Обещал я тут (по просьбам трудящихся) кое-какие геологические легенды привести. Но времени пока нет совсем. То есть абсолютно. И решил я тогда выложить на суд передовой общественности творения моего друга. Мужик он бывалый, рассказать ему есть чего.
К вопросу о тематике. Кто ищет, находит и добывает всё то, из чего потом делают всю эту хрень, которой военные пуляются во все стороны? Геологи. А ещё им иногда дают всякие ружья и карабины с наганами, с которыми они бегают по лесам, являя собой готовые паризанские кадры. Так что, кто скажет, что геология к армии отношения не имеет, тому по башке каёлкой.

В я ч е с л а в О з е р о в

Б О Б

Между собой мы называли его Бобом, а в глаза - Боб-Cанычем. Не знаю, откуда взялось это прозвище, может быть, он сам его и придумал.
Про Боба, нечасто бывавшего трезвым тщедушного мужичонку с узким скуластым лицом, в тяжелых очках и неизменной черной шляпе, среди геологов нашей северной экспедиции ходили легенды. Всю жизнь он занимался поисками, разведкой и добычей благородных металлов на обширном пространстве от Урала до Чукотки. При этом должности он занимал самые разные - от техника до главного геолога и директора прииска, причем около двух десятков раз пересчитывал собственными ребрами все ступеньки карьерной лестницы и вновь молниеносно взлетал по ним на самый верх.
Меня, только что прибывшего на место службы молодого специалиста, познакомили с Бобом, когда он едва выкарабкался из очередного запоя в почетной должности старшего техника-геолога. Через неделю-другую, убедившись, что "выйти из запоя" означало для него выпивать за вечер не больше двух бутылок "Портвейна", я решил для себя, что этот человек кончит свои дни в каком-нибудь бичевском кильдыме. И ошибся. Почаще бы так ошибаться! Впереди у Боба был самый замечательный взлет, или, если хотите, - его по-настоящему звездный час. Впрочем, "высоких" слов он никогда не любил.

В начальники Боб никогда не рвался. Очередную почетную запись в трудовой книжке ему подносили, можно сказать, "на блюдечке с золотой каемочкой", без всяких с его стороны усилий в этом направлении. Как-то так случалось каждый раз, что за полгода-год, пока он, попивая "в разумных дозах" любимое вино, отдыхал от многочисленных начальственных забот на описании керна или документации канав, начинал "гореть" план по добыче или приросту запасов драгметаллов. На полторы тысячи километров в округе каждая собака знала, что выправить положение сможет только Боб.
В таежную глухомань, где на буровой счастливо сибаритствовал, охмуряя очередную коллекторшу, наш герой, на вертолете засылались гонцы с ящиком коньяка. Этот напиток Боб очень уважал, говорил, что выпил за свою жизнь не меньше цистерны, и добавлял: "И заметьте, все на халяву! Дорогой он, зар-раза!" Упирался он обычно недолго. "Брали" его всегда на жалость: "Борис Александрович, второй квартал люди сидят без премии! А им же надо детей кормить!" А людей (и особенно детей) он очень любил и жалел.
Был у него какой-то чудесный нюх на золото и платину. Я сам в этом убедился, когда наш главный геолог, почувствовав, что я вот-вот сбегу с осточертевшей бездумной документации керна куда-нибудь на БАМ (так оно и случилось потом), выдал мне на откуп в полное распоряжение золотой участок и, чтобы я уж очень там не накуролесил по молодости и по глупости, выпросил у начальника соседней экспедиции на неделю Боба "для консультаций". Естественно, всю неделю, пока буровики осваивали новый разрез и выдавали керн по двадцать сантиметров за смену, мы с Бобом глушили традиционный "Портвейн".
В последний день командировки я его обидел, вслух предположив, что никакого золота здесь, наверное, и в помине нет.
- Как это нет ?! - встрепенулся он. - Это же моя рекомендация! А ну, пошли!
Заставив меня взять на буровой кувалду, Боб нетвердым, но быстрым шагом засеменил по редколесью, где между сосен тут и там из под полуперепревших иголок выглядывали глыбы рыжеватого от гидроокислов железа жильного кварца. Часа два я таскал за ним эту проклятую кувалду на восемь кило, и уже хотел послать всю затею к чёртовой бабушке, когда Боб вдруг остановился и, не нагибаясь, внимательно пригляделся к одной из глыб.
- А ну-ка, долбани, студент, вот по этой, - показал он пальцем.
На втором замахе Боб меня остановил сердитым криком:
- Ты чего, парень, слепой что ли? Чуть мне музейный образец не ухряпал!
Действительно, образец был шикарный - на сколе желтели с десяток крупных пластинчатых золотин.
После его отъезда я чуть ли не каждый день ходил в этот лесок и часами долбил кварц, разглядывая обломки в десятикратную лупу, но так и не нашел ни одного даже микроскопического золотого зернышка.

