Четыре друга.
(описаны реальные люди и события)

Еще до войны...

Вообще-то, был еще и пятый, Сергуня, но погиб он в начале войны, случайно. Да был ещё Сашка Буханец. Но - мал еще для их компании, хотя и хнычил постоянно, просил, чтоб его с собой брали. А они совершали дерзкие ночные набеги на колхозные сады и баштаны, бегали к Керченскому проливу, купаться и ловить бычков в поселках Эльтиген и Камыш-Бурун. Пятеро их было, неразлучных друзей, живущих на Пьяной балке, что у самого берега Чурбашского озера, отчаянных сорвиголов. И боялись их задирать мальчишки с Васильевки, Сабанджей, Стройки и Александровки. А маленький Сашка все канючил:
- Ва-зьми-ите меня с собой...
Но кому охота с малышней возиться, еще случится с ним что-нибудь, отвечай потом перед его мамкой.
Так они и держались вместе, впятером, уже работая в Камыш-Бурунском железно-рудном комбинате, пока не началась война.

...
Февраль 1978 года, Крым.

Рано утром мы собрались в гараже, ожидая, пока за нами не приедет Дима-молдаван на Т-150К с колесным прицепом ПТС. В прицепе нас возили с колхоза в «табор» - тракторную бригаду. Никакой другой транспорт по весне пробраться к нам не мог. Да, февраль - это в Крыму уже весна, в «февральские окна» начинали сеять зерновые, если земля подсохнет. Весенняя грязь в Крыму особо непролазная, налипала на сапоги так, что ноги было не поднять. Да что там сапоги, если на ходовую часть моего гусеничного трактора Т-74 так наматывало липкую жирную почву, что даже на первой передаче дизель с трудом проворачивал гусеницы. Тогда я заезжал в лужу, чтобы в воде грязь смывалась и отвалилась с гусениц и катков.
А пока мы, колхозные трактористы с шоферами, сидели в бытовке гаража и играли в домино на высадку. То есть, двое проигравших уступали место следующей паре.
- Кто последний, я за ним! - крикнул я, входя в бытовку, почистив перед тем сапоги у крыльца.
Наш завгар, Яков, сказал:
- Я собирался сыграть следующий, но напарника не нашлось. Будешь со мной играть?
Я кивнул головой.
Вскоре мы сели с ним напротив друг друга, против нас играли Гриша Глущенко и Тарасюк.
Мы с Яковым как-то сразу поняли друг друга и успешно начали выигрывать.
- Баян! По шести развернул, - громко стукнул по столу дуплем-шесть Гришка.
- На руках ещё две шестерки, - посчитал камни Мефодий.
- Делай «по...», бери конца, - многозначительно сказал ему Гриша.
- Э-э, бендеры! Хорош переговариваться, играйте молча! - возмутился я.
- Дык, я ж просто так, к слову, - начал оправдываться Грищенко.
- Ляксандр, не бзди - сери кислым! - осадил меня наш колхозный кузнец, дядя Саша Буханец, - играй давай, я потом следующий с Петей Некрасовым сяду.
В нашем селе жило много организованных переселенцев с Западной Украины, их вербовали после войны, вплоть до 70-х годов, в Крым вместо депортированных татар, здесь им давали дом с огородом в колхозе, корову, птицу, платили подъемные. В селе была даже целая улица оргпереселенцев - Тернопольская.
Местные жители шутливо называли их бандеровцами, или бендерами. Впрочем, не вкладывая в это слово обидный политический смысл, сами переселенцы тоже называли себя бандеровцами, с плохо скрытой гордостью. Вобщем-то, хозяйственный, работящий и добродушный народ. Справный, как говорят в деревне, в отличие от загульных и задиристых крымчан.
...
С началом войны первым погиб Сергуня. Уже во вторую оккупацию Керчи, в мае 42-го, наши войска разгромленного Крымского фронта бросили на окраине Сабанджей танк Т-26. Танкисты как успели - испортили технику, чтоб не досталась врагу: в стволе орудия взорвали гранату. Но Сергуня забрался в башню и захотел выстрелить из настоящей танковой пушки. Увы, 45-мм снаряд никак не входил в покореженный казенник пушки. Тогда Сергуня пробовал дослать снаряд затвором, с размаху хлопая им по снаряду. Каким-то чудом снаряд не сдетонировал. Но упрямства пацану было не занимать: передохнув, он нашел среди брошенного инструмента механика-водителя кувалду и стал бить ей по донышку снаряда, чтоб забить его таки в ствол...
Сдетонировал весь боезапас, башню взрывом отнесло на десяток метров, а от самого Сергуни даже не собрали ничего, чтобы похоронить его.
Кому война - а кому мать родна. Некоторые жители соседнего села Ортаэли (после войны - Огоньки) совершенно случайно, но очень неплохо нажились.
