Когда-то давно в казне были деньги. И построили на это деньги где-то там, в СибВО небольшой гарнизон. Небольшой, но славный. В гарнизоне были построены красивые кирпичные жилые дома, была медсанчасть, школа, бассейн крытый и открытый, спортивные площадки. В общем, всё, чего только пожелает душа военного. Служи - не хочу. В гарнизоне была даже своя Красная площадь, - открытое пространство, где с одной стороны дугою стояли жилые дома, с другой стороны военторг, а с противоположной - кафе "Холодный Ключ", по названию пробегавшей невдалеке речушки. Однажды один из помощников начальника гарнизона хотел переименовать кафе в "Офицерскую честь", - но ему не дали глумиться над народом. В народе, однако, название прижилось.

-Так ведь, посередине у нас Ленин стоит, - отстаивал светлую идею тот помошник, подспудно улавливая логическую связь между двумя.

Ленин там действительно стоял, - посреди ухоженой, зелёненькой, как на макетах, клумбы. Стоял в полный свой рост, привычно указывая в светлое будущее правой рукой. Впрочем, азимуты "будущего" и входа в кафе удивительным образом совпадали, поставляя тонны сырья для гарнизонных зубоскалов. Кафе.... Хотя, СТОП! Вернёмся к Ленину, с которого всё и началось.

Гарнизонный патруль важно прогуливался по Красной площади, то и дело кося на выход из "Офицерской Чести", где по информации источников обмывались звёздочки одного из постояльцев. Начальник партуля хорошо знал постояльца, а потому затеивал дружеский фарс. Фарс должен был состояться с минуты на минуту , но сценарий его ещё не был закончен. Начальник патруля был в пылу творческого процесса, когда один из бойцов сказал,
-Тащ капитан, смотрите, Ленин чё-то спиздил.
-????????
-А вон, в руке что-то держит, - улыбаясь уточнил мысль солдатик, указывая на объект разговора.

Осторожно переставляя ноги начальник патруля форсировал травку, подошёл к монументу и стал рассматривать конечность вождя, выпрастанную вперёд. Длань больше никуда не указывала. Она просто держала КУСОК САЛА.

-Ни хuя себе, - подумал капитан, предприняв попытку проанализировать последствия.
-Петров, - сними это, - скомандовал он, грозно насупив брови.
Петров не отреагировал, потому что его скрутило бубликом.
-Петров, отставить смех!
-Есть, отставить, - ответил солдат, продолжая клубком скатываться по клумбе.
-Сердюк, - переключился офицер на второго бойца.
-Не достану, - ответил ефрейтор и в этом была доля правды. В отличие от 195 см Петрова, 165 см Сердюка решения не давали.
-Достанешь, - твёрдо сказал капитан Климов. Оглянувшись по сторонам, скомандовал, - Лезь.
Приказ есть приказ, и пока Петров пытался встать на ноги, Сердюк уже сидел на плече вождя, мысленно придумывая письмо домой с описанием события. Однако, всё ещё было впереди.

-Ну что?
-Не идёт! Крепко приклеяно!, - вещал сверху ефрейтор, агрессивно дёргая продукт. - Скользко! Жирное оно, рука скользит.
-Слазь, - нетерпеливо буркнул Климов, и самолично полез на плечи вождю.

В это время двери кафе-ресторана раскрылись и компания товарищей небольшими кучками начала покидать помещение. Климов вжав голову в собственные плечи сидел тихо и молил бога остаться незамеченным. Но, не судьба. Заинтересовавшиеся происходящим люди стали окружать памятник, сдабривая спектакль остроумными замечаниями.

Климов ещё немного подёргал кусок сала, подбадриваемый военными, потом плюнул и спустился наземь. Ситуация усугублялась тем фактом, что завтра утром плановый визит в гарнизон должен был нанести командующий войсками округа. И было известно, что с юмором у товарища было плохо.

Гарнизон, даже самый большой, - он как деревня. Новости расходятся, как круги от брошенного в воду камня. По всем направлениям и быстро.
Поэтому никто не удивился, когда через несколько минут у памятника тормознул автомобиль коменданта, а затем и самого начальника гарнизона.
-Как это случилось?, - задал умный вопрос комендант, неуловимым профессиональным движением расстёгивая кобуру.