Рассказывали, что однажды Боба попросили соседи с платинового прииска подыскать богатый участок. Кровь из носу надо было поставить одну драгу на капитальный ремонт, а как при этом выполнишь план? Боб приехал, два дня с утра до ночи лазил по округе с лотком, потом вытащил из кабинета директора прииска и привел его к сухому логу.



- Вот сюда, Петрович, затащишь свою самую мелкую посудину. Когда она доползет вон до той скалы, можешь спускать ее в долину - больше тут нет ни хрена.
- Ты чего, Боря, совсем уже того..., - чуть не заикаясь, возмутился директор. - Как же я ее подыму, на такую высоту? Тут же ни капли воды! Ты бы еще на самом гольце местечко приискал!
- Затащишь, если захочешь!, - усмехнулся Боб. - Соберешь всю свою кодлу, у тебя, небось, человек семьсот с семьями наберется? Пару раз пописают - и хватит на неделю.
- Ну ты ладно шутки-то шутить! - обиделся директор. - Я ж тебя серьезно просил...
- А я и не шучу, - продолжал ухмыляться Боб, - подымешь сюда свою "малютку", и можешь хоть два больших корыта на полгода на прикол поставить. Богатая россыпуха! А с водой - это уже твои заботы. Пара километров труб - не такая уж проблема.
Сказал и уехал, наотрез отказавшись и от коньяка и любимой баньки.
Директору было жутковато затевать это дело: и так-то план по всем швам трещит, а тут полмесяца одну драгу придется вхолостую поднимать в этот проклятый лог, в котором, как утверждал главный геолог прииска, никто еще ни разу не находил ни одного зернышка платины... Да еще и трубы надо где-то доставать, мощные насосы, провода тянуть... Но положение было настолько безвыходным, а авторитет Боба - настолько непререкаемым, что уже на следующее утро он отдал все необходимые распоряжения по перебазировке.
Через несколько месяцев возле буровой, чуть не на шляпу сидевшего на керновом ящике Боба, приземлился МИ-2, а потом две с половиной недели на прииске Боба поили коньяком, кормили паюсной икрой, парили в бане и всячески ему угождали. А особенно старалась дородная повариха, приютившая его в своей холостяцкой квартире...
"Малютка", поднятая в тот самый сухой ложок, за квартал сделала годовой план всего прииска!
А может, и вранье это все, легенда. За что купил, за то и продаю. Сам Боб ничего мне об этом случае не рассказывал.
А рассказчик это был просто удивительный. Любая вечеринка, любое застолье с его участием превращались в "спектакль одного актера", причем никому даже в голову не приходило перебить своей историей этот тихий, с длинными паузами монолог бывалого человека. Как я жалею, что не записал тогда ничего на магнитофон! Кое-какие сюжеты еще помнятся, а вот голос, интонации, детали, в которых, собственно, и заключался основной смысл, совсем забылись. Смех вспыхивал чуть ли не каждые полминуты, но чем таким особенным он мог нас смешить - ну хоть убей, не помню.
Как-то раз Боб заявился к нам в камералку с журналом "Роман-газета" и небрежно кинув его на стол, как бы между прочим, сообщил:
- Тут мой кореш, Олежка Куваев, роман накарябал... Правда, он все переврал и перепутал, но почитать можно...
Заметив, что всех гораздо больше заинтересовало сколько бутылок "Портвейна" рассовано у него по карманам, Боб повторил раздраженно:
- Нет, мужики, на самом деле стоит почитать!
А когда наш главный геолог, человек очень практичный, начал ощупывать ладонями круглые бугры, торчащие из-под его плаща, он и вовсе озверел:
- Шесть штук, всего шесть, успокойся, Эдик! Вы что, засранцы, не поняли?! Первая хорошая книга вышла про геологов, а они горлышки считают!
Роман назывался "Территория", все потом им зачитывались, а для меня эта "Роман-газета" стала просто настольной книгой на два десятка лет.
Подробно расспросив в следующую встречу что там Куваев переврал и что перепутал, я поинтересовался у Боба: а чего бы ему самому не написать роман или хотя бы десяток рассказов?
- Пробовал, - грустно ответил он. - Положу перед собой лист бумаги, ручку, сижу несколько часов и пялюсь на них. Столько пикетажек исписал, столько отчетов составил, докладных, рапортов всяких... А тут ни строчки из себя выжать не могу. Раз пять от такой беспомощности в глухие запои уходил... Больше не рискую.
Боюсь пересказывать его истории - это надо было слышать. К тому же, столько людей за прошедшие годы рассказывали мне подобные байки у таежного костра, в балке у буровой, на устье разведочной штольни, что можно легко ошибиться с авторством. Пожалуй, только одну историю не мог рассказать никто, кроме Боба - просто у меня не было других знакомых, которые бы когда-либо трудились директорами приисков.
Прииск работал нормально - план перевыполняли, уже год не было ни одного серьезного ЧП ни на производстве, ни в поселке. И вдруг Бобом всерьез заинтересовались "органы". Возвращаться на Колыму, тем более под охраной, как-то не хотелось. И в чем подозревают - непонятно. Хотя, с этим-то как раз в те времена было просто - мало ли кому на ногу мог наступить. Одна анонимка - и ты уже лагерную баланду хлебаешь...