На одиноко стоящем в степи кургане наши поставили противотанковую батарею. Рассчитывали, что с батареи хороший обзор и удобный сектор обстрела. Но не учли, что одиноко стоящий посреди ровной степи курган - отличная мишень для немецких гаубиц, удобно корректировать стрельбу по разрывам снарядов. Вобщем, раздолбали немцы нашу батарею в хлам и двинули дальше, на Керчь. А вечером жители села пошли к батарее мародерничать. И открылась им невиданное - свод кургана рухнул и под ним обнаружилось древнее захоронение, с большим количеством золотых украшений.
Уже после войны многие сельчане не нашли ничего лучшего, как сделать себе из скифского золота золотые зубы. Сам был знаком с некоторыми из них, жил в том селе с 1972 по 1975 год.
И осталось их только четыре друга. Ах да, ещё был этот сопляк, Сашка Буханец. С отступающей Красной Армией эвакуировался через Керченский пролив Федька, а Яшка, Петро и Стас уйти не успели, остались в оккупации, под немцами, точнее - под румынами. Да, недоросль Сашка Буханец тоже остался в оккупации, мал он еще - куда ж ему без родителей.
Федька в семнадцать лет ушел на войну добровольцем, попал в морскую пехоту. А трое его друзей, помыкавшись и поголодав - ну нет работы никакой - пошли в полицаи. Работы немного: то лагерь военнопленных красноармейцев охранять в Керченской крепости на мысу Ак-Бурун, то стоять в оцеплении Аджимушкайских каменоломен, где под землей продолжали сражаться окруженцы-красноармейцы. Зато - паек, рейхсмарки на руки каждый месяц, хорошие немецкие сапоги со стальными клепками на подошве - век им сносу нет, и поношенное румынское обмундирование. И семья освобождена от отправки в Германию. Жить можно короче, и под немцами даже. Румыны, правда, были более мерзкие, недобрым словом их поминали в селе и через тридцать с лишним лет после войны. Если немцы гнобили оккупированное население безжалостно и методично, на то они и враги, оккупанты, то румыны делали то же самое с особым, мерзким остервенением, глумясь и издеваясь над беззащитными гражданскими. Вымещали на безоружных свои комплексы.
Так вот, служили себе в полиции три друга, не тужили, таская «манлихеры» на плече. Последних аджимушкайцев взяли в плен уже в октябре, через полгода после начала обороны подземного гарнизона. Сам областной следователь гестапо из Симферополя приезжал их допрашивать (немцы считали аджимушкайцев не регулярной армией, а партизанами, потому и допрашивали их не в Абвере, а в гестапо - гражданской, формально, организации).
- Кто вы такие? - спросил гестаповец полумертвых от голода, еле живых последних защитников подземного гарнизона Керчи.
- Мы бойцы Крымского фронта.
- Такого фронта уже давно не существует, - возразил следователь.
- Зато мы - существуем!
Этот диалог Яшка-полицай запомнил на всю жизнь. Он бы так не смог: полгода впроголодь, в окружении, под землей, в кромешной тьме...
Но весной 44-го пришла Красная Армия, точнее - Отдельная Приморская армия. Удрать три друга-полицая с немцами не смогли, те и сами еле смотались в Севастополь.
И попали они в сибирский лагерь, мотать срок за измену Родине, хорошо ещё - не расстреляли их сгоряча, вполне могли бы.
А вот у подросшего уже Сашки Буханца не нашлось родни в полиции, потому попал он на отправку. До Германии не довезли, Перекопский перешеек был отрезан нашими стремительно наступающими войсками. Их, депортированных, эшелоном свезли в Севастополь, там немцы загнали их на баржу, которую вывели в море под Балаклавой и стали расстреливать ее из орудий. Баржа стала тонуть, Сашка Буханец нырнул в разлом ее корпуса и поплыл к берегу. Выбравшись на берег, он несколько дней скрывался в лесах, воруя овощи с огородов, пока не пришла Красная Армия. Потом его без лишних формальностей (восемнадцать парню уже!) мобилизовали в армию. На передовую не послали, все ж таки он жил в оккупации под немцами, нет ему полного доверия от Советской власти. И служил Саша Буханец до конца войны ездовым в обозе.
После войны вернулся в родное село, стал кузнецом в колхозе. Туда же, в село, вернулся и краснофлотец Федька, с одной ногой. Другую ногу он потерял в Эльтигенском десанте, в декабре 43-го. Когда наши морпехи-десантники по приказу командования рванули в прорыв к северному плацдарму, оставив раненых (тяжелое, трудное решение), Федька, как и многие раненые, рванул вплавь через холодные декабрьские воды Керченского пролива, к своим на Таманском берегу. Ширина пролива в этом месте 18 километров, не доплыл никто, но Федора, вместе с немногими счастливцами, выловили из воды наши катерники.