-Вы что, охuели?!!!, - задал не менее мудрый вопрос сам начальник.

-Дык, дык, - задыкал Климов, растерянно оглядываясь то на одного, то на другого. Несмотря на то, что личной вины капитана Климова в произошедшем не было, он принял виноватую позу и ожидал продолжения.

Вскорости привезли стремянку, а народу вокруг стало ещё больше.
Сам комендант взгромоздившись на лестницу усердно дёргал остатки свиньи, непереставая ругаться и просить прощения у начальника за нецензурщину. Начальник гарнизона, полковник Скалистый, известный борец самбо, терпел недолго и жестом спустив коменданта залез сам.
-Зубило и молоток, - проявив лидерство, громогласно приказал он в темноту, опустив руку назад в полной уверенности, что инструмент тут-же материализуется.

-Зубило и молоток, - продублировал приказ комендант, озираясь по сторонам в поисках инструмента.

Каким-то чудом искомые железки появились в районе действия через несколько минут. Начальник и комендант стояли у основания памятника, настороженно принюхиваясь к алкогольному духу, который, казалось, овеял монумент со всех сторон. Потеряв интерес к рукоделию, начальники вручили инструмент Климову и сказали в один голос: "Действуй!".

И тут случилось непоправимое. Климов стукнул не туда куда надо, или сильнее чем надо. Кисть вождя, предсмертной хваткой вцепившись в провиант с неприятным хрустом отделилась от предплечья и упала на бетон, опровергнув закон бутерброда. Кисть упала не салом вниз, а салом вверх. И раскололась на несколько частей, заставив приостановиться несколько смелых сердец.

-Бляяяяяять! - сказали люди хором.
-Ураааааааа! - завопили от счастья неизвестно откуда взявшиеся офицерские детишки.
-Разойтись, - нервно заорал начальник, грозно зыркнув на зрителей очками.

-Петров, Сердюк, собрать ...ээээ.... фрагменты тела, - снова взял на себя инициативу Климов.

Кусочки начали собираться в кучке. Люди пытались отделить пальцы от от сала, но последние крошились и переставали существовать.

-Найти мне мерзавца!, - орал начальник. Хоть инкогнито, но найти. Возьмём его клей, хотя бы.
Как ни странно, мерзавец не находился и официальные лица гарнизона, подтянувшиеся на площадь в полном составе, начали мозговой штурм.

Ситуацию спас простой солдат, ефрейтор Сердюк.
-Товарищи командиры! Можно взять резиновую перчатку сантехника, наполнить гипсом и напялить всё это на руку ..... вождя, тем более, арматура там торчит.

-Действуйте, - буркнул начальник. -До утра чтоб как новенький.
О выполнении доложить в любое время.

Население, поняв, что финита ля комедия, постепенно рассосалась по койкам, а сменившийся Сердюк отправился заниматься производством протеза. Через пару часов всё было закончено и даже установлено на место.

Настало утро. Люди разошлись на службу. Часам к десяти плюхнулся знакомый до дрожи Ми-8. И официальный визит был объявлен открытым.

Командующий войсками юмора не понимал. Мало того, офицеры поговаривали, что он ещё много чего не понимал. Поэтому свита была напряжена до предела, ожидая подвоха. Передвигаясь по территории гарнизона командующий издавал рык, указывая пальцами на подмеченные недостатки. Потом посетили "Холодный Ключ". Отобедали и вытирая жирные губы рукавами кителей вышли покурить.
Один из окружных эй-полковников, сопровождавший высокого гостя с папочкой в руках и стенографирующий замечания, неожиданно отделился от толпы, сгонял к Ленину и с радостной рожей вернулся обратно.
-Чё скалишься?, - задал ему вопрос генерал.
-У них Ленин без одной перчатки стоит!
-Пиши! - рыкнул главный и длинный список недочётов пополнился.

P.S. Завершивший своё дело Сердюк ушёл спать. Резиновая перчатка, в которой отливался протез осталась на скульптуре для того, чтобы ночной дождик не растворил гипсовое творение. Капитан Климов говорит, что Сердюка представили к младшему сержанту, хотя, за связь с описанными событиями не ручается.

