Крах капитана Гитлеревича

Младенец Гитлевич уродился сволочью.
Во время обряда Крещения он с такой яростью опорожнил мочевой пузырь на крестного, что тот до конца обряда держал постылого ребенка на вытянутых руках, а когда местный батюшка подступился к нему с ножницами, чтобы срезать прядь волос, Гитлевич начал так орать и извиваться, будто ему, насквозь православному, собирались сделать обрезание. Сделав пару попыток, батюшка нецерковно сплюнул и, пробормотав: «Все равно нечего стричь!», отступился.
Как обычно, незаконченная инсталляция оказала свое действие тогда, когда переставлять ядро операционной системы было уже поздно, и к тридцати годам Гитлевич стал законченной, вполне сформировавшейся сволочью с реденькими желтыми волосами и водянисто-голубым взглядом. Когда Гитлевич злился, на его лице появлялись темные пятна, и лицо становилось похожим на коровье вымя.
За неприятный внешний вид и пакостный характер Гитлевича в детстве много и старательно били, поэтому он записался в секцию бокса и начал поодиночке отлавливать своих маленьких недругов. Тогда за него принялись ребята постарше.
Гитлевич был единственным из населения окрестных деревень, кому удалось поступить в военное училище. Он очень хотел быть летчиком, но перед поступлением его как-то особенно крепко отлупили, и он стал хуже видеть правым глазом. Из-за этого курсант Гитлевич попал на факультет офицеров боевого управления Челябинского училища штурманов. Зрение потом восстановилось, но на летную специальность его все равно не взяли.
Окончив училище, лейтенант Гитлевич преисполнился такой неизбывной гордости за свое великое свершение и необозримый объем приобретенных знаний, что на окружающий мир стал смотреть свысока и разговаривать с коллегами, пренебрежительно цедя через губу слова.
Сослуживцы его недолюбливали и старались с ним не общаться, а солдаты откровенно ненавидели, и за глаза звали Гитлеревичем.
Должность офицера боевого управления (ОБУ) в истребительном полку - одна из самых собачьих. Эти дети подземелья с серо-зелеными, как у морлоков, лицами лишь иногда вылезают из подземных залов управления, чтобы с удивлением взглянуть на желтое солнце, голубое небо, зеленую траву и пятнистый автобус группы управления, и опять нырнуть в сырой бункер, чтобы глядя на оранжевое колесо индикатора кругового обзора с золотыми искорками-целями, самозабвенно орать на пилотов и расчеты РЛС.
ОБУшнику живется куда хуже гражданского авиадиспетчера. Его главная задача - наводить группы перехватчиков на группы целей, помнить позывной, скорость, высоту и выполняемое упражнение каждого, не допускать опасного сближения, следить за гражданскими бортами, которых в московской зоне немеряно, и за абсолютно отвязными «кукурузерами» и вертушками. Хорошо еще, когда перехват «на потолке», а если на минимуме, метрах на 700-800, то тут уж смотри в оба, ОБУ обтекает, как Снегурочка над костром и матерится в три горла.
Прочий авиационный люд, зная о нелегкой доле ОБУшников, на них не обижается, поскольку после первого стакана они обыкновенно становятся нормальными, но офицер боевого управления Гитлевич, который к началу описываемых событий дослужился уже до капитана, оставался сволочью и в компании и за столом, поэтому с ним не дружили, но и в конфликты старались не вступать. И служить бы ему до предельного возраста, методично портя кровь сослуживцам, но на дороге некачественно окрещенного Гитлевича вдруг оказалась яма, вырытая кощунственными руками двух атеистов - майора и старлея.
День был нелетный, в полку была Предварительная подготовка, и мы с шефом тоже копались в индикаторной машине, гоняя из шкафа в шкаф радиолокационных гремлинов, как вдруг каркнула громкая связь:
- Дренаж! Высокое на меня дай! - Я узнал голос Гитлевича.
- Сокол, нахуа тебе высокое? - фамильярно спросил шеф. - Полетов-то нет.
- Дренаж, дай высокое на КП! - не унимался ОБУ.
- Сейчас дам, - ответил ротный, на самом деле не собираясь включать излучение. По сроку службы шеф непринужденно клал на мелкое начальство. Если бы станция действительно была нужна перелетчику (самолету, перелетающему с аэродрома на аэродром) или аварийному борту, нас бы давно предупредил свой человек на КП дивизии - дежурный по связи.
