении, о чём мечтал и на что надеялся, произошло быстро и напоминало сдачу анализов. Женщина, лежавшая рядом, сейчас вызывала у него гадливость. Его раздражало всё: воздух непроветренной квартиры, запах духов и женского пота, подушки и постельного белья. Обоняние необычайно обострилось и с тупым усердием подсовывало всё новые и новые чужие и неприятные запахи. Лёху замутило. «Только бы она не поняла, что мне тошно! Как бы половчее сбежать? Сам виноват, чурка нерусская! Не так надо было...»
- Не казни себя, - вдруг тихо сказала Вика.
- Что?!
- Что слышал. Ты ни в чём не виноват... Дело во мне. У меня ну... со всеми так, понимаешь? И с мужем... И с другими тоже... Но ведь это же неправильно? Я знала, что нравлюсь тебе, видела, как ты на меня смотришь, ну и подумала: может, с тобой выйдет по-другому? Но нет, всё то же самое...
А теперь уходи. Пожалуйста.
***
После ноябрьских праздников приморозило. Настоящего снегопада ещё не было, и с тёмного неба сыпала сухая крупа. Она шуршала по козырьку фуражки и сугробиками ложилась на погоны шинели. Асфальт пружинил под ногами, в замёрзших лужах лежали разноцветные листья клёнов и осин. Парковые фонтаны уже закрыли деревянными щитами. Московская зима вступала в свои права.
Был вечер пятницы, Лёха возвращался со службы. Народу в этот час было мало, люди сидели по домам, ужинали, смотрели телевизор. Разноцветные квадратики окон уютно светились на тёмных фасадах домов. Лёха привычно отсчитал окно своей кухни и обрадовался, что оно освещено. Больше всего он не любил приходить домой первым.
Лёха спустился в подземный переход. Половина ламп, как обычно, не горела, а в дальнем конце, у самого выхода, мигала мертвенно-белым светом и противно жужжала уцелевшая лампа. Лёхе показалось, что у стены кто-то стоит. «Пьяный или бомж», - равнодушно подумал он, но, подойдя ближе, понял свою ошибку. Прислонившись к стене, стоял подросток, причём в такой болезненно нелепой позе, что Лёха заподозрил неладное. Он подошёл поближе и понял, что перед ним не подросток, а хорошо одетая женщина.
- Вам плохо? - спросил он. - Нужна помощь?
Женщина с трудом повернула голову, и в очередной вспышке Лёха узнал Вику, несмотря на то, что её глаза и рот в мерзком ртутном свете казались чёрными ямами.
- Вика, это ты!? Что с тобой?
Вика показала глазами себе под ноги. Там лежала раскрытая дамская сумка. Видимо, она собиралась что-то достать из неё, но уронила, а нагнуться не смогла. Лёха поднял сумку и подал Вике. Она оторвала руку от стены, но покачнулась и чуть не упала. Лёха едва успел подхватить её.
- Да что с тобой такое?!
Женщина пошарила в сумке, вытащила яркий баллончик с раструбом. Сунула в рот и нажала кнопку, через пару секунд ещё раз. Потом мучительно сглотнула и прошептала:
- Астма...
- Так тебе же в больницу надо! Я сейчас «Скорую» вызову, постой минуту!
- Нет-х-х... Домой-х-х...
- Да как же домой, ты еле дышишь!
- Домой... Пожалуйста...
- Ну ладно... Идти можешь?
Вика отрицательно качнула головой.
- Ладно, тогда на мне поедешь. А ну-ка!
Лёха поднял женщину на руки и поразился её невесомой лёгкости. Он поудобнее пристроил её на руках и стал подниматься по лестнице. Фуражка съехала ему на нос.
- Вик, поправь фуражку, - попросил он.
- Как поправить?
- Молодцевато!
Вика осторожно поправила фуражку, потом, отстранившись, осмотрела Лёху, сдвинула фуражку ещё немного набок, улыбнулась, потом вдруг схватила его за лацканы шинели, прижалась лицом к шарфу и разрыдалась.
Лёха перепугался.
- Вик, ну не плачь, ну пожалуйста, всё будет хорошо, мы быстро дойдём, а там будет чай горячий, с лимоном, а? Ну, вот и молодец, не плачь ты ради бога. Я не могу, когда плачут!
Вика притихла, но Лёха слышал её больное, свистящее дыхание, и страх не проходил. До её дома он почти бежал. Влетев по знакомой с детства лестнице, он остановился перед дверью.