Если у нас в Белоруссии когда-нибудь издадут свой, белорусский вариант легендарной Книги рекордов Гиннесса, то в нём обязательно должно найтись место военному лётчику Геннадию Шепелеву. 18 лет назад покидая аварийный, гибнущий самолёт МиГ-25БМ, он совершил самый высотный в истории белорусского неба прыжок, прыжок в 16 тысяч 200 метров. Парашют распахнул над лётчиком свои объятия только лишь в трёх километрах от земли... А до этого спасительного мига - 13 тысяч 200 метров свободного падения (5 минут 28 секунд (!)) и жуткого ощущения бездны... В эту же Книгу рекордов должен попасть и самолёт Шепелева. Никакой другой не мог летать в белорусском небе на высотах и скоростях доступных ему.
С капитаном Шепелевым мы служили в одной части - в прославленном 10-м отдельном Московско-Кенигсбергском Краснознамённом ордена Суворова разведывательном полку, который базировался на аэродроме города Щучина, что на Гродненщине. В тот день, 19 сентября 1986 года, о его неожиданном рекорде никто, естественно, и думать, не смел. Какой там, к лешему, рекорд! Самолёт потеряли, лётчика едва спасли... И что там впереди? Комиссии, разборки, начальственный гнев...
В ту пятницу, 19 сентября, в полку были обычные полёты. Летали 24 лётчика, из двух эскадрилий, коим было запланировано сделать по 2-3 вылета, а двум — капитану И.Нычику и старшему лейтенанту В.Писареву по четыре. Всего выходило по плановой таблице — 56 вылетов. Привожу эту цифру с умыслом дабы читатель мог вооружившись калькулятором умножить 56 на 14000 кг (заправка одного самолёта) и получить расход керосина или посчитать “испитую” самолётами “масандру” - спирто-водяную смесь в системах охлаждения и противообледенения самолёта. К слову, это расшифровывалось по буквам следующим образом: “Микоян Артём Сын Армянского Народа Дал Радость Авиаторам”. Кто-то звал смесь спирта и воды “шилом”, кто-то “шпагатом”, но “масандра” всё-таки это “масандра”.. У МиГ-25БМ этой “спецжидкости” было аж 290 литров.
До сих пор ходит такая легенда. Когда создавали самолёт МиГ-25 Генеральному конструктору Артёму Микояну предложили, в целях экономии и предотвращении утечки “спиртуса вини” в желудки отдельных несознательных авиаторов заменить его, на другую, более нейтральную и дешёвую жидкость. На тревожном и обстоятельном докладе авиационных медиков Микоян размашисто, от края до края, начертал: “Если Родине будет надо - полетим на армянском коньяке”. Авиаторы облегчённо и благодарно вздохнули.
Капитану Шепелеву в ходе того лётного дня предстояло сделать два вылета.Геннадий был одним из самых высокоподготовленных лётчиков эскадрильи, поэтому облёт двух самолётов МиГ-25БМ с бортовыми номерами “26” и “16” был поручен именно ему. Облёт действо серьёзное и обязательное. Ежегодно каждый самолёт подвергается испытаниям по специальной программе для проверки его устойчивости и управляемости на разных режимах полёта. Лётчик выполняет задание по “нотам” — карточке облёта, утверждённой командиром полка. Поэтому и поручается это своеобразное испытание пилотам подготовленным и ответственным. В третьей эскадрилье “бээмы” обычно облётывал Шепелев.
Накануне, 17 сентября, он проверил “нотную грамоту” у МиГ-25БМ с бортовым номером “27”. Без замечаний. Самолёт “26” особых тревог у него не вызывал, так как был совсем новеньким: год как сошел со стапелей авиазавода в Горьком и налетал по самолётным меркам всего ничего — 77 часов. Вредных привычек за ним не водилось, и кроме лопнувшего однажды в полёте стекла кабины — никаких огорчений не доставлял. Особых предчувствий или ожиданий перед полётами в тот день у Геннадия Шепелева не было.
В 11 часов 10 минут форсаж привычно вдавил Шепелева в кресло, а колёса самолёта начали стремительно наматывать метры бетонной полосы. Взлёт! Впереди у него было 9 минут полёта...
