ПОКАПЮРНО
- ... слаживай покапюрно, - сказала она и ушла, оставив меня в часовом замешательстве...
После ее ухода я внимательно изучила свое рабочее помещение - оштукатуренный мешок с вентиляционной дыркой под потолком вместо окон (впоследствии выяснилось, что дырка вела в конторский туалет, и с его посетителями я могла переговариваться, не повышая голоса), старинный сейф, разобранное ружье и хромой электрический обогреватель. Ничего такого, что можно было бы сладить, тем более покапюрно.

Через час тяжелых размышлений в дверном окошке появилась круглая физиономия начальника майора Черняева с соломенными бровями.
- Ну что, осваиваешься? - деловито спросил майор и быстро обшарил глазами мою каморку, - Нормально...
На свое счастье я вовремя вспомнила слова мудрого институтского профессора: «Не бойтесь задавать вопросы, даже самые идиотские. Лучше выставить себя дураком перед одним человеком, чем потом опозориться перед многими». И я решилась.
- Владимир Михалыч... Мне Екатерина Матвеевна сказала слаживать...
- И слаживай! - согласился Черняев, - Пока никого нет. Чего время-то зря терять?!
- ...покапюрно...
- Конечно! Как же еще?! По сто купюр в пачку, и резиночками их...
Смысл незнакомого выражения смутно забрезжил где-то вдалеке...
Когда майор ушел, я двумя пальцами взяла двадцатипятирублевую бумажку и аккуратно положила ее на другую такую же. Сверху добавила третью. Все оказалось не так уж сложно, и процесс покапюрного слаживания пошел.

В тот же день у меня впервые в жизни появилась персональная машина с водителем. Бортовой ГАЗ-66. Только его как раз тогда поставили на ремонт, и нам с водителем пришлось перекантовываться в чужом фургоне с надписью «Хлеб», и за это мы в тот же день едва не были биты. В соседний поселок, где находилась одна из военторговских лавок, наша хлебовозка ввалилась с большой помпой - с пылью и грохотом, разухабисто лязгая капотом. Следом за машиной в клубах пыли бежали люди. Я не знала еще, что это - стихийная радостная встреча, или запланированное ограбление, и на всякий случай испугалась. Возле магазина люди окружили наш фургон плотной толпой. В их лицах стояло молчаливое мрачное ожидание. Водитель с садистской медлительностью открыл дверь, спрыгнул на землю и застыл, вальяжно прислонившись к машине. С минуту стояла тишина, в которой раздалось лишь несколько негромких удивленных голосов: «Вить, ты, что ль? А где Петька?»
- Ну чё, хлеба? - сказал, наконец, мой водитель, когда толпа помрачнела еще больше и придвинулась ближе, - А нету! Я инкассатора привез.
Он сказал это таким тоном, каким ответил бы, наверное, водитель королевского лимузина на просьбу «дернуть» заглохший «Запорожец».
Я потом познакомилась со многими из этих людей, с некоторыми даже подружилась. И не один человек мне потом признался, что в тот день в воздухе витало отчетливое желание опрокинуть фургон и накостылять по шее и водителю, и инкассатору. Я и сама его почувствовала, хотя и не знала еще, что к тому времени хлебозавод на станции стоял уже три недели. Не было муки.

Первым внеконторским военторговцем, с которым я познакомилась, стал Миха Бронников - долговязый сухощавый мужик лет пятидесяти. Лицо у него было похоже на вяленую воблу, а улыбка с единственным зубом была шире лица. Когда однозубая вобла впервые возникла в окошке кассы, моим первым желанием было заорать, запихать ему за шиворот всю имеющуюся в кассе наличность и умереть от разрыва сердца. После его второго визита я написала заявление об увольнении, но к счастью, отдать его по назначению не успела. Миха вкалывал в военторге на трех работах - сторожем на базе, слесарем в гараже и тестоводом на хлебозаводе, получал деньги по нескольким ведомостям и в кассе появлялся едва ли не раз в неделю, поэтому к нему я быстро привыкла. И даже прониклась симпатией - он единственный всегда приходил за зарплатой трезвым.