Мы продолжили заниматься своими делами, а Гитлевич с КП нудно долдонил:
- Дренаж, Дренаж, высокое дай! Дай высокое!
- Ну, бля, дятел тоскливый! - не выдержал шеф, - сейчас будет ему высокое! - и вылез из аппаратной. Заскрипела дверь каптерки, и вскоре шеф вернулся, неся в руках ржавый магнетрон чудовищных размеров от какой-то доисторической РЛС.
- Курбаныч, - позвал шеф, - ты Гитлеревича с КП знаешь?
- Так точна! - ответил сержант Курбанов, - его все знают...
Курбанов был узбеком, толковым и понятливым парнем, после армии собирался поступать в университет, но имел внешность торговца дынями с Центрального рынка, чем мы бессовестно пользовались. Проверяющие рыдали от умиления, когда маленький, неказистый узбек с сильным акцентом, но без единой ошибки, докладывал на Итоговой проверке о миролюбивой внешней политике СССР. После проверки акцент, кстати, волшебным образом пропадал. Экологическая ниша Курбанова в армии состояла в том, что он в нужную минуту как хамелеон мог прикинуться тупой чуркой, не понимающей по-русски.
- На, - сказал шеф, протягивая Курбанову магнетрон, - сходи на КП, отдай Гитлеревичу, да смотри, ржавчину не стряси. Если спросит, что это, мол, такое, скажешь: «Майор Садовский приказал вам дать высокое!»
Через четверть часа громкая связь хрюкнула и замолчала.
- Сработало! - удовлетворенно заметил шеф. - Пиши диссер, скубэнт, «Роль магнетронов Ми-25 в воспитательном процессе».
- Он вам, товарищ майор, этой шутки не простит, такая сволочь злопамятная! - сказал я.
И как в воду глядел, точнее, в кривое зеркало.
На следующие полеты нам опять выпало летать с Гитлеревичем. Шефа на точке не было, поэтому бережно накопленные Гитлевичем за три дня запасы яда прямо-таки сочились из моего динамика громкой связи.
День был хмурый, с сильной облачностью, поэтому индикатор был забит кляксами метеообразований. И тут Гитлеревичу вздумалось лично поуправлять РЛС.
- Дренаж! - заорал он - Включай защиты!
Защитами у нас называют особые схемы, которые способны несколько уменьшать плотность засветок от облаков, но снижают дальность обнаружения, поэтому пользоваться ими нужно аккуратно и с большим разбором. О том, что защиты в РЛС есть, Гитлевич знал, о том, как ими пользоваться - нет, однако сомнения ему были чужды.
Я посмотрел на ИКО. Перелетчик из Шаталова был еще километрах в 170; выключить защиты я по-любому успею, прикинул я, и зная, что наши разговоры пишутся на пленку в трех местах, «включил дурака»:
- Есть включить защиты! Какие прикажете включить?
Не ожидавшей такой легкой победы над строптивыми «облученными», Гитлевич проорал:
- Все, блянах, включай!
- Есть включить все защиты! - четко, под запись, выдал квитанцию я, и быстро перекинул с десяток тумблеров. Экран РЛС мгновенно очистился.
- Во-о-т, блянах, - удовлетворенно хрюкнул Гитлевич, - сами же хер догадаетесь, все я должен! Э! Э! Э! А где, блянах, цели?
- При подлете к точке появятся, - успокоил его я, - согласно ТТХ при всех включенных защитах дальность обнаружения снижается на 50%.
Мне было интересно, как Гитлеревич будет выбираться из дерьма, в которое вляпался по личной инициативе, но внезапно события приобрели неожиданный оборот. На КП послышался знакомый бас командира полка:
- Где перелетчик? Где перелетчик, я вас спрашиваю? Где он?! Почему я его не вижу на ИКО?! Ах, вы управляли?!! А какого полового х#я, товарищ капитан, вам зашло в голову управлять РЛС? «Облученные» наши ее по 20 лет пидорасят, и то разобраться ни хера не могут! А вы кто такой? Что-о-о? Вы ОБУ? Не-е-ет. Вы - не ОБУ. Вы - никто!!! И зовут вас - никак!!! А ну, собирайте шматье и пи#дуйте с КП, я вас с наряда снимаю нах!!! Да, бля, вот щас командир садят за ИКО и сам будет летать вместо сопливых капитанов, которые вместо того, чтобы писюна в кармане теребить, лезут станциями, бля, управлять! Вон!!!