Порасспросил Боб знающих людей, собрал все, что надо, в дальнюю дорогу и приготовился к аресту. Хотя, как к этому приготовишься! Несколько ночей не спал, вздрагивал от каждого шороха...
- Знал бы ты, как я тебе завидую, студент, - как-то заявил Боб за бутылкой вина на моем золотом участке, - вот ты во все горло орешь, что Брежнев из ума выжил, а у меня аж все внутренности вниз опускаются от страха, оглядываться начинаю... А чего, кажется, в мои годы уж и бояться-то? Нет, пока наше, насмерть испуганное поколение целиком не вымрет, никаких перемен в этой стране не будет. Вся надежда на вас, щенков.
Вызвали, наконец, Боба "куда следует" и дали три дня, чтобы разобраться почему за последние два месяца постоянно снижается средняя пробность сдаваемой прииском платины.
Это было, как гром среди ясного неба. Десятилетиями добывали здесь платину и каждому мальчишке было известно, что она практически не содержит примесей. Значит, действительно диверсия!
Три дня Боб проверял всю цепочку от драги и промприборов до посылочного контейнера, сам чуть не по зернышку перебрал под микроскопом отправляемый металл, но из города сообщили, что проба стала еще хуже. Двое в штатском буквально ходили за ним по пятам, даже в туалете велели дверь не закрывать, так что если бы ему пришла в голову мысль покончить с собой, то это вряд ли удалось бы сделать.
Спасла Боба, да и не только его одного, обыкновенная женская болтливость.
Кроме добытой на прииске, контора принимала платину от старателей, семьями или в одиночку намывавших ее на отработанных полигонах или по мелким ложкам, в которые не залезешь ни с драгой, ни с громоздким промывочным прибором. По инструкции было положено весь старательский металл проверять, а инструкции тогда выполнялись неукоснительно. Лаборантка рассыпала сдаваемую платину ровным слоем и капала из пипетки царской водкой на каждое зернышко. Если через полминуты кислота не запузырилась, не запенилась, значит металл чистый. Не было случая, чтобы кто-нибудь принес засоренный шлих - в поселке вряд ли можно было найти такого человека, кто бы не отличил платину от других тяжелых минералов.
В этот день лаборантка уже заканчивала приемку у последнего старателя - старого лысого деда с перепутанной, заплесневелой бородой, от которого за полверсты разило ядреным потом и недостоявшей брагой. Убедившись, что пузырьков нет, она уже хотела ссыпать платину в чашку, но не успела - позвали к телефону "по срочному делу". Потом, на перекрестном допросе и очных ставках выяснилось, насколько срочным было это дело - просто болтали о том, о сем с подружкой почтальоншей. Целых пять с половиной минут! И это в рабочее время! Когда она вернулась, то не поверила своим глазам - все до одной капельки кислоты вскипели.
Деда, конечно, сразу взяли "под белы ручки". На допросе он рассказал, что, копаясь в огороде, наткнулся на кусок старого то ли жернова, то ли диска от какой-то машины. Отволок его на межу и бросил. От удара об камень от этой штуки откололся небольшой кусочек и как-то знакомо блеснул на свежем сколе. Дед заинтересовался, ударил обухом кайлушки и осколок рассыпался на мелкие зернышки, похожие на шлиховую платину.
В первый раз он добавил к намытой им на проходнушке платине всего пару зернышек. Пролезло. Добавил еще десяток. Приняли. Ну а в тот день, когда его застукали, в принесенной им в контору чекушке вообще не было ни одного зерна платины.
Деда, конечно, посадили. Ни в поселке, ни в суде никто не поверил, что человек, который сызмальства промышлял старательством, не смог отличить платину от зерен какого-то там, как сообщили "органы", легированного чугуна. Самое интересное, что Боб божился: не бывает такого чугуна, который две минуты мог бы сопротивляться царской водке.