- Правильный мужик, - сказал про него мой водитель Витя Рогулькин, - Порядочный. Его за это и из тюрьмы досрочно выпустили.
На моей памяти этот случай так и остался единственным, когда Витя признал существование на станции еще одного «правильного мужика» помимо себя самого.
- А он сидел?! - испугалась я, - За что?!
- А жену из двустволки шмальнул. Не до конца, правда. Дали семь, отсидел пять, - и Витя вздохнул с плохо скрытой завистью.
Зависть его мне стала понятна позже, когда я узнала, что сам Витя отсидел каких-то жалких два года за какую-то пошлость типа драки с поножовщиной или кражи со взломом и бесславно попал под амнистию.
Еще позже я узнала, что пока однозубый Бронников сидел в тюрьме, беспробудное пьянство довершило начатое им дело, и жена его замерзла под чужим забором за год до его освобождения. А еще позже выяснилось, что Михе никаких не пятьдесят, а вовсе даже тридцать семь, и воспитывает он четырнадцатилетнюю дочь, и его дочь - единственный ребенок на станции, которого каждое лето отец отправляет на Черное море. О себе самом он практически не заботился.
- Зубы? А чё зубы? Этот вывалится - буду кашку по стене размазывать и слизывать.
О том, что Миха потихоньку копит деньги, чтобы поступить дочь в институт, знала только я.
- Как думаешь, хватит? - спрашивал он и называл сумму.
Я не думала - я знала, что не хватит, но у меня не хватало духу ему об этом сказать.

Там было еще много славных людей. Они не смотрели с хитрецой и не изрекали сермяжных мудростей, как это положено Настоящим Селянам в книжках. Они просто не врали. Поэтому я точно знала, кому не нравлюсь, кому нравлюсь, кому нравлюсь, но не совсем.
- Ленка, п**да, ты така девка важна, а куришь! - возмущалась заведующая овощным магазином.
- Брошу! - клялась я, игнорируя «п**ду».
- Ай, болташь тока! - отмахивалась она, - Тебе винограду оставить?

Каюсь - я передразнивала их странный говор, которого поначалу вообще не понимала. Они не обижались и беззлобно платили мне той же монетой.
- Ну каанешнаа, - язвила Машка Скрытникова из продмага, - Мы ж ни с Маасквы... Давай еще по одной.
Станция М. оставила неизгладимый след в моем лексиконе - одну-единственную фразу, от которой я до сих пор не могу избавиться. И не хочу, кстати.
- Ты кого, моя, болташь?... всяко-разно...
«Кого» заменяло там «что», «чего», а иногда и «куда». Слово «моя» являлось сокращением от «моя красавица», «моя хорошая», «моя подруга» и т.д. Сама же фраза могла быть обращена в равной степени как к мужчине, так и к женщине.
- Андрюха! Ты, моя, сёни вечером кого делашь?

Но в первые дни своей работы в военторге я этого еще не знала. Я только слаживала деньги покапюрно и тихо шизела от неожиданного оборота жизни.
- Вот... а как заканчивается срок зарплаты, неполученные суммы в ведомости округляешь, пишешь их в приход и сдаешь ведомость назад в бухгалтерию, - объясняла мне главбухша Екатерина Матвеевна.
Неполученные суммы по нескольким ведомостям я успела округлить до запятой, как учили в школе - в сторону увеличения или уменьшения. Потом Екатерина Матвеевна спохватилась.
- Ты чё это?! Это ж деньги!!! Это ж учет! Кто сказал округлять? Я сказала? Вот балда! Да не до запятой, а так - берешь ручку и вот так в кружочек обводишь. Ну.. пОняла?
- ПОняла, - призналась я.

-Иди сюда, воин! И того, второго, тоже позови, - важно сказал Главком, поманив меня грязным пальцем.
-А я, тащ прапорщик - ремонтник, у меня другая работа есть - гордо пытался флудить я, заведомо зная, что зря сотрясаю атмосферу. Не поможет!
-Буй на тебя, воин, и на твою специальность. Ты щас за урожай борешься, всеми средствами, - так что, набираете восемь мешков и кладёте здесь, - всё тем же грязным пальцем указал прапорщик в подножье учётного стола, установленного в кузове прицепа.

В принципе, Главком, как звали его за глаза солдатики, был человеком незлым. Но грубым и педагогически запущенным. Двигался, как и полагается Главнокомандующему, медленно и торжественно. Говорил тоже медленно, с расстановками, исключительно матом, подолгу смакуя каждый звук. Курил исключительно махру и воровал исключительно картофель. Потому что больше, на данный момент, воровать было нечего. К офицерам, на всякий случай, относился со сдержанным уважением, а на бойцов смотрел, как на подсобное оборудование не самого высокого качества. Главком никого не боялся, ничего не стеснялся и на вероятность быть схваченным за руку смотрел игриво-циничным взглядом глубоко посаженных глаз.

