Солдатский хлеб.

Время странная субстанция, наворачивается на стержень памяти человека как суровая нитка, местами чуть разлохмачиваясь, местами сбиваясь в пучки, эти самые пучки порой становятся столь плотными, что оставляют узелки, узелки на память. Вот так и живем с этой ниткой, то забывая поток событий, которые когда-то были существенными, а потом разлохматились за чередой других, а то разглаживая нить воспоминаний наталкиваемся на узелок и в памяти возникает событие, которое уж и вспомнить казалось бы и не чаял. Месяц назад, заскочив по пути на дачу в сельский магазин, купил буханку белого хлеба, не нарезной батон, не булку, а формовой «кирпичик» белого хлеба, чуть короче обычного «Бородинского», повыше, отличающегося от «московского стандарта» формового хлеба. Вот и зацепило...
Рука приняла буханку, почти невесомую, но полную... Полную чего? Да, пожалуй, так сразу и не объяснить. В руке было живое ощущение ХЛЕБА. Корочка, чуть шероховатая, дышащая теплом, верх буханки прямо лоснился, на легкое сжатие хлеб откликнулся четким «дыханием». Под сердцем аж защемило, мозги судорожно рванули за кончик нити, разматывая события до того самого места, где был запрятан узелок, узелок с памятью о солдатском хлебе.
Впервые по-настоящему я ощутил вкус солдатского хлеба, будучи семилетним пацаненком, в Ребольском Краснознаменном погранотряде. Там наносившись по близлежащей тайге, с ее бесконечно высокими реликтовыми соснами, наскакавшись по гранитным валунам на побережье бессчетных озер, мы бежали к отрядной столовой, где в окно выдачи хлеборезки, назвав фамилию отца, получали от улыбающегося «бойца-хлеборезки» буханку белого хлеба «в счет пайка». В отряде пекли свой хлеб. Это было нечто сверхестественное. Запах был опьяняющим, буханка ровненькая, но по форме была чуть короче городской, которую я помнил, по «академической» Москве и предкарельскому Ленинграду. Проводя ладошкой по боку буханки, я чувствовал ее шероховатую поверхность, почти суровую, до того хорошо она была пропечена, а корочка... Эх, братцы! Какая там была корочка! Светло-коричневая, глянцевая, которая просто сияла на солнце, когда ты выносил хлеб на улицу, счастливый от собственной безнаказанности, так как до дома, хлеб точно было не донести, а за паёк все равно вычтут. Эх! Вгрызаясь в хлеб, царапая нос о пропеченные стенки горбушки, отрываешь зубами его мягкое, податливое нутро. Ка-а-айф! Пористое нутро хлеба, его суть, отливающее восковой спелостью тепло. Нет, передать это на бумаге невозможно, это таинство. Таинство, через которое нужно пройти. Нет, мы не думали о труде пахаря, перед глазами не возникали бесконечные поля с колосящейся пшеницей, не было этого. Но осознание того, что в этом первом по-детски жадном откусывании есть нечто природное и магическое, было. Смачно хрустя горбушкой, переговариваясь между собой с набитым ртом, мы бежали опять в тайгу или на озеро, чтобы вечером, получать опять от матерей претензии и подзатыльники за то, что ужин остался почти не тронутым, и готовить они нам больше не будут, раз нам черники с брусникой хватает. Черники, брусники, клюквы, грибов, рыбы и дичи действительно было завались, но что это все было без солдатского хлеба?
Годы шли, менялись места службы отца, потом я сам служил, но в памяти навсегда засел вкус того хлеба, деревянный желоб практически цвета белого янтаря, ободранный тысячами буханок хлеба, который грузили на «хлебовозку», развозя на ближайшие заставы. Стайку пацанов, которые неслись зимним днем к обеденной выпечке «за крошками». Не было ничего вкуснее, чем крошки горячие, еще парящие от тепла буханок на тридцатиградусном морозе, хрустящие на зубах. Умопомрачительное ощущение: теплая жменя крошек, стремительно отдающая тепло морозу, забрасывается в рот, а там, чуть похрустывая на зубах, наполняет рот вкусом и еще таящимся, где-то внутри теплом.
Меняя места службы, разменивая годы, приобретая друзей, врагов и жизненный опыт я приходил к выводу, что нет ничего вкуснее солдатского хлеба, а уж мне довелось поесть его вдоволь, во всех его проявлениях. Был и «заставской», и «отрядный», и «отдельский», и «корабельный», у каждого из них был свой вкус, но их объединяло одно, этот хлеб прошел через руки, он был живым. В нем не было того, что частенько присуще городскому хлебу, с его бездушием индустриальной технологии, когда даже горячий батон после отламывания горбушки и ее поедания не зовет к дальнейшей «трапезе голодного вороненка». Нет этого, ну разве что за исключением хлеба с Красной Пресни. Он не хранится, крошется и кислит уже через сутки, а я вот вспоминаю как ребята из бригады сторожевиков, уходя на границу, морозили черный ржаной хлеб, загружая холщевые мешки с буханками с аккуратностью достойной снарядов, чтобы потом их разогревать там, в море, мотаясь без возможности зайти на базу за «свежачком». Помню, рассказ Димки Охотникова, который снайперил в знаменитом «полтиннике», 350-ом ВДП под Кабулом, который рассказывал о кофейно-чайном супе, который они жрали трое суток, вылеживая в засаде караван с оружием и мечтали о сухарях. А 88-ом, нам привезли из Кабула пакистанский чай, целый мешок и сухарей, обычных пайковых. Мы лихо заварили чай, а потом сидели и молча грызли сухари... Потом забыли про чай и напились водки, тихо перебирал струны гитары Охотников, учебники были задвинуты на угол подоконника, за дверями посапывали однокурсники, а мы грызли армейские сухари и пили водку не чокаясь.
Видимо такова доля солдатского хлеба, давать ощущения полноты жизни в новорожденном своем состоянии и отрезвляюще тормошить память будучи уже в сухаре.
Не знаю зачем я все это пишу, ведь тут нет ни намека на «смысл жизни» или юмора, но просто в руках была буханка ЖИВОГО ХЛЕБА, и дай Бог, чтобы каждому солдату, да и всем нам его хватало.