(Подробнее об этом читайте рассказ «Свой в доску Вася» на www.bigler.ru)
А ещё через несколько лет вернулись после амнистии в село три друга-полицая, искупив вину перед Родиной ударным трудом на колымских приисках и шахтах Донбасса.
В первый же день, когда Федор увидел трех бывших своих закадычных довоенных дружков, он вскипел не на шутку:
- Суки, я кровью под Эльтигеном умывался, я слезами сухари запивал! А вы - шоколад немецкий жрали? И за скольки ж вы, падлы, Родину продали? Много наших морячков расстреляли? Смотрели, курвы, как наши пленные бойцы в Керченской крепости с голоду трупы едят, а сами сало со шнапсом трескали?
И он рванул на себе тельняшку:
- Да я - жить не буду, но убью вас всех троих, по одному душить буду, поганцев. Слово моряка!
Смачно плюнув им в лицо, он развернулся и поковылял, приволакивая деревянный протез.
На первомайские праздники он вечером подкараулил у ворот дома Стаса и пристрелил его из обреза-«маузера». После войны оружия, и нашего, и немецкого, много по рукам ходило. Дали Федору два года условно, «превышение пределов самообороны», вроде как Стас сам на него полез, а Федор только защищался. И хотя все в деревне знали, что это не так, и милиция знала это, но бывших полицаев, пособников врага не очень-то жаловали, а к инвалиду-фронтовику судьи проявили снисхождение.
Через год, снова на майские, Федор напился и зарезал второго бывшего дружка-полицая, Петра. На этот раз он получил полновесный «червонец» и отмотал его от звонка до звонка, как рецидивист-убийца. Когда его выводили из зала суда, что проходил в сельском клубе, он заорал громко:
- Яшка, сука, слышишь меня? Помни, ты последний еще жив остался, а мое слово твердое: отсижу - запорю, гадину фашистскую.
Не понимал Федор, что судили его не за то, что полицая убил, а за то, что самовольно стал вершить расправу над ним. Выносить приговоры и приводить их в исполнение - это у нас исключительная монополия государства.
Вернулся он через десять лет тихим, больным, чуть живым. Никого он уже не грозился убить, и вскоре сам умер, от фронтовых ран и лагерных болезней. В живых из четырех друзей остался лишь Яшка-полицай. Ах да, ещё работал кузнецом дядя Саша Буханец. При встрече они здоровались, болтали, как ни в чем не бывало, но не дружили. Да и никто с Яковым близко особо не сходился, после лагерей он стал нелюдимым.
А в соседнем селе Огоньки трудилась управляющей отделением колхоза «Инициатива» бывшая переводчица немецкой комендатуры по кличке Цыганка. Как-то, ещё в 1973 году (мы тогда в Огоньках жили), моя мама, работавшая на ферме, поймала ее вечером в телятнике на том, что та подсыпала навоз в молоко для новорожденных телят. Телята от этого хворали животом и дристали поносом.
- Чтобы телятницы цельное молоко домой не воровали! - объяснила Цыганка потом председателю Гернеру, из поволжских немцев.
Ее за это не посадили, но с должности сняли, она стала учетчицей.
...
- Мужики, Дима-молдаван приехал со своим тэ-стописят подъехал, давайте грузиться в прицеп, - крикнул вошедший бригадир Толя Быков.
- Эх, не удалось сыграть, - огорчился кузнец дядя Саша.
И обратился к Якову:
- Ты как - придешь ко мне вечером за бочками?
Дядя Саша на дому делал бочки для домашнего вина нашим сельчанам.
- Нет, завтра заберу, - ответил Яков, - сегодня после работы на Оксанину горку пойду.
Оксаниной горкой у нас называли сельское кладбище, в признание заслуг нашего председателя Ксении Борисовны, которая многое сделала для его благоустройства.
Вечером Яков пришел на Оксанину горку, навестил могилки Стаса, Петра, а потом долго, очень долго сидел у холмика, под которым был захоронен моряк десантник Федор, потерявший ногу на эльтигенском плацдарме. А у Сергуни, которого разметал взрыв танка, даже и могилки не было.
Яков просто сидел и молчал, глядя на Федину карточку на памятнике, и небольшими глотками (у немцев научился пить глоточками) пил водку, налив перед этим в стопку на могильном холмике.
Не было у него больше никого.