Где колхоз, там бардак. Где армия - там победа. Так и побеждали, в колхозе, отправляя десятки тонн картошки в нужное русло. Не солдатики, конечно. Главком, несмотря на неспортивную фигуру, не отставал. Можно сказать, нёсся впереди всех, временами вызывывая у менее удачливых "несунов" приступы белой зависти. В основном, он продавал, как все, - грузовиками. Но бывало и "мелочился".

Иногда в поле заканчивались мешки, и тогда воины, печально бредущие в ногу с воронами за "мацепурой", просто брали клубни и забрасывали их в кузов плывущих рядом грузовиков, прикованных к маленьким жёлтым тракторам. А на "базе" дополнительная рабочая сила расфасовывала товар по мешкам, копаясь в громадных вонючих картофельных горах, кишащих опарышами. Так было и на этот раз.

-И это, смотрите, чтоб гнилую не клали. Это для нашей столовой, - дал ЦУ Главком, озорно подмигивая.
-Знаем мы эту твою "нашу" столовую, - гневно возмутились мы в душе и принялись за дело.

Вскорости около учётного "офиса" притормозила ржавая и грязная иномарка типа "Ниссан". Из неё вылезла предсерийная версия нового русского землепашца (1989), облачённого в изящные кроссовки системы Адидас, спортивные штаны одноимённого производителя, ватник синего цвета и особо популярную в этих местах кепку. Гость покопался во внутренностях ватника, вынул пачку Мальборо, вытянул, растопырив толстые пальцы, сигарету и стал ругался хриплым басом. Потом наши когти на ногах вылезли на свет божий и проткнув подошву уставной обувки вцепились в почву для пущей устойчивости. Потому что когда он повернулся к нам спиной, на ватнике обнаружилась огромная, набитая через плохонький трафарет корона всё той-же фирмы Адидас. Обладатель экстравагантного прикида грозно зыркнул на нас в ответ на смешки и неспеша, по-хозяйски, отправился к учётному столу.
Там о чём-то долго дружественно ворковали, уверяли друг-друга в любви и понимании, а затем пришла команда загружать мешки в машину гостя. "Наверное, чтобы до нашей столовой подвёз", - мелькнула мысль.
Крутой крестьянин с чувством собственного достоинства принялся отпирать багажник, поминутно отвлекаясь на Главкома и с гордостью поражая его терминами, ранее неизвестными в данной местности.
-Два литра.
-Чего два литра?, - оживился прапорщик на прицепе.
-Не самогона, Миша! Мотор - два литра.
-Уууу, - с уважением отозвался Михал Евсеич, что-то записывая в блокнот.
-Автомат!, - продолжал вещать субъект, безуспешно вращая ключ в замке.
-Автомат?!, - с неподдельным удивлением откликнулся Евсеич.
-Угу! Япония!
-А, Япония, Мэйд ин Жапан, Манчжурские сопки!, - невпопад отвечал Главком, с озабоченным выражением на лице листая записную книжку.

Потом новый русский селянин потерял терпение, поломал замок громадной отвёрткой и широким гостеприимным жестом повелел грузить.
Два мешка легли в багажник, полностью заняв его. Машина, жалобно крякнув, присела. Адидас почесал в затылке. Подумал, наверное, что в Запор входит больше, но промолчал.
-Ниссан!!, - по инерции, с гордостью, говорил селянин, думая о том, что неплохо бы было справить маленький прицеп.
-Ага, знаю!, - деловито отвечал Главком, шевеля губами и подбивая цифры.
Потом гость принял стратегическое решение, - грузить оставшееся в салон. Открыл двери и пОходя рассекретил информацию по максимальной скорости.
Передняя дверца, изподтишка пачкая престиж буржуев, не открывалась и мешок грубо впихнули на сидение через окно, на что Главком, закончивший расчёты и удовлетворённый, смотрел уже с интересом и тревогой за имущество, всё ещё не спускаясь сверху. Настало время прощания. "Адидас" сел в машину и япошка, постанывая и проклиная эмиграцию, стала удаляться по ухабам.

Мы стояли на дороге и смотрели вслед иноземному транспорту, когда внимание наше привлекли странные звуки. Обернувшись мы увидели Михала Евсеича, округлившего глаза, бормочущего что-то невнятное и неуклюже, но быстро, спускающегося с прицепа. Потом он побежал, выкрикивая "Стой, стой, держись! Ручник подними, ключ вытащи...".