- Ключи в сумке?
- Открыто...
Дверь и правда была не заперта, везде горел свет. Лёха положил женщину на диван, сбросил шинель и фуражку на пол и снял с Вики шубку и сапоги. Она лежала, закрыв глаза и сжав губы, бледная до синевы. Лёха присел рядом.
- Послушай, ну нельзя же так! Давай я врача вызову, а? Может, посмотрит, укол какой-нибудь сделает, приступ снимет, мало ли...
- Нет... Мне нельзя в больницу... Ни в коем случае. Обещай! И чаю бы горячего...
- Сейчас!
Лёха вышел на кухню и оторопел. Чистая и уютная кухня, знакомая Лёхе до мелочей, превратилась в помойку. Из мусорного ведра тянуло гнилью, в раковине лежала немытая посуда, дорогая кофе-машина была завалена каким-то мусором, на микроволновке виднелись бурые потёки. Лёха наполнил водой чайник, поставил его на плиту и стал искать заварку. Слава богу, заварка в доме была. В пустом холодильнике Лёха нашёл засохший лимон, срезал плесень и бросил ломтик в чашку.
«Что же делать? - думал он. - Ну не хочет она «Скорую», ладно, пусть. Но нельзя же её так оставлять? Одна она и до утра не дотянет. И где этого Костика черти носят?» И вдруг Лёху осенило: «Юрка! Надо ему позвонить! Может, он хоть посоветует, чего делать!» Юрка был военным хирургом и старинным приятелем Лёхи. «Только бы он был дома!»- повторял как заклинание Лёха, копаясь в записной книжке мобильника. В госпитале, где служил Юрка, мобильная связь блокировалась.
Юрка был дома.
- Слушаю, командир партизанского отряда «Голубые плоскостя!» - пробасил он. Это была их игра. По телефону они придумывали друг другу потешные должности и звания. Но теперь Лёхе было не до шуток. Сбивчиво и путанно он начал рассказывать про Вику и её астму.
Через пару минут Юрка прервал его:
- Диктуй адрес!
Лёха заглянул в комнату. Вика задремала, и он решил повременить с чаем. Минут через двадцать к подъезду подъехал юркин джип. Лёха встретил Юру на лестнице. Громоздкий хирург, бывший боксёр, заполнил собой маленькую прихожую
- Где? - спросил он.
Лёха провёл его в комнату. Юра пододвинул к себе стул, и положив на него металлический чемоданчик, щёлкнул замками. Чемоданчик раскрылся, из него выехали полки с кармашками, заполненные ампулами, коробочками и медицинскими инструментами.
- Выйди, - коротко сказал врач.
Лёха ушёл на кухню и полчаса бездумно стоял у окна, глядя на пустой и скучный переулок. Наконец он услышал скрип рассохшегося паркета и обернулся. В кухню вошёл Юра, вытирая руки влажной салфеткой.
- Она тебе кто? - хмуро спросил он, понизив голос.
- Она? Никто... В школе вместе учились.
- Никто? Хм... Ты на рожу свою в зеркале посмотри, ты же чёрный. Но это дела твои. У неё семья есть?
- Есть. Сын взрослый.
- Ага. Тогда скажи ему: месяц, не больше.
- Что месяц? - переспросил Лёха.
- Жить ей осталось месяц, вот что.
- Как месяц? Почему месяц?! У неё же астма...
- Да какая к херам астма! Рак у неё, рак, понял? В последней стадии. Она поэтому от «Скорой» и отказывается. Дома хочет. Такие дела... И вот ещё что: ты меня к ней больше не зови, не приеду. Не потому что не хочу, а потому что ничем помочь не смогу, и никто не сможет. Ну всё, я погнал.
Лёха протянул ему заранее приготовленные деньги.
- Юр, вот...
Хирург недовольно засопел.
- Отлезь, военный!
- Ну хоть за бензин возьми!
- Сказал же, пошёл в жопу! И ты это... Домой придёшь, стакан водки накати, понял?
Юра легонько толкнул Лёху кулаком в грудь и ушёл.
Лёха заварил чай и понёс в комнату.
- Кто это был? - спросила Вика.
- Друг мой, военный врач, хирург.
- Хороший... - шепнула женщина, - добрый.
- Ты-то сама как?
- Сейчас хорошо. Он мне два укола сделал, и сразу полегчало. Вон, ампулы лежат.
- Вижу, сейчас выброшу, а то, не дай бог...
- Он не велел.
