Поздно заговорили о прошедшем Дне автомобилиста (как в народе говорят) и вот я хочу сказать тост.

Как человек с танковой душой, но командовавший в свое время авторотой и исполнявший обязанности начальника автослужбы крупного военного училища (эх не похвалишь..) не понаслышке знаю труд военных водителей. И хотел бы сегодня поздравить именно их в первую очередь.
Тех мужиков и пацанят, кто сегодня колесит по Чечне и другим веселым местам, вглядываясь в дорогу до рези в глазах. Готовых в любой момент рвануть на обочину, и выпасть со своим АК в придорожную пыль. А все потому, что родной Урал это не защита, а скорее цель. И броник на стекле это только для успокоения нервов. А 120 патронов и 4 гранаты это так мало. И вот едут эти ребята и себя успокаивают, мол броню будут рвать первой, а мы как-нибудь прорвемся... А о том, что за жопой 3 тонны тротила или 8 кубов горючки, лучше не думать... только душу бередить. Ведь это даже лучше. Хуже когда в кузове свои же братишки, 300-сотые. И тогда не знаешь что лучше, гнать или все ямки объезжать... Стоны эти, на каждом ухабе... Их слышишь спинным мозгом. От них мысли в голове дурные: "А если бы меня? Как бы я...." И вот ты гонишь, матеря каждый ухаб, и знаешь, что сегодня рисковать не будем и здесь мы не срежем. Потому что у тебя в кузове, самое ценное, что только есть. И знаешь что если что-то начнется, придется надеется только на себя. Обходя горящие коробочки и наливников, потому что от тебя одного тут проку мало, а братва в кузове сейчас не помощники.
... Ты едешь и думаешь, как хорошо, что хотя бы «Урал». Больше шансов на подрыве. Вспоминаешь землячка с ОБМО, камазиста... Ему как рад под левое переднее... И спина с ладошками становятся липкими в одно мгновение....
... Думаешь о том, что если прострелят кабину, то надо хотя бы успеть заглушить двиган. Потому как «Урал» парень упертый, будет ехать до конца. Как тот бортовик в прошлом месяце который дымящейся грудой упрямо полз и полз пока не рухнул с временного моста в Аргун. Унося с собой раненого водилу и троих таких же в кузове... И думаешь и думаешь об этом. Думаешь так сильно, будто хочешь вогнать эти навыки в подкорку мозга. Чтобы это было на уровне рефлексов, на уровне генной памяти. Чтобы твой потомок об этом знал с рождения. Простая истина:
«Если тебя убили - не забудь заглушить двигатель и съехать на обочину!»

За Вас! Мужики!

Рассказ второй. Орден Богдана Хмельницкого.
(Продлжение. Начало - http://bigler.ru/story.php?issue=905)

До определенного момента я воспринимал войну как работу - работу тяжелую и грязную. Ее некому, кроме нас, было сделать. И мы ее делали. Кроме того, специфика профессии летчика-истребителя всегда рождает азарт вроде спортивного. Опасный это азарт. Вот так и играли в салочки со смертью...

Я участвовал в боях сравнительно немного. После первой разведки за мной почему-то закрепилась совсем незаслуженная слава талантливого летчика-разведчика. А талантов особых не было. Единственное, что у меня получалось действительно хорошо -- я умел видеть. И Р****, мой комэск и учитель, это всячески использовал. Я долго ходил у него в ведомых, а потом, когда стал старшим летчиком, и позже, командиром звена, всегда ходил в прикрывающей группе. А в основном, летал на разведку - в одиночку или в паре. Тут уж верти головой на все 360 градусов - наблюдай не только за воздухом, но и за землей. У разведчика нет права на такую роскошь, как ввязаться в бой или поштурмовать на обратном пути - драться нужно только когда выхода нет и всегда стараться вывернуться и уйти с пикированием.

Р**** ,принявший к тому времени наш полк, говаривал что лучший летчик-истребитель - это тот кто воевал с полной нагрузкой и сумел при этом выжить. За два года ( до лета 44-го) сменил я 3 самолета и завалил 6 немецких. Два раза сбивали. Заработал офицерские погоны, несколько орденов и еще одно ранение. Похоронили мы за это время 8 ребят из нашей третьей эскадрильи. Еще троих похоронить не удалось.... А я выжил.