ГРИМАСЫ "СОБАЧЬЕЙ" ДОЛЖНОСТИ.

Первый старпом "Минска" Николай Петрович Соломахин был человеком деятельным и очень уставшим, что априори определялось его корабельным статусом. Почти семилетнее старпомство, "не вынимая", на "Смышлёном", "Нахимове" и вот теперь на "Минске" привело к появлению энергетических прорех в его ауре. То он прикажет за Командиром катер послать, когда крейсер уже час как в назначенном районе, то в два часа ночи, не сориентировавшись в пространстве и времени, собственнозвучно потрясёт все линии корабельной трансляции приглашением командиров боевых частей и начальников служб на совещание к себе в каюту.
Ускользающая способность двадцать четыре часа в сутки править корабельную службу поддерживалась традиционным корабельным способом и редко прерываемым процессом потребления дёгтеобразного чая. Свистящее засасывание одного живительного глотка этой денатурированной субстанции сопровождалось ритуальной затяжкой "Беломорины", в мгновение терявшей половину своей изначальной длины. При этом внутренние поверхности щёк старпома соединялись на линии симметрии языка, а глазные яблоки выходили за линию надбровных дуг...
Должность свою он величал не "собачьей", а "волчьей". Он зело гордился лично скомпилированным кредо: "Санитара леса ноги кормят", - и всячески старался ему следовать.

1. НЕ ВЫПРЫГИВАЙТЕ ИЗ ШТАНОВ!

Был какой-то праздник. Стеньговые флаги и флаги расцвечивания преобразили суровый крейсер в свадебную невесту. Личный состав разлагался в предвкушении праздничного обеда.
- Дежурный по крейсеру старший лейтенант Юровский! - мгновенно отреагировал в микрофон "Лиственницы" на вспыхнувшую кнопку "СПК" человек с кобурой и повязкой.
- Значит так, начхим. Команду построить за полчаса до подъёма Флага. Проверить наличие личного состава, парадную форму одежды. Да вздрючьте, как положено, связистов, а то вечно у них в самый ненужный момент всё сцепится, как у собак. Доложите о готовности мне, а Командиру уж я сам...
- Товарищ капитан 2 ранга! Флаги, ну, это... как его... уже подняли. Половина одиннадцатого щас..., - блеял начхим, ни на секунду не сомневаясь, что за "базар" придётся ответить несмотря ни на что: "гриб", причёска, "фестивальные" носки, да и состояние дел во вверенном ему подразделении оставляло желать лучшего.
- !!! ... ... !!! Химик! Не выпрыгивайте из штанов! Повторяю для долбойогов: "Команду построить за полчаса до подъёма Флага. Проверить ... (и далее по тексту с более частым и сочным употреблением прикладной флотской лексики)".
- Но флаги уже... половина одиннадцатого щас...
- Повторяю, не выпрыгивайте из штанов! Сдать дежурство! Но вначале: команду построить за полчаса до... проверить...
Присутствующий в рубке дежурного корабельный аксакал, командир БЧ-5 Алексей Николаевич Горовцов, не мог далее выносить этого немотивированного избиения младенца.
- Николай Петрович! Время - половина одиннадцатого. У вас, наверное, часы сломались.
Гнетущая пауза. Несколько раз зачем-то выключаемая и снова включаемая линия связи. Затем спокойная неторопливая речь:
- Дежурный, продолжайте нести службу. У меня действительно часы испортились. Дежурного рулевого ко мне в каюту - шнуром!!! Да, кстати, завтра к десяти ноль-ноль "Журнал боевой подготовки" мне на проверку, а личный состав химической службы - к смотру! Всё...