Самое большое в своей жизни открытие Боб сделал, когда его впервые понизили не до геолога или техника, а до рабочего четвертого разряда. Про крупное месторождение золота, которое он нашел чуть ли не в самом геологическом поселке экспедиции, до сих пор пишут, что оно относится к новому, неизвестному ранее, "нетрадиционному" типу. Это была настоящая слава с многочисленными интервью в газетах, на радио и телевидении, с вояжами в столицу края и Москву, с очередной цистерной коньяка...
Только значок первооткрывателя месторождений так и не довелось Бобу поносить. Убили его. Ножом. По дороге домой. Не знаю, кому мог перейти дорогу этот добрейший, веселый и жизнерадостный человек?

В последнюю нашу встречу было выпито немало вина, рассказана не одна история. Только нам с товарищем в этот вечер было не до смеха - какие-то неприятности по работе не давали расслабиться. Боба уложили в спальном мешке на полу. Целый час он не давал нам уснуть - все ворочался, кряхтел, ругался вполголоса, двигал спальник то в один угол, то в другой, пока я его не спросил несколько раздраженно: уж не блох ли он нам притащил?
- Да нет, - ответил он на полном серьезе, - никак не могу понять где у вас здесь север? Не могу спать поперек магнитных линий!



Когда мы отсмеялись, Боб уже спокойно посапывал носом во сне. Цели он соей добился - рассмешил-таки нас напоследок.