К этому времени узнал я судьбу своих родных - из нашей семьи остался я один. В сорок третьем в течение месяца получил я похоронки на трех моих братьев. Позже, весной 44-го я узнал, что родители мои остались в местечке с детдомом для умственно отсталых детей, в котором работали - отец директором, а мама учителем. Все - и дети, и воспитатели были расстреляны.

Вот так повернулась моя жизнь. В прочем, ничего необычного. Надо было летать, фотографировать, стрелять. Это отвлекало от самокопания.

Только воевать я стал несколько по-иному, без никому ненужного рыцарства. И если немец, спасавшийся на парашюте, попадал ко мне в прицел, я без лишних сантиментов жал на гашетку. У кого есть желание - пусть обвинит меня в жестокости. Война - вообще жестокая штука, а в этих обстоятельствах она стала для меня глубоко личным делом.

В начале осени 44-го вызывает меня к себе подполковник Р**** и говорит :

-- Лева, у меня для тебя 2 новости - хорошая и херовая. Начну с хорошей - с сегодняшнего дня тебе присвоено очередное воинское звание, так что поздравляю, товарищ капитан. С этой минуты ты для меня Лев Аронович.

Теперь хреновая новость. С сегодняшнего дня ты - командир второй эскадрильи. Я из тебя сделал летчика, так что будь уж добр, помоги мне вторую из дерьма вытащить. Ты не раз у меня из-под хвоста мессеров выметал, помоги и в этот раз.

Нет ничего хуже, когда командир, да еще с которым ты в дружеских отношениях, не приказывает, а просит. Тут уж отвертеться нельзя. Только остается что идти в штаб и расписываться в книге приказов. Когда расписывался, наш начальник штаба, пожилой как мне тогда казалось, майор, которого мы называли по отчеству - Петрович - посочувствовал мне.

Было чему сочувствовать.Последние несколько месяцев вторая эскадрилья была головной болью Р**** . Командовал ей тогда некто, женатый на дочери влиятельного лица и приехавший в 44-м на фронт за орденами. Летчик он был неплохой, но при этом хам и подлец. Был груб и неуважителен со своими летчиками, кроме того, часто бывал пьян. Не медлили ждать себя и потери. Дошло до небывалого в нашем полку - ушла на задание восьмерка - вернулись четверо. Вот Р**** и принял меры.

Единственная радость - Р**** разрешил взять с собой ведомого. С Андрюхой Карповичем мы уже год как летали в паре. Был он спокоен, невозмутим и абсолютно надежен. Не понимаю только, как он при своих габаритах в кабине помещался - не добрал парень 4 сантиметра до двух метров, весил 103 килограма и производил впечатление увальня. Но были у этого увальня глаза на затылке и великолепная реакция. Отличался он склонностию к карьеризму - два раза увиливал от назначения старшим летчиком, то есть ведущим.

В эскадрилье, которой я начал командовать, собрались неплохие летчики. Просто последние события выбили их из колеи. Такое бывает. Нужна была положительная встряска. Она подвернулась довольно быстро.

Через неделю после вступления в командование вылетели мы на прикрытие переправ через реку Уж в районе Ужгорода. Набрали высоту 14000 футов* и восьмеркой пошли на переправу. В небе ни облачка, видимость великолепная. Благодаря видимости этой мы минут через 25-30 патрулирования усекли на подходе к переправе 2 девятки лаптежников (Юнкерс -87). Эти машины, в 41-м терроризировавшие наши наземные войска, были для нас легкой добычей. А тут еще не сработало что-то у немцев - шли они без прикрытия. Это потом недобитые фрицы будут в своих книжках хвастаться, как они на Ю-87 сбивали наших истребителей**. На самом деле все было не просто не так, а вообще наоборот.