После взлёта — привычный доворот и отход на седьмой маршрут. На высоте 3000 метров и скорости 800 км/час Шепелев проверил управляемость самолёта. Норма! Через 4 минуты 30 секунд “гастроном” уже утюжил высоту в 10500 метров. Где-то далеко, внизу, на земле, проскочил район Лиды, Молодечно...
Шепелев двигает РУДы (рычаги управления двигателями. — прим. автора) вперёд до упора: разгон на полном форсаже! Стремительно растёт скорость. Самолёт раскаляется и словно ракета нанизывает на себя километры стратосферы. Откликаясь на рост скорости, зашевелились клинья воздухозаборников, жадно глотающих воздух. Лётчик продолжает “гонять” движки согласно заданию. Курс — на Глубокое. На связь с лётчиком вышел командный пункт аэродрома Поставы. На борту порядок. Двигатели активно (более 700кг в минуту) пожирают топливо. К роковой девятой минуте полёта было уже “съедено” 6450 кг керосинчика! Осталось 7800... Килевые, первый и второй баки уже пусты. Система охлаждения интенсивно испаряет спиртоводяную смесь. Всё как обычно, штатно. И вдруг... Это “вдруг” всегда живёт где-то в глубине, в подсознании лётчика. Такова уж специфика профессии, главная составляющая которой — риск.
На высоте 15700 метров и приборной скорости 1070 км/час самолёт затрясло как на разбитом сельском просёлке...Резко бросило в левый крен под восемьдесят градусов... резко возросла боковая перегрузка...
Как потом “рассказал” найденный на земле “чёрный ящик” Тестер-УЗ-Л, лётчик действовал в аварийной обстановке молниеносно и безошибочно. Капитан Шепелев мгновенно (время реакции 0,5 секунды!) отклонил ручку вправо на парирование крена, а левая рука с рычагами управления двигателями резко до упора “Малый Газ” пошла назад: выключил форсаж. Но самолёт лётчику не подчинился. Крен не уменьшился, продолжала расти скорость...Гена бросил взгляд на аварийное табло — оно молчало (лишь позже станет известно, что уже в тот момент во всю горел левый двигатель, но информация об этом из-за разрушения проводки датчиков до лётчика не дошла).
Скорость уже 1100 км/час... В мозгу промелькнуло: предельная для безопасного катапультирования — 1200 км/час... Крен растёт, самолёт не управляемый... В наушниках наконец-то забеспокоилась аварийная “РИта”: “Маневр запредельный, маневр запредельный”. Это значит, что ещё мгновенье и самолёт свалится в неуправляемое падение. Тут уж и школа Васенина не спасёт... Руки Шепелева потянулись к рычагам катапультирования. Высота 16 тысяч 200 метров. Рывок. Взрыв пирозаряда мгновенно притянул лётчика за плечевые ремни к спинке кресла, выскочили ограничители разброса рук, автоматически сброшена откидная часть фонаря кабины и катапультное кресло по направляющим рельсам вылетело из самолёта. Лётчика мгновенно окатило бетоном встречного воздуха. Падение. Теперь жизнь лётчика была в “руках” железного механизма — высотного прибора, который по инструкции должен открыть парашют на высоте 3000 метров. Но то по инструкции... А пока над лётчиком трепыхался лоскут ткани всего в два квадратных метра стабилизирующего парашютика, а под башмаками — 16 километров бездны...
Мозг навязчиво сверлила одна мысль: всё ли правильно сделал? Затем, по мере приближения к земле, добавилась ещё одна: раскроется ли парашют? Размазаться со всего маху по земле что-то очень не хотелось. Слава Богу, хоть дышалось нормально: кислород из тринадцати маленьких аварийных баллончиков, расположенных в кресле, поступал в гермошлем исправно.
Лётчик с креслом пролетел уже больше десяти километров. Земля всё ближе. Холодок тревоги всё глубже и глубже в бешено колотящееся от напряжения сердце. Онемели, сжимая скобы катапультирования руки. Где-то внутри кресла продолжал “тикать”, отсчитывая высоту, тот самый приборчик, маленькая коробочка, от которой сейчас зависит его жизнь. И вдруг зажимы отпустили ноги, отделились ручки катапультирования, резко отлетел заголовник... Ещё толчок — и кресло отпустило лётчика из своих железных объятий. Сильный рывок... и через мгновение над головой Гены Шепелева распахнулся спасительный бутон парашюта. Сработал-таки приборчик-то!