- Почему?
- Ну, понимаешь, если вдруг придёт другой врач, он должен знать, что мне кололи. Так полагается.
- А, ну ладно, а я и не знал. Давай-ка чайку попьём. Да лежи ты, я сам тебя подниму.
Лёха нагнулся над Викой и мысленно вздрогнул. На её лице почти не было бровей и ресниц, а во рту не хватало двух передних зубов. Под натянутой бледной и как бы истончённой кожей проступали кости черепа. Вика перехватила его взгляд.
- Что, уродина? - усмехнулась она.
- Нет. Для меня нет, - тихо сказал Лёха и сделал то, о чём мечтал много лет: прикоснулся губами к её переносице.
***
Вика на глазах оживала. Она с удовольствием пила чай. Вдруг в её глазах метнулись бесенята.
- А помнишь: «Однажды фам плясал как стояк, так и коровяк напротив магазина, набитого хронопами и надейками»?
- «Хроноп-хроноп-хроноп...» - в тон ей улыбнулся Лёха. - Господи, какая несусветная дурь...
Хлопнула входная дверь и в комнату заглянул Костик.
- А, дядя Лёша, добрый вечер. Что-нибудь с мамой?
Лёха вышел в коридор и тихо и зло сказал:
- Что ж ты мать одну бросил? Я её в подземном переходе подобрал. А если бы разминулись? Замёрзла бы насмерть!
- Да она уже не в первый раз уходит. Не хочет дома сидеть. Не запирать же её?
- А ты знаешь...
- Знаю, - жёстко ответил парень. - Спасибо вам, что маме помогли. Дальше я сам.
- Ладно, раз знаешь, тогда я пошёл, - вздохнул Лёха. - Если что, звони. И это... Посуду помой, разгильдяй!
***
Шли дни. Лёха несколько раз звонил Костику. Тот вежливо отвечал, что маме не хуже, и ей ничего не нужно. А потом Лёхе пришлось улететь в командировку в Ахтубинск, на полигон Лётно-испытательного центра. Климат там тяжёлый: летом над аэродромом висит липкая, одуряющая жара и сводят с ума тучи мошкары, а зимой людей сдувают с бетона ледяные, сырые ветра. Проклятое место.
Командировка выдалась трудной, нервной и безрезультатной. Москва хотела одного, командование ГЛИЦ другого, а Лёха пытался найти решение, хоть как-то устраивающее обе стороны. Ясное дело, что задача была не по его погонам и решаться будет не здесь, а в Двадцать третьем доме на Пироговке, в Главном штабе ВВС. Но военная машина, лязгая металлом, как допотопный лифт, ползла по давным-давно проложенным рельсам. По-настоящему перевести дух Лёха смог только на борту полупустого военного Ту-134.
Имел место обычный авиационный бардак. Вылет задерживался, потому что сначала кого-то ждали, а потом что-то грузили. Лёха успел хлебнуть «Шпаги» из фляжки и закусить дарами Волги. Вольготно расположившись на пустом ряду, Лёха достал диктофон и стал прослушивать свои записи: утром ему предстояло докладывать по результатам командировки. Пока он обдумывал рапорт, самолёт взлетел. Командиру корабля, видно, надоело стоять на бетоне, и он пилотировал «Туполёнка» как истребитель, быстро забираясь на эшелон.
Перед тем как задремать. Лёха стал бродить по трекам плеера, подыскивая музыку по настроению, и вдруг услыхал:

Is this the real life? Is this just fantasy?
Caught in a landslide, no escape from reality.
Open your eyes, look up to the skies and see...

Ему вдруг стало стыдно. Вика! Как она? Он совсем забыл про неё и две недели не звонил! Лёха достал мобильник, но связи не было.
На Чкаловском он сразу же позвонил Костику.
- Добрый вечер, дядя Лёша, а я вам звонил, но телефон был отключён.
- Я в командировке был, там мобильной связи нет, вот только прилетел. Как мама?
- Мама?.. Вчера девять дней было.
С трудом ворочая огромным, шершавым, непослушным языком, Лёха через силу спросил:
- Она... умерла дома?
- Нет, в больнице.
- Но ты был с ней?
- Нет, зачем? Она всё равно уже никого не узнавала.

Too late, my time has come,
Sends shivers down my spine, bodys aching all the time.
Goodbye, everybody, Ive got to go,
Gotta leave you all behind and face the truth.
Mama, ooh, I don want to die,
I sometimes wish Id never been born at all.