Старпом

Нашего нового старпома звали просто - Ероха. Никакие другие прозвища к нему не прилипали, даже «широко распространенное в узких кругах» сокращение из трех букв, имеющее множество расшифровок. Впрочем, ничто не мешало каждому, кто имел с ним даже короткий контакт, в сердцах восклицать: «Ну и ЧМО!»
Назначен он был на наш славный ракетный крейсер из провинциального Донузлава, где по слухам командовал грозным оружием флота - эсминцем проекта 30 БИС, стоящим в консервации. «Бешеной карьере» Ерохи мог позавидовать даже старший штурман Трук из одноименного рассказа Л. Соболева, хотя истоки такого взлета были прозаические - одноклассник в отделе кадров и планируемая передислокация корабля в сторону Тихого океана.
Комплексы «чрезвычайно маленького офицера» бросались в глаза всем, даже не искушенным в поведенческой психологии матросам-первогодкам. Стоя на очередном построении экипажа в мятой куртке и лоснящихся брюках в обтяжку, с заложенными за спину руками и гордо поднятой головой в уставной фуражке, плавно перекатывая с носка на пятку ступни ног, обутые в форменные ботинки со срезанными рантами и сильно удлиненными каблуками, он сам себе казался, наверное, Наполеоном...
- Эй, дежурный! Вызовите ко мне того, кого я вчера драл!
- А кого вы вчера драли, товарищ капитан второго ранга? - невинно переспрашивал уставший от корабельной бестолковщины дежурный, глаза которого уже заблестели в предчувствии того, каким рассказом он повеселит сегодня в кают-компании своих сослуживцев.
-Не знаете!? Сдать вахту тому, кто знает!
Настроение дежурного несколько упало, но утешенный мыслью о том, что в результате этого инцидента день можно считать прожитым не напрасно, а на алтарь дежурно-вахтенной службы брошены далеко не последние силы - хватит и на веселый смех за столом младшего офицерского состава, он пошел искать более информированного свидетеля «корабельного разврата».
Окончательно укрепился нездоровый интерес экипажа к личности Ерохи, когда от его бывших сослуживцев докатилась пикантная новость - имея обширную плешивость, он прикрывает ее париком-нашлепкой.
Принимая во внимание известное положение Корабельного устава о том, что «должность старшего помощника командира корабля несовместима с длительным пребыванием на берегу», наблюдение за ним стало осуществляться практически все 24 часа в сутки.
- Вы мне прекращайте тянуть резину за хвост!
- Я вам покажу, как работать спустя пальцы! - было наградой наиболее внимательным корабельным юмористам.
Старпом на ходу корабля на открытом крыле ходового мостика, старпом во время объявления химической тревоги и после ее отбоя и, наконец, старпом в сауне - эти эпизоды из жизни крейсера могли стать сюжетами, украшающими произведения любимых на флоте писателей-маринистов.
Почему именно эти эпизоды? А вы представьте себе, как с головы стоящего на мостике корабельного Наполеона сильным порывом ветра сносит фуражку с частью его скальпа. Сильная картина! Особенно для людей, не посвященных в особенности ерохинского гардероба. А проблемы Ерохи, когда ему под любопытствующими взглядами находящихся на центральном командном пункте представителей экипажа и штаба соединения приходилось надевать противогаз, после обращенного к нему подгоняющего окрика комбрига:
- А химическая тревога вас что ли не касается?
Практически все, кто присутствовал при этом эпизоде, думали только об одном, как не пропустить завершающую сцену этого спектакля - сцену отбоя химической тревоги, во время которой Ерохе придется снимать этот ненавистный противогаз, с таким трудом и моральными муками воздетый поверх нашлепки.
- Давайте отбой тревоги, старпом - «милостиво» разрешил командир соединения, заслушав доклад бригадного начхима о результатах проверочных мероприятий.
- Ничем вы моего «дуста» все равно не порадовали.
Реакция Ерохи была мгновенной. Заскочив за стоящий рядом шкаф с приборами боевой информационной управляющей системы, отделивший его от основной массы любопытствующих и, проделав там некие манипуляции, он в полном соответствии с установленными нормативами в нахлобученной по самые брови фуражке как фокусник быстро предстал перед взором удивленного такой прытью начальника.
Уверенно защелкав микрофоном по кнопкам пульта корабельной громкоговорящей связи, мастер-иллюзионист победно взирал на заметно разочарованных таким ходом интриги зрителей.
Но перед бдительным оком «бригадира» ничего не ускользнуло, и его наблюдательность сделала достойным описания финал этого спектакля:
- Старпом, доложите мне, пожалуйста, - ласково спросил «главный режиссер»,
- Какую-такую курсовую задачу я должен принять у этого корабля, если даже у вас, человека непосредственно отвечающего за его защиту от оружия массового поражения, противогаз запущен до такой степени, что из него шерсть растет!?
Пристрастные наблюдатели, устремившие свои взгляды на скользнувшую за спину руку Ерохи, сжимающую резиновую маску противогаза, успели заметить предательски торчащий из нее клочок порыжелого паричка. Финал удался...