До земли было ещё три километра, снижение замедлилось и наконец-то можно было перевести дух. Шепелеву очень захотелось глотнуть свежего воздуха. Левой рукой дотянулся до смотрового щитка гермошлема и лихорадочно начал искать шарик фиксирующей защёлки. Потянул за него ... и в лицо ударил прохладный осенний воздух. Лишь только в этот миг лётчик по-настоящему понял: жив!
Но оказалось, что ещё не все, выпавшие на его долю в тот день испытания, были позади. Сильный ветер предательски тащил его на высоченные сосны, возвышающиеся на окраине леса. Гена пытался управлять парашютом, да не тут-то было. Треск ломающихся сучьев и резкая боль в левой ноге. Очнулся на верхушке огромной вековой сосны. Все попытки высвободиться из опутавших его строп пресекала резкая, до потери сознания, боль в ноге. Без движений стало холодно. Неожиданно ощутил, что шлемофон и комбинезон, совершенно мокрые от пота. С надеждой посмотрел в небо. Там было тихо и пустынно...
После того как Шепелев катапультировался, самолёт на сверхзвуковой скорости в 1359 км/час с полыхающим двигателями огненной кометой понёсся к земле... Аварийная “Рита” выдавала в эфир одну команду за другой: “Борт 26, пожар правого двигателя”, “Убери обороты правого двигателя”, “Выключи двигатель”... Выполнять их уже было некому. Жить самолёту оставалось несколько секунд.
Шепелев о своём катапультировании доложить не успел и то, что в небе что-то случилось, в Щучине узнали не сразу. В тот день были полёты ещё и на аэродромах Лида, Барановичи, Пружаны, поэтому, когда руководителю полётов в Щучине подполковнику Николаю Сдибнову позвонили из районного центра управления воздушным движением Великие Луки и сказали, что где-то сработала аварийная “Рита” он не очень встревожился. Может что у них? Отметки от всех щучинских самолётов ещё были на экране локатора, а то, что МиГ-25БМ Шепелева уже падал ещё никто не знал. На всякий случай решили запросить все свои экипажи, находящиеся в воздухе. Взбудоражившая эфир аварийными сообщениями “Рита” затихла, но исчезла и отметка от самолёта Шепелева. Попытка установить с ним связь через находящихся в воздухе лётчиков Решетова, Силонова и Леонова ни к чему не привели.
В воздух срочно по тревоге подняли поисково-спасательный вертолёт Ми-8Т. Сначала обнаружили место падения самолёта, а затем по парашюту на сосне, лётчика. Доложили в Минск и дежурному генералу ЦКП ВВВС в Москву, а тот маршалу авиации А.Ефимову. По приказу маршала из подмосковных Люберец срочно вылетела для расследования причин аварии летающая лаборатория Ан-12ЛЛ из 13-го специнститута во главе с легендарным полковником А.Язокасом. Асы-исследователи причину установили быстро: разрушение лопатки турбины компрессора левого двигателя, которая вызвала пожар левого, а потом и правого двигателя. И самое главное: лётчик не виноват. Заводской дефект. Лишь после этого у всех отлегло от сердца.
Потом, когда уже всё улеглось, и можно было посмеяться, до чего лётный люд уж очень охоч, спасатели, которые снимали Шепелева с сосны, поведали мне о последних злоключениях Гены. “Висел он, значит, висел на сосне, а тут глядь — по лесной дороге мужик на телеге едет. С пилой, с топором. То ли за дровами, то ли лесник. Тут наш Гена возьми да и начни кричать: спасай, мол, де, лётчика. Эх, знать бы ему, что дальше будет — язык бы себе откусил. Подбежал тот мужичок к сосне и айда её пилить. Гена аж похолодел от такой прыти. Это же надо было падать со стратосферы и выжить, а тут сейчас спилит дедуля дерево — и всё: хрясь об землю и прощай Родина. Как только не кричал, как только не молил, как только не крыл деда наш пилот. Тот знай себе, пилит и пилит, да ещё с ускорением. Торопится, знать, куда-то. И только, зависший над сосной наш поисковый вертолёт отогнал того деда прочь. Подняли мы Гену на борт и в Минск, в госпиталь. Спасли, значит от местного лесоруба.