2. ВОЕННАЯ ПЕДАГОГИКА.

Об этом совещании офицеров вскользь упомянуто у Покровского в "Расстрелять-2" со слов одного из героев предыдущего сюжета, начхима "Минска", - его однокашника. Но хотелось бы на правах присутствующего приблизить сюжет к исторической достоверности.

Совещание началось как обычно. Кто-то из политработников объявил тему, посвящённую воспитанию личного состава, в свете чего-то последнего...
- Слово предоставляется врио командира корабля...
Стремительно вышедший на эстраду старпом в течение минут пяти "драл" дежурного по экипажу за неготовность помещения к занятиям: невытертая доска, сухая тряпка, отсутствие полноценного мела. Пока дежурный перемещался в пространстве, устраняя замечания, Николай Петрович в своей интерпретации, значительно более сочной и натуралистической, чем у Леонида Соболева, повествовал, как надо ставить матроса и что будет с тобой и флотом, если ты этого не сделаешь.
Походя, вербально уничтожил офицера по снабжению, продержавшегося в экипаже всего несколько недель и чудом спасшегося от суицида только благодаря своевременному и не афишированному вмешательству какой-то мохнатой лапы.
- Лейтенант! У меня нет возможности одарить вас комплиментом, суть которого заключается в том, что вы произошли непосредственно от обезьяны, как и другие долбойоги и пидатрясы. Вы произошли непосредственно от сперматозоида и женская яйцеклетка никак не причастна к вашему появлению в этом мире и соответственно в моём экипаже.
Далее следовал часто повторяемый пассаж, который в то время вызывал снисходительную ухмылку, и только через многие годы до меня дошла его гениальность:
- Я умнее вас в триста раз только потому, что я - старпом "Минска"!
Батюшки-светы! Ведь мы, желторотые гамбургские петухи, из уст нашего старпома впервые услышали один из основных постулатов рыночных отношений за двадцать пять лет до их вторжения в нашу до этого безмятежную жизнь. Это был вольный перевод фразы, которая в оригинале звучит приблизительно так: "Если вы такой умный, то почему тогда не богатый?"
Наконец-то доска готова, в руках у старпома мел, мы склонились над тетрадями в готовности к конспектированию старпомовской мысли.
- В целях поддержания высокой боевой готовности на одно из первых мест выходит вопрос воспитания личного состава. Ключом к решению этой архиважной проблемы является выполнение триединой задачи. Кратко довожу её суть: "В его же интересах, матроса необходимо: первое..."- старпом многозначительным взглядом c высоко поднятой правой бровью обвёл аудиторию и начал писать огромными размашистыми буквами на доске:
- 1. ЗА...(ну, в общем, дол...)...БАТЬ!
Точка в восклицательном знаке была поставлена прицельным ударом мела, от чего первые ряды оказались в меловой крошке. Купаясь в волнах произведённого неизгладимого впечатления, не теряя темпа, старпом продолжал писать:
- 2. ЗА...(дол...)...БАТЬ!
- 3. ЗА...(дол...)...БАТЬ!
Второй и третий куски мела повторили судьбу первого. В аудитории стояла пронзительная тишина.
Обучаемые, не понаслышке знакомые с ненормативной лексикой в её устном проявлении и, как максимум, видевшие написанным только одно матерное слово, состоящее из трёх букв, и то - на заборе, через изобразительную выразительность данного художественно-каллиграфического произведения благодарно пропитались этой доходчивой инновационной формой воспитания личного состава, как новая швабра свежим пеногоном.
На этом груз педагогических познаний Николая Петровича оказался исчерпанным. Находясь во власти внутренней гармонии от безоговорочной капитуляции аудитории, он начал нескончаемое повествование перед салагами по теме: "Плавали - знаем!". Всё это напоминало рассказы довольно средних охотников и рыболовов, отчего собрание потихоньку начало посапывать. Очередная невероятная история о том, как бпк "Адмирал Нахимов", несясь по водной глади двадцатичетырёхузловым ходом, поддерживал контакт с иностранной подводной лодкой, разрезающей морскую пучину с той же скоростью, а всему этому безобразию то ли мешала, то ли помогала какая-то реверберация, взметнула с места молодого лейтенанта в очках с вопросом: "А что такое реверберация?"
После того, как была выяснена родословная лейтенанта и его начальников по материнской линии, было выказано отношение к ней, поставлены сроки приведения в порядок формы одежды и причёски, старпом, конечно же, ответил. Годы не стёрли колорит и новизну той формулировки, навсегда засевшей в памяти, как образец объяснения сложных физических явлений простым военно-морским языком:
- Реверберация - это, по сути, та же самая менструация. Только та просто течёт, а эта ещё и возвращается!