Официально-ледяное «вы» командира звучало как череда пощечин: он уже не считал Гитлеревича своим и не говорил ему «ты».
Гитлеревичу тогда командир под горячую руку влепил «неполное служебное соответствие», но от дежурств на КП не отстранил. Впрочем, судьба уверенно вела своего подопечного к цели, и крах капитана Гитлевича наступил через месяц. И опять в мое дежурство, только я в тот раз оказался не участником представления, а зрителем.
Готовясь на КП к предстоящим полетам, Гитлевич большую часть ночи не спал, а под утро решил подремать свои законные 4 часа до приезда группы управления. Обычно солдаты, завидев на рулежке знакомый автобус, будили оперативного, и он, приведя себя в порядок, как положено, встречал командира в зале управления.
Но в этот раз всегда аккуратный Гитлевич забыл приказать сержанту, чтобы тот его разбудил. Всегда приказывал, а в этот раз забыл, чем сержант, естественно, и воспользовался.
В начале предполетных указаний командир и не заметил отсутствия в строю оперативного, но вот пришла очередь его доклада, а оперативного нет!
- Где оперативный? - удивился командир. Все молчат.
- Начальник КП! Где ваш оперативный?
Молчит и он. Командир начал звереть.
- Дежурного по КП в зал управления!
Кто-то метнулся в коридор и привел сержанта.
- Товарищ полковник, сержант... по вашему приказанию...
- Кто оперативный? - прервал его командир.
- Капитан Гитлевич, товарищ полковник.
- Где он?
- Отдыхает...
- Что-о-о?!
- Так точно. Отдыхает, ну, спит...
- Поня-а-атно...- протянул командир, - умаялся, болезный... Не будить! Я потом сам.
На этом на карьере капитана Гитлевича и на нашем рассказе можно поставить точку.
Гитлевич вылетел из партии и с КП и осел на какой-то должности в учебно-лабораторном отделе, с которой спившихся капитанов выносят ногами вперед.
Мир праху твоему, плохой человек.

Велик Яворовский полигон, обширен. Есть где на свободе разгуляться, да показать удаль и силушку богатырскую. И приезжали, и показывали богатыри со всея ПриКВО и удаль и силушку. Даже авиаторы один раз прилетали, прицельное боньбометание отрабатывали. Правда, опосля ихних прицельных боньбометаний такой котлован посреди полигона остался, что силами соседнего дисбата его в озеро преобразили, чтобы танкистам было где преодоление водных преград отрабатывать. Больше авиаторов на полигон не пускали, ибо одно озеро - хорошо, а вот ежели они каждую неделю повадяться так метать, это же не полигон будет, а одна большая яма в колдоёбинах.
Но сказание наше совсем не об авиаторах, а очень даже об артиллеристах. Прибыла как как-то на стрельбы батарея одна. Да непростая батарея, а очень даже батарея гаубиц 250мм. Надолго, надо сказать, прибыла, сурьёздно так пострелять. Личный состав осмотрелся слегка, соорентировался на местности и начал в свободное от пушкарского дела время осваивать соседнее село. В селе богатырей-артиллеристов интересовали в основном два аспекта: изделия местного народного промысла в виде уникальной буряковой самогонки (уникальность данного зелья заключалась в том, что несмотря на многоступенчатую очистку через противогазные фильтры, самогонка сохраняла мутно-серый цвет и неповторимый сивушный букет, напоминающий запах дизтоплива) и культурные связи с местным гражданским населением в лице молоденьких поселянок.
И была на то воля небес, чтобы в один из тихих романтических вечеров одна уже не очень молодая поселянка застукала на сеновале сержанта-наводчика одной из гаубиц на одной молоденькой поселянке (точнее, поселянка была на сержанте), к несчастью являющейся дочкой застукавшей. Если убрать из речи поселянки-матери матерные (извините за тавтологию) выражения и перевести эту речь с западноукраинского диалекта, то общий смысл речи был примерно такой: "Ты подло соблазнил мою дочь, силой овладел ею и завтра же я приду с участковым к твоим командирам и посадят тебя как миленького за надругательство над невинным дитём". Поскольку высказавшись, поселянка-мать сразу приступила к активным действиям, принявшись метать в "насильника" очень кстати подвернувшиеся поленья, последнему ничего не оставалось, как выняв свою "гаубицу" из поселянки-дочки, позорно бежать с поля боя.