***
Несмотря на всю бросающуюся в глаза комичность своей персоны, крови своим подчиненным старпом портил много. Особенно доставалось корабельным «маслам» - офицерам боевой части пять, в которых Ероха не без оснований видел главных оппозиционеров своей «созидательной» деятельности, хотя главная причина была в изрядно испорченных отношениях с корабельным «дедом».
Механика крейсера на флоте все знали под кличкой «Фен». Знаменит он был не только двадцатью годами «безупречной корабельной службы», но и приобретенными навыками верно ориентироваться в окружающей обстановке, доказательством чего служили «звезды шерифа» на его парадной тужурке и постоянно красовавшаяся на дымовой трубе корабля звезда с надписью «ЭМ БЧ», символизирующая успехи в «боевой и политической подготовке» руководимой им электромеханической боевой части.
Известен Фен был также и своим далеко выступающим вперед брюшком, ласково поглаживая которое, он с грустью выговаривал провинившемуся личному составу:
- И не видать вам братцы увольнения, как мне своих яиц!
Безуспешные попытки «меха» объяснить Ерохе, что повседневная деятельность его офицеров трудно совместима с необходимостью постоянно бросать начатые работы и выбегать на объявляемые по различным пустяковым причинам «большие - малые» сборы закончились полной конфронтацией. Возмущенный такой непонятливостью, Фен дал негласное указание - любые приказания и распоряжения старпома, касающиеся заведования БЧ-5, выполнять только с его разрешения.
Так началась история падения старпома, его Ватерлоо.
Надо сказать, что при всем идиотизме ерохинского поведения, он не был чужд желаний нормального человека. Особенно это касалось короткого времени его досуга, который, по всем законам корабельной жизни, начинался сразу после отбоя личного состава.
Чем может занять себя в такие часы отлученный от своей Жозефины и не имеющий соратников корабельный Наполеон? Он предпочитал сауну.
Сауна на крейсере была знатная, эксклюзивная. Удачно спроектированная, с небольшим бассейном и другими штучками, не виданными ранее на кораблях ВМФ, она была идеальным средством для эффективного расслабления утомленных от тягот и лишений корабельной жизни военно-морских организмов. В умелых руках Фена сауна стала еще и инструментом внутрикорабельной политики. Кто, когда, с кем и сколько - решал только он. Исключение составляли офицеры его боевой части, да вышестоящие начальники. Вопреки всем уставам, Ероха выпал из списка «вышестоящих».... Экипаж с возрастающим интересом стал наблюдать за развитием конфликта, и нет нужды говорить, на чьей стороне были его симпатии.
Нетрудно себе представить, какого уровня неприятности ожидали старпома. Хуже всего было то, что они возникали именно тогда, когда хотелось расслабиться и, сбросив груз проблем прошедшего дня, распаренным сауной телом плюхнуться в холодные воды бассейна. Но на месте только что плескавшейся воды вышедший из парилки Ероха мог увидеть дно пустого бассейна, в непросохшей луже которого ему, должно быть, виделась физиономия Фена, говорящего:
-Будешь себя хорошо вести, в бассейн воду налью!
C этим беспределом, напоминавшим сюжет известного анекдота, нужно было кончать. Но как? И потерявший самообладание старпом начал делать глупости. Брызгая слюной от негодования, продолжая радовать подчиненных новыми афоризмами, он с обещанием показать механику «как раки зимуют», конфисковал все входные ключи от сауны. И стал ждать ответной реакции. Трудно сказать, как ситуация развивалась бы дальше, но крейсер есть крейсер и порядок должен быть восстановлен.
Командир корабля банальным:
- Вы старпома можете не уважать как человека, но должность его уважать обязаны! - остановил механика от продолжения дальнейших «боевых действий».
В кают-компании все с интересом наблюдали, как сидящий на своем штатном месте Фен, находясь по правую руку от старпома, медленно попивая чаек, задумчиво глядел куда-то в даль. О чем он думал, над чем размышлял? Может быть, над вопросом, над которым никогда ранее не задумывался: «Как же, все-таки, раки зимуют»?
Старпом расценивал такое поведение «меха» как свою безусловную победу и, казалось, наконец-то почувствовал себя хозяином положения. Однако, как заметили в экипаже, не полностью доверяя возникшему перемирию, стремился попадать в столь полюбившееся ему заведение только тогда, когда механик отсутствовал на корабле.