Таким спорым и взволнованным Михала Евсеича мы ещё никогда не видели, а потому, удивившись, побежали следом за ним.
-Стой, - кричал прапорщик, набирая скорость и бронебойно форсируя колдобины. - стой!!
Но машина уверенно удалялась, почёсывая брюхо и выплёвывая грязюку прямо из глушителя. Через несколько десятков метров Евсеич остановился. Мы тоже тормознули, на всякий случай оставаясь на почтительном расстоянии. Евсеич о чём-то мучительно думал и через пару минут лицо его просветлело.
-Хм, видали?! - мотнул он головой вслед гостю.
-Техника! Епи ё в развалину! Видали?! Вот жеж, буржуины! Автомат!, - с почтением сказал он. -Мешок картошки за руль посадили и тот едет! Автоматически!, Овощи машину водят! - продолжал восторгаться прапорщик.
- Мне б такую, - в конце-концов заключил он, достал всё тот-же блокнотик и принялся быстро-быстро перелистывать, временами поглядывая влед исчезающему за горизонтом Ниссану.
Потом Главком ещё долго драл глотку, заглушая более знающих "умников", и доказывая коллегам преимущества западного образа жизни.
Горлопанство утихло лишь, когда крестьянин снова приехал на изрядно поветшавшем японце и Евсеич воотчию увидел правый руль.

Событие, именуемое обыденным словом "дембель", иногда наступает. Дивизион построен, как всегда, по утрам; так как он стоит на дежурстве, все это не на плацу, а около КП под сенью СНР, командир напутствует в путь на гражданку и сообщает, что бамажки нам получать за сто километров в штабе бригады, транспорт он нам не даст, а даст дембеля-лейтеху-двухгодичника в компанию и во избежание. "К охране воздушного пространства..." забыл за давностью, как там точно было, народ, не спеша, разбрелся, попрощался и пополз по норам и кабинам. Мы же впятером растерянно остались на берегу моря. Уже впятером, ибо лейтенант-двухгодичник был теперь таким же, как мы, "гражданским", пускай, без соответствующих документов, но мгновенно забывшим "тяготы и лишения". Мда.
Но, как известно, дембеля ничто не остановит. Первым этапом было выбраться из леса на шоссе Таллин-Ленинград (звиняйте, пишу по нормам орфографии, принятым в конце 80х годов). Рыбацкий грузовик из-под навоза или чего-то столь же дурнопахнущего вполне нас удовлетворил. Ну, постояли в кузове часик, - фигня. :) Не испачкали дембельскую парадку.
Этап второй был добраться до Раквере, до штаба бригады за вожделенными документами. :) В ржавый ЗИЛ с псковскими (вроде) номерами поместились мы вдвоем, договорились встретиться с остальными в кустах около КПП бригады. (Во избежание, документов-то дембельских еще на руках нет). Всю дорогу продремал, легли поздно - готовились, гладились, ЭТО никому из молодых доверить было нельзя, это не увольнительная, это ДЕМБЕЛЬ!!!. Ну, доехали остальные. Ну, зашли на территорию бригады (второй раз за все время службы). Ну послали нас рукой куда-то нахрен.
Выползает царь-папа, полковник, а хозяйство в подчинении больше генеральского, вся Эстония восточнее Таллина. Ну, нате вам бамажки, звездуйте.
Все. Неужели, все? Какие у эстонцев георгины огромные в садах, до сих пор в памяти отложилось... На вокзал, скорее!!! Ку-ку. На часах около 15.00, первый поезд на восток - около 20.00. Куда идти? Магазин. Нас четверо, все в форме. Дядька, купи дембелям выпить, смотри, вот бумаги, все, домой едем. Нет проблем, ребята, только водки нету (80-е годы), как насчет винища? Давай, давай, давай. Колбасу, хлеб гражданский - сами купим.
Ух. Надо отметить, в Раквере - красивейшие развалины крепости. Были тогда. Может сейчас, конечно, уже и не развалины, может, и развалин уже нету. Но это был самый приятный пикник в моей жизни. На развалинах замка/крепости Раквере, к стыду своему до сих пор не знаю чего.
Потом была уже приятная расслабуха, ни одного встреченного патруля (похоже, специально, Раквереский гарнизон маленький, а дембелей было много, мало ли :)), поезд и Питер. И на вокзале - моя девушка. И в Питере не было патрулей, и я, в своей дембельской парадке (не попугайской, но с незаслуженным "первым классом" и лакированными металлическими частями шевронов и нашивок) наконец оказался Дома.
Бывает. Вспомнилось.