Находясь в расстроенных чувствах, сержант раздобыл в селе боттл "буряковки" и, употребив большую часть вовнутрь, решил, что раз дисбата всё равно не миновать, то надо хотя бы отомстить. И решил он бабку, его застукавшую, застрелить. Будь сержант обычным мотострельцом, то порешил бы он поселянку из верного "калаша" и вся недолга, но...! Сержант был артиллеристом и посему решил прикончить бабку из вверенной ему гаубицы (250мм). Прихватив боттл с остатками буряковки, он направил стопы свои в направлении батареи. Как он пробрался мимо часовых? А х... его знает, скорее всего, часовой просто беззастенчиво дрых. Факт в том, что в час Хэ сержант оказался у вверенного ему орудия, сверившись с картой, по таблицам расчитал наводку и заряд, зарядил пушку (250мм, в одиночку!) и пульнул по дому ненавистной поселянки. Произведя выстрел, он допил остатки "буряковки" и погрузился в нирвану. Весь последующий шухер вместе с ритуальным плясками начальства над его бесчуственным телом он пропустил и очнулся уже под арестом.
А бабка что? Цела бабка. Как всегда случается, при ведении боевых действий между сторонами страдает мирное население и инфраструктуры. Снаряд (на бабкино счастье - только учебная болванка) упал в нескольких метрах от её хаты, поразив находящиееся во дворе строение типа сарай, который сгорел дотла. В качестве пострадавшего гражданского населения выступали погибшие куры и свинья, которые находились в данном сарае, а в качестве разрушенных инфраструктур фигурировал самогонный аппарат, спрятанный там же. Комбат хватал находившегося в нирване сержанта за грудки, тряс, и брызгая слюной, орал:
- Если бы ты, сука, так на стрельбах стрелял - тебе бы, гад ты этакий, цены бы не было!!!
Чем закончилась данная история?
Сержант получил год дисбата и, как передавала солдатская молва, чуть не застреленная им поселянка возила ему туда передачи. А когда он вышел, то вернулся в это село и стал зятем этой бабки. Как гриться, хотите верьте, а хотите - нет!

К празднику ВВС, ветеранам посвящается

В 44-ом году моего деда демобилизовали с фронта и направили на восстановление народного хозяйства - в район р. Алдан строить гидроэлектростанцию. А так как он занимал руководящую должность, ему полагалась "персональная" бричка с "водителем". Строительство велось преимущественно силами заключенных, поэтому и конюх был с поселения (но был он не зек, а скорее ссыльный). Звали его Василий Макарыч и в "прошлой" жизни он был первоклассным летчиком. Это предыстория, а история о том, как он оказался на этом поселении.
Как-то прилетела в их авиационный полк делегация американских друзей по
ленд-лизовским делам. Им был выделен Дуглас (военно-транспортный самолет, больше похожий на сарай с двумя моторами) и два лучших летчика, один из них и был Василий Макарыч. И вот в один из перелетов, после очередной "поляны", посвященной дружбе народов и будущей победе, разгоряченные алкоголем американские друзья, попросились в кабину и стали просить русских летчиков показать свое мастерство. Им дипломатично стали объяснять, что этот самолет не предназначен для фигур высшего пилотажа и годится только для полетов по прямой. Но "друзья" не унимались, сначала брали "на слабо", а потом заявив: "Нам сказали, что вы лучшие, а вы трусы и хвастуны!"
С этими словами один из "друзей" стал срывать с Василия Макарыча погоны и боевые медали. После этого делегаты мало что поняли из происходящего, т.к. самолет, управляемый Василием Макарычем, с ревом стал набирать скорость и высоту. Достигнув критической точки Дуглас завалился назад и после продолжительного пике вернулся в первоначальное положение.
Делегаты были неравномерно распределены по салону вперемешку с остатками
"поляны" и сопровождающими лицами. Мундиры и нижнее белье, как говорится, восстановлению не подлежали. Вот так американские друзья отправились получать новое обмундирование, а Василий Макарыч в Сибирь водителем кобылы.

p.s. Возможно, это был единственный случай в истории авиации, исполнения
петли Нестерова на самолете такого типа.

http://anekdot.ru/an/an0607/jxbtraco060817,10.html