***
В тот осенний, по южному красивый вечер, ничто не предвещало трагической для Ерохи развязки. Фен, убывший еще днем для решения своих механических вопросов в Техническое управление, как все знали, не имел дурной привычки возвращаться на крейсер под вечер. Командиру же, убывавшему на сход, вовремя и красиво подали катер, крючковые сменили, наконец, свои ободранные спасательные жилеты, а молодой горнист сумел-таки сыграть «захождение» вслед удалявшемуся командирскому катеру.
Проводив командира, умиротворенный старпом дал команду подготовить сауну. Дальше пошла корабельная текучка - ужин, развод, приборка, вечерняя проверка, отбой личного состава. Вопреки запланированному, сутки для Ерохи закончились нечаянным сном на каютном диване.
В это же время прозрачные воды бассейна продолжали мирно перекатываться в унисон с плавными наклонениями корабельного корпуса, а стрелка термометра сауны давно уже пыталась начать свое движение по второму кругу...
Мерное посапывание старпома было прервано резкими звуками аварийной тревоги:
-Пожар в третьем отсеке!
Трудно на словах передать всю несуразность поведения Ерохи в критической ситуации. Да и сама ситуация развивалась далеко не по учебному сценарию. Прибыв на ЦКП, он из потока обрушившихся на него докладов и рекомендаций уловил только одно - горит сауна. Отдавая приказания заученными на тренировках и учениях фразами, старпом пытался овладеть ситуацией, но в бою не на параде, и стандартные, порой совсем не нужные команды, не помешали возгоранию быстро превратиться в приличный корабельный пожар. А когда с КП БЧ-2 доложили о срабатывании системы орошения контейнера с ракетой главного комплекса, перед глазами старпома замаячил призрак погибшего «Отважного» и его заклинило. Где Ерохе было знать, что центральные приборы тревожно-температурной сигнализации основного оружия корабля размещены как раз на той самой переборке, которая так щедро поливалась забортной водой бойцами аварийной партии. Зачем знать географию, когда извозчик довезет!
Не сумев организовать получение необходимой информации, старпом бросил свой командный пункт и стал метаться по кораблю, пытаясь непосредственно с рубежей обороны руководить тушением пожара. А когда от разорвавшегося рядом дыхательного мешка изолирующего противогаза у него сорвало легендарную «нашлепку», то с охрипшим голосом, сверкающей лысиной и прокопченым лицом, Ероха стал полностью неузнаваем. В дыму и шуме аварийного отсека на него перестали реагировать. И он стал «подносить патроны» - раскатывать и подключать пожарные шланги, подавать воду...
Где же твои приобретенные в «полях сражений» навыки по управлению войсками? Где воспитанные тобой «славные Мюраты, Неи и Ожеро»? Почему никто не спешит выполнять твои приказания?
Управление потеряно, борьба с пожаром децентрализована, сражение проиграно.
- Пожар в публичном доме во время наводнения, - подвел печальный итог прибывший по экстренному оповещению механик.
Несмотря на то, что усилиями аварийных партий удалось не допустить распространения огня по кораблю, сауна выгорела полностью, копотью пожара выведено из строя радиотехническое оборудование боевых постов аварийного отсека, нижележащие помещения затоплены. Боевая готовность снижена.
Командир корабля, оглядывая грустным взором своих подчиненных во время очередного построения, нашел поразительное сходство между отступающими от Москвы французами, с картины известного художника и участниками тушения пожара, большинство из которых понуро стояли в обгоревших робах и повязках, которые корабельные медики успели наложить на их поврежденные высокой температурой уши.
-Где же будет твой остров заточения, бесславный Наполеон? - почему-то подумалось командиру при беглом взгляде на стоящего рядом своего старшего «помощника»...

***
Шли годы. На корабле менялись офицеры и экипажи. Островом «Святой Елены» для бывшего старпома стала одна из служб тыла. По странному стечению обстоятельств, славный ракетный крейсер ЧФ, по прихоти флотских и московских чиновников, вопреки традициям русского флота, но в полном соответствии с традициями советского, получил новое, «столичное» название. И, случись описанные события сегодня, то этот рассказ уже с полным правом можно было начинать с эпиграфа - «Каждому «Наполеону» по своей сожженной «Москве».

В первую чеченскую кампанию был такая дурка - иначе и не назвать - у солдат требовали объяснительную на предмет того, как были использованы гранаты. Реальный документ, цитирую:
"Я шел вдоль забора. Из-за забора меня послали на хуй. Я бросил туда гранату. Крики прекратились."