Решение возникло сразу - бьем первую девятку сверху сбоку, а потом на выходе из пикирования атакуем вторую. Это я сейчас рассказываю. А тогда заорал в ларингофон - делай как я - и с полупереворота вниз. Не успел оглянуться, а «лапотник» уже вписался в прицел. Еще чуть-чуть - и жиманул на гашетку. Очередь из всех пяти стволов - и все -- разваливается. А в прицеле - следующий - и опять очередь. И опять удачно. Теперь ручку на себя, дроссель на 57 милиметров и в набор высоты - вижу, все мои орлы за мной. Посмотрел как фрицы, которых мы атаковали - и такого я ни до ни после этого не видел - от девятки фрицев двое остались. Вывалили они бомбы на пустое место и тянут к себе. Причем один очень неплохо дымит.

А вторая девятка, видя это дело, тоже бомбы в поле сбросила и в круг строится. Но немного не успели. Мы еще троих завалили. Потом появились «Яки» и их добили, и «мессеров», которые подтянулись, вымели.. А мы домой пошли - бензин почти вышел. В итоге восьмеркой мы завалили 10 «лаптежников», еще двоих подбили - на них позже подтверждение пришло. Конечно, условия были близкие к идеальным - ни тебе мессеров, ни тебе фоккеров, и преимущество в высоте было - но все равно сердце пело.

Сели - ребят не узнать - от прежних настроений следа не осталось. Доложился начштаба, а он мне:

-- Ты, капитан, не загибаешь, случаем ?.

-- Петрович, - отвечаю, - прикажи пленки быстренько проявить***. Вечером учебный фильм смотреть будем - как «Юнкерсов» правильно валить.
Повернулся и пошел в столовку заправляться. Не успел я вареников навернуть - в столовую вбегает Петрович - с глазами в медный пятак.

-- Левка, - говорит, - командующий фронтом звонил. Он ваш бой видел. Пиши список, кто с тобой был - и вертите, хлопцы, дырочки. Всем «Отечественную войну» 1 степени. А тебе кое-что повыше светит.

На следующий вечер к нам прилетел командующий фронтом генерал-полковник Иван Ефимович Петров. Не очень похож он был на больших генералов. Плотный, чуть сутуловатый, маленькие усы щеточкой, пенсне - ну прямо не генерал, а доцент, который читал мне начерталку в институте.

Поздоровался он с командиром полка, построение отменил - пусть, мол, люди отдыхают, а сам пошел с адъютантом на КП, куда нашу восьмерку и вызвали. Запомнился почему-то его адъютант - капитан лет под 50 - ровесник генерала.

Говорил Петров с нами минут десять - распрашивал о подробностях боя. Видно было что ему, как человеку наземному, было просто любопытно как все это выглядит из кабины самолета. Потом вручил он ребятам ордена Отечественной Войны, дальше обращается ко мне:

-- Капитан Г**** приказом по Четвертому Украинскому фронту за умелое руководство боем вы награждаетесь орденом Богдана Хмельницкого 3 степени...

Тут я вспомнил, как рассказывал мне мой покойный отец - а был он историком по профессии и призванию, о том как по приказу Хмельницкого вырезались под корень целые еврейские местечки, набрался храбрости, и отвечаю:

-- Товарищ генерал-полковник, я не могу принять эту награду.

-- Потрудитесь, капитан, объяснить свои мотивы и настоятельно советую вам быть очень убедительным. В противном случае я сделаю свои выводы, которые вам не понравятся. Во всяком случае орден вы точно не получите.

-- Не за награды воюем, - ответил я.

Я буквально кожей ощутил нарастание генеральского гнева. Вижу, Петров головой кивает, а сам губы кривит - видно это от контузии у него, а Р**** зверскую рожу состроил и кулак мне из-за спины генерала показывает.

Мне ничего не оставалось как выложить генералу все, что я знал об отношении Богдана Хмельницкого к еврейскому народу.

После тяжелой паузы, за время которой я уже попрощался с офицерскими погонами, Петров сказал, обращаясь к своему адъютанту:

-- Семен Мефодьевич, посмотрите, что у нас там еще в портфеле есть.

Адъютант передал генералу орденскую коробочку и спрятал в портфель злополучного «Богдана Хмельницкого». Петров заглянул в коробку и усмехнулся :

-- Надеюсь, к Александру Невскому у еврейского народа претензий нет?