БОРТЖУРНАЛ N 57-22-10

Памяти ВВС СССР посвящается

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СОЮЗ

ГОЛОВА КАПИТАНА КЕЗИКОВА

Тот же зимний день, 10 декабря. Южная площадка. Лейтенанты после первого прыжка, умиротворенные, как после бани, смотрят на продолжающиеся прыжки. Вертолет приземляется, забирает очередную группу, взлетает, выбрасывает, снова приземляется. Вот еще несколько летчиков стоит в полном снаряжении в ожидании вертолета. Все в шапках с опущенными и завязанными под подбородком ушами, и только капитан Кезиков, любящий порядок и безопасность, - в мотоциклетном шлеме. Он протягивает солдату фотоаппарат и просит сфотографировать. Солдат прицеливается, капитан позирует боком, чтобы в кадр попали оба парашюта - основной и запасной.
Отряд загружается в вертолет, машина уходит в небо. Народ внизу наблюдает, как из открытой двери выпадают черные точки, летят вниз, - над ними вспыхивают купола, человечки качаются под ними, плывут друг за другом.
Вдруг по толпе наблюдающих пробегает тревожный вздох. Когда над одной из точек раскрылся купол, от нее отделилась еще одна точка и полетела вниз. Что это? - гадают в толпе. - Может быть, запаска отцепилась, или унт слетел с ноги?
Точка стремительно приближается к земле. Человек, от которого она отделилась, висит под куполом без движения. Предмет летит прямо на площадку. Несколько человек - в их числе и лейтенанты, - бросаются бежать к предполагаемому месту падения неизвестного предмета. Кто-то уже рассмотрел в бинокль, что человек под куполом - в летных ботинках, а в этой группе все, кроме капитана Кезикова, были в унтах. Значит, разделился именно капитан Кезиков.
- И надо было ему фотографироваться перед взлетом! Вот тебе и сбылось! - кряхтят бегущие. - Может, при открытии стропы перехлестнулись, и ему голову оторвало? И очень даже просто...
Предмет врезается в снег у самого края площадки. Все останавливаются. К месту падения осторожно приближается один, заглядывает в снежную воронку... Нагибается, запускает в снег руки... Все замерли, заранее трагически морщась.
- ГОЛОВА КАПИТАНА КЕЗИКОВА! - кричит он и поднимает над собой пустой мотоциклетный шлем.