"Нормальным" политработникам посвящается...

Мне, конечно, могут не поверить, да и не только не поверить, господа политработники вообще могут на меня обидеться, хотя это чистая правда... ну почти чистая... но это их личное дело. Я ведь не ставлю задачу их обидеть, можно даже сказать наоборот, я их в какой то мере восхваляю. А вообще, разговор вот о чем. Я прослужил на кораблях 15 лет. Срок немалый, особенно если учесть, что служил я не в теперешнее детское время, а в настоящее...70-е, 80-е, 90-е... вот это было время, вот это была служба. Можно сказать словами Михал Юрьича Лермонтова:

«...Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри - не вы....»

Так вот... были люди в наше время... и не только ЛЮДИ, а какие были политработники... честь им и хвала! Не всем... отдельным, таким, как Вася Вас..., Миша Кр..., Серега Кос..., Витя Кир..., ну... не будем всех перечислять... короче, были и среди них ЛЮДИ! Почему их вспомнил? ... Да потому что несмотря на то, что они в наше время являлись «проповедниками» коммунистических идей и нашими впередсмотрящими в «ТОЙ» жизни, когда была КПСС, несмотря на это в обычной жизни некоторые из них были нормальными людьми и с ними (некоторыми) можно было и в кабак сходить и в сидячую смену за бутылочкой «шила» посидеть, и к девочкам сбегать... И по моему долголетнему наблюдению (не в обиду нашей Коммунистической Партии) были они, как в Уставе КПСС сказано, в авангарде всей нашей жизнедеятельности.... Почему я так говорю?... Потому как среди офицерского состава крейсера, (да и не только крейсера, в 121 БДК были такие же...) самые алкоголики, самые трахальщики и самые юмористы были... политработники!
Причем, поскольку строевым офицерам было некогда... на корабле сидеть надо было и матчастью заниматься, а эти ребята на сходе чаще были и "имели" они все, что шевелится!
Ну да ладно... вспомним за жизнь...!