Copyright © Николай Качук

Хымик!

«Химия на флоте всегда помещалась в районе гальюна и ящика для противогазов. - Нахимичили тут! - Говорило эпизодически моё начальство, и я всегда удивлялся, почему при этом оно не зажимает себе нос. Химик на флоте - это не профессиональный промысел, не этническая принадлежность и даже не окончательный диагноз. Химик на флоте - это кличка.»
Из рассказа А. М. Покровского «Химик» .

Лето 2004 года, Санкт-Петербург.

Как-то ехал домой с дачи поздно вечером, по темноте уже. Дача была сильно за городом, а город назывался Питер.
Где-то на траверзе, как говорят моряки, Гатчины (до Питера ещё 50 километров) увидел на обочине двух мужиков, поднявших руку, как Ленин на пьедестале. Голосуют, значица, чтоб подвезли их. Я и притормозил рядом с ними. А что - всё равно в город еду, чего не подвезти?
- Мужик, до города подвезёшь?
- Садитесь.
Мужики, что уселись на заднем сидении моей потрёпанной «шестёрки», были крепко поддавшие, шумные, горластые. И завели со мной оживлённую беседу.
- Мы, - кричали они, стуча себя в грудь кулаком, - военные моряки! Мы - североморцы!
- Что ж, - говорю, - это здорово.
А что - действительно здорово. Как сухопутный человек, питаю глубокое уважение ко всем, кто ходит по морям. А они продолжали:
- Мы - подводники! Мы - с атомоходов! Ты знаешь, что такое атомный подводный ракетоносец? Рассекает волну такая здоровенная сигарообразная дура в одиннадцать тысяч тонн водоизмещением, наверху у неё - рубка. По бокам рубки - большие такие ласты, горизонтальные рули. А за высокой рубкой - ба-а-альшой ангар для баллистических ракет. Вот что такое подводный ракетоносец!
- Проект 667БДРМ, если не ошибаюсь, - вставил я. - С ракетами РСМ-54.
- О! А ты откуда знаешь? Служил на подлодках?
- Нет, - говорю. - Случайно знаю.
Служил я в своё время стройбате, но не стал это уточнять вслух.
- А ты знаешь, - распалялись военморы ещё больше, - какие люди у нас на атомках служат? Отличные ребята! К примеру, писателя Александра Покровского знаешь? Смотрел его фильм «72 метра», читал его книги?
- Смотрел, - говорю. - И книги его читал.
Мою фразу они, похоже, прослушали, и продолжали шуметь:
- Саня Покровский - вот такой парень!!! (Один из пассажиров выставили вверх большой парень правой руки)
- А вы что - служили с ним вместе на подлодках? - спрашиваю их.
Они на секунду смутились.
- Нет... с ним не довелось встречаться.
И тут же с жаром продолжили:
- Но мы знаем людей, которые с ним служили. И книги его читали - всё правильно он про подлодки пишет. Вот такой мужик Покровский! (Снова большой палец кверху.) Отличный мужик! Мировой мужик!!! А-а-а, хули говорить, наш человек, подводник. Классный парень!!!
И вдруг один из них, который постарше, сделал паузу и добавил тихо:
- Но химик.
- Да, уж... - добавил многозначительно другой.
- Ребята, - говорю офицерам. - Мне ваш флотский юмор не понять: что плохого в том, что он химик? Мне это очень важно знать, у самого старшая дочка учится в универе на химика.
- Ну, как тебе объяснить... Понимаешь - химик он...
А его товарищ горячо добавил:
- Не, как человек Саня Покровский - отличный мужик, отвечаю за слова! Вот только - химик он. Не служил ты на флоте, не понять тебе...
Довёз я их до города. Но сам до сей поры ломаю голову - чем же их химики не устраивают?
Александр Михайлович, не дай дураком помереть, просвети сухопутного человека - в чём фишка? А то у самого дочка - химик.