Пасхальная история.

Когда (и если) эта история увидит свет, еврейская Пасха уже закончится. Ну да ладно - я об этом услышал только вчера и спешу доложить не-циничной части биглерианцев.
Заранее прошу извинения за возможные фактические неточности.
Но я ведь не раввин - я только тесть раввина, причем, недоучившегося:-))

Наверное, многие знают, что у верующего еврея к моменту начала Песаха не должно оставаться в доме ни крошки хлеба или чего-нибудь еще, связанного с дрожжами - пива, например.
Поэтому существует обычай "продажи" всего этого дела не-еврею, а потом "выкупа" после окончания Пасхи.
Стоят, к примеру, у тебя пара ящиков пива.
Относишь их к соседу-китайцу и продаешь за доллар.
Через неделю, когда праздник закончится, забираешь пиво обратно, а доллар возвращаешь
Я и подумать не мог, что это правило относится и к производствам!

То есть хлебопекарня или пивоваренный заводик тоже должны сменить хозяев, если хозяева - верующие иудеи!
Или, например, океанский лайнер. На нем ведь есть хлебопекарня!
Значит, и он должен жечь руки ортодоксального собственника и, соответственно, должен быть продан в предверии Пасхи!

Мой зять однажды присутствовал на такой операции.
Вот его описание процесса.

Собрался Совет Директоров. Все - чин-чинарем - "Акулы Капитализма"
На заседание приглашен "гой" - кастелян соседней иешивы. Сам он - ирландец, но почти всю сознательную жизнь крутится среди евреев. (Меня с ним, кстати, познакомили, но я ведь не знал, что он такая важная персона!).
С ним подписывается совершенно официальный договор о продаже ему "заводов, газет, пароходов"(с) на сумму Х миллионов долларов. Задаток составляет всего 20 долларов. Если в течение недели(продолжительность Пасхи) Покупатель внесет оставшуюся сумму, он станет РЕАЛЬНЫМ собственником компании. Если нет - компания возвращается в собственность прежних владельцев. А тому парню вернут его 20 долларов.
И еще пару сотен - "за хлопоты"

И вот договор подписан. Гордый новый "президент компании" под аплодисменты занимает председательское местп. В течение недели он будет хвастаться этим документом в ирландских барах Кливленда.
А сколько споров он выиграет у приятелей?
"А спорим на 100 долл. что я являюсь президентом компании такой-то!"

О пользе и вреде печного отопления.