Витя Д..., зам. по политчасти одного из подразделений БЧ-5 крейсера пр. 68-бис (не будем конкретизировать какого), старший лейтенант, пришел на сход. А жил он на улице Кирова, в одной квартире с офицером БЧ-2, Василием М..., со слов которого и рассказываю...
Так вот, пришел Витя на сход, а дома жена, ребенок, обыденность... и СКУКА АБАЛДЕННАЯ... а через пару домов любовница..., по возрасту старше жены... лет на 10,... замужняя... но ЧУЖАЯ! А это ж в кайф! И хочется... до умопомрачения! И так хочется Вите политработнику, к ней, так... что аж скулы сводит... Я уж про орган мужской ваще не говорю... по лбу стучит так... что сознание теряет! И главное, мужа у нее нет, в морях он и надолго... ну как тут вытерпеть все это безобразие... Короче, ходит Витя по квартире...10, 20, 30 минут... думает... В глазах его вдруг загорелся огонек... придумал!!!
Дальше ситуация складывается следующим образом:
Витя тихо идет в кладовочку, из тайничка берет бутылочку «шила» и прячет ее в карман. Шумно идет в сторону туалета, громко открывает дверь и громко ее захлопывает... якобы по нужде. Потом потихонечку, бесшумно, открывает ее оглядываясь, крадется к входной двери, подходит, аккуратно, тихо, тихо, открывает входную дверь, высовывает руку и звонит в звонок... моментально прикрывает дверь, в диком кошачьем прыжке отпрыгивает в сторону туалета, ныряет в него, спускает воду в туалете, шумно из него выходит, хлопая дверью... и громко ругаясь:
«...Кого это, блин, несет!»,топая ногами, идет к входной двери, открывает ее и выходит на площадку, прикрывая дверь за собой. Через 5 секунд входная дверь с шумом открывается, Витя влетает в квартиру...
- «...мать его, ну сколько можно... ну что за жизнь... ни отдыха, ни продыха... только пришел - опять на корабль... ну не служба а ... »
Из комнаты выходит жена:
- Витя, что случилось?
- Да мать его, ну что за люди... моряк напился, опять на корабль вызывают... оповеститель только что приходил...
Расстроенная жена успокаивает мужа:
- Вить, да не расстраивайся, ну ничего, ты главное нервы береги, ты нам здоровый нужен. Собирает ему бутерброды, носки, трусики и провожает его до дверей.
Витя со скорбным лицом выходит из квартиры, молча, расстроено целует жену в щеку и медленно, изображая на лице глухую тоску выходит из квартиры.
Спускается по лестнице с 3 этажа, скорбно поднимает глаза на окна квартиры, жена со слезами на глазах машет ему рукой.
Медленно заходит за угол... выражение его лица резко меняется... в глазах появляется сосредоточенность... целенаправленность и какая то благолепная поволока...
Витя быстрой рысцой скачет через три дома, взлетает на второй этаж... звонит... дверь открывается... и поглощает его... до утра...
А утром... расслабленно, (ведра на ушах не висят... удовольствие получено... весь облизнан и обласкан) Витя чинно спускается в 6.30 утра и начинает движение к морвокзалу, чтобы сесть на рейдовый катер и прибыть своевременно к 7.30 на крейсер к подъему Военно-Морского Флага. Витя спокойно пересекал соседний двор, думая о том, как он прийдет на корабль, постоит на подьеме Флага, командиры БЧ и дивизионов разведут народ на проворачивание оружия и технических средств, и вот тут-то можно будет нырнуть в каюту, прыгнуть за занавесочку... и покемарить часик - полтора после бессонной ночи, пока строевые офицеры трахаются с любимым личным составом. И так под спокойные, расслабляющие мысли и причмокивая от удовольствия, вспоминая ночные камасутровские пируэты по однокомнатной квартире своего же старшего товарища, такого же политработника но с другого корабля, Витя, потеряв всяческую бдительность, пересекал двор своего дома, огибая мусорные баки и даже не подняв головы... Бац!!! ...Крыша поехала куда-то в сторону... сознание затуманилось...по лицу потекло что-то липкое и вонючее... Витя, держась за край мусорного бака, медленно сползая на снег поднял голову. Рядом с мусорным баком, держа в руке уже полупустое ведро стояла его жена... последнее, что увидел Витя, теряя сознание - это ее выпученные злые глаза обманутой женщины и раскрытый в крике рот... потом как в замедленной съемке, ведро описало дугу...
На корабль Витя в этот день не попал... не попал и на следующий... были долгие разборки с большим замом, еще более долгие с женой... в кают-компанию Витя приходил в третью смену, когда все уже поели, потому что когда он появлялся при народе, начинался тихий, постепенно перерастающий в гомерический хохот...
Успокоилось все где-то месяца через четыре... и все потекло в привычном ритме...