Потом поправил пенсне и добавил:

-- Носи, сынок, орден, заслужил. Я прямоту и принципиальность очень уважаю, но все-таки держи свой язык за зубами, а то и тебе и твоему почтенному отцу несдобровать.

Мне пришлось собраться и объяснить что и моему отцу, и всем моим родным, собственно, уже все равно.

-- Сочувствую вам, - ответил Петров - вижу что эта война стала для вас делом личным. Очень надеюсь, что мы с вами встретимся после победы.

Таким запомнился мне Иван Ефимович Петров - защитник Одессы, Севастополя, Кавказа - человек для меня очень похожий на лермонтовского Максим Максимыча.

Сам понимаешь, от комэска до командующего фронтом дистанция огромная, и говорить, что знал я его, я не могу. Но в недолгом общении с ним чувствовалось умение расположить к себе человека и уважение к собеседнику. Редкая черта для людей с большими звездами на погонах.

Вот так я состоялся как командир эскадрильи. И прокомандовал я своей второй до октября 48-го. Но это уже другая история.
_________________________________________________

* - мой герой воевал на "Аэрокобре", поэтому высота в футах.

** - Дядя Лева имеет в виду мемуары Руделя "Пилот штуки"

*** - На "Аэрокобрах" всех модификаций начиная с 43-го года фотокинопулемет был стандартным оборудованием

Ночь

20.30. Я бодро захожу на пост. Впереди почти 12 часов дежурства. Серега, мой напарник, торопливо убегает в столовую, надеясь встретиться там с какой-нибудь едой. Я остаюсь наедине с аппаратурой, которой для одного человека, пожалуй, многовато. Если, конечно, он не служит в Советской Армии. Прямо передо мной пульт управления радиостанцией Р-140. На панели коммутации Серега от нефиг делать выложил какой-то абстрактный узор. Чем бы дитя не тешилось... На ДКМ лежит квиток с ночными позывными.
Мой позывной "е2е4". Тоже неплохо. Шахматисты, блин. По ТДР-ке и не такое получается, однажды позывной был "хули". При ответе на вызов руки чесались добавить вопросительный знак. Вокруг радиоприемники Р-155. Три штуки в разных исполнениях. Один из них венгерский - наглядный пример того, как братья по соцлагерю могут испортить хорошую технику. Хотя, может быть, я излишне придирчив, цвет у него все-таки красивый. Рядом скромно стоит
приемник Р-115, в просторечии "кубометр". Несмотря на непритязательный внешний вид, очень хорошая вещь. Для прослушивания музыки просто незаменим. В соседней комнате - передатчики, но туда мы заходим не часто.
В эфире тишина. Обычно так бывает каждый вечер часов до десяти. Вероятно радисты, заступившие на смену соображают, чем занять себя ночью. Тем же занят и я. Как назло никакой книги на эту ночь у меня нет. Есть газета "Правда", но неделю назад я за ночь прочитал вкладыш к "Правде" с материалами 19-й партконференции. После такого психологического отравления чтение газет утомляет примерно как участие в комсомольском собрании батальона теплым летним вечером. Поэтому "Правду" оставим на утро.
Тогда уже все равно, что читать.
Наступает первый период замерзания. Таких периодов за ночь бывает два. Первый примерно через час после начала смены, когда проходит ощущение тепла после смены наружной зимней температуры на температуру нашего бункера, которая зимой выше нуля. Ненамного, правда. Второй период наступает около четырех утра, как раз перед приступом жгучего желания плюнуть на все и завалиться спать. Действия радиста в эти периоды уже отработаны нами до
автоматизма. При ощущении холода радист перемещается в комнату с радиопередатчиками. Там между Р-140 и Р-137 стоят один на другом их стабилизаторы питания. Крышка верхнего из них отполирована до зеркального блеска задницами многих поколений радистов начиная с 1969 года, когда стабилизатор был еще молодым и неопытным. Суровая служба заставила его общаться не с нежными дамскими ручками, а с мускулистыми солдатскими жопами. Я сажусь на стабилизатор и блаженно прислоняюсь спиной к автомату защиты сети. Экспериментально установлено, что в таком положении спина
не давит на кнопку отключения питания, мешают колпачки сигнальных ламп. Нирвана...
Кайф прерывает морзянка из динамика в