Заранее прошу прощения, но рассказ будет опять связан с разного рода учениями , занятиями и тому подобными явлениями, чем так любили заниматься в армии в советские времена. Сейчас то же кстати любят, но такие мероприятия требуют немалых финансовых затрат и поэтом у проводятся гораздо реже. Вообще я считаю, что самые интересные истории как раз и происходят в момент вот таких действий, будь то поход в лес за грибами, поездка на рыбалку, отдых на море, то есть в ситуациях нестандартных, а поэтому запоминающихся. И так начнем.
Дело было в году так 1987, я молодым лейтенантом попал служить в полк реактивной артиллерии, для непосвященных в грубой форме объясняю - видели как стреляют «Катюши»? Ну вот это и есть реактивная артиллерия. Полк этот находился в Монголии, стране, мягко говоря, с суровым климатом. Не Северный полюс конечно, но зимы там очень и очень холодные. И поехали мы той зимой на плановые зимние учения. Приехали на полигон, расположились, расставили технику, начали понемногу устраивать быт. Была у меня машина, ГАЗ-66 с будкой. Будка деревянная, самодельная, оббита железом, с печкой-буржуйкой, с откидывающимися нарами, столиком, одним словом - мечта «браконьера» и рыбака, а не машина.
Отвечал за эту чудо-технику водитель, солдат второго года службы, умудренный солдатским опытом, смекалистый от природы парень. Надо сказать что следил он за состоянием этой машины ревностно и с прилежанием, всегда все было чисто, всегда там были дрова и уголь, ну все как положено. Ну значит стали мы готовиться к ночлегу. Кроме водителя в экипаже этой машины был еще один солдатик. Вычислитель. Там с линейкой и циркулем обучен работать, температуру воздуха измерить и другие разные мелкие дела делать. Надо сказать, что в артиллерии с разного рода вычислениями приходится сталкиваться на каждом шагу. Поэтому глупых солдат на такие должности не ставили. Вот готовимся мы к ночлегу, затопили печку-буржуйку в будке, ждем когда разгорятся дровишки. Но что-то слабо они горят, дым ползет во все щели, скоро стало нечем дышать. Здесь я даю команду обоим бойцам сделать наконец что-нибудь. Дрова вроде сухие, но почему то не горят. Нет тяги. Почему? Наверное труба засорилась, или попало в нее что-то. Ну так прочистите, черт вас побери, замерзать нам что ли? Я пошел посмотреть, как там расположились наши соседи, машина управления связи. Пробыв у связистов минут 10 возвращаюсь обратно. Захожу в будку и вижу следующую картину.
Сидит на скамейке наш вычислитель, лицо цвета спелой вишни, ни бровей , ни ресниц на нем не наблюдается. Прижимает он мокрое полотенце и тихо матерится. Начинаю разбираться что случилось. Оказывается это результат прочистки дымоходной трубы. А чистили они трубу следующим образом. Вычислитель полез на верх, на будку, прихватив с собой молоток, и решил он этот молоток бросить сверху в трубу, если что-то есть в трубе, то под тяжестью молотка все это вылетит обратно в печку, вместе с молотком.
Тем временем водитель, как человек технически грамотный, но немного ленивый, решил провернуть более изощренный метод прочистки. А именно - намочил хорошенько тряпку бензином, положил он ее в печку и поджег, рассчитывая, что при воспламенении паров бензина произойдет динамический удар, и все что там в трубе есть, вылетит по трубе наружу. Естественно оба своих действий не согласовывали и находились так сказать в автономном плавании друг от друга. И вот представьте себе такую картину: Тот который на крыше, бросает в трубу молоток и заглядывает туда. В надежде увидеть как он
( молоток) благополучно приземлится в печке, другой в то же время поджигает тряпку с бензином.
Как и рассчитывал наш инженерно подкованный друг, пары бензина при воспламенении вызвали небольшой взрыв и тот пресловутый динамический удар. Превратив на несколько секунд сугубо мирную печку-буржуйку в подобие огнедышащего Змея Горыныча. Змей дохнул прямо в лицо нашему бедному вычислителю. Результат такого «пыха» был в прямом смысле слова «НА ЛИЦО» Я стоял и смотрел на него, не зная что делать, плакать или смеяться. В дальнейшем я еще не раз встречался с изобретательностью и находчивостью нашего российского воина. И надо сказать не всегда результат такой изобретательности был столь плачевным.
А в той истории все обошлось, солдата отправили в санчасть и через некоторое время он снова был как говорится в строю. Но печку топить не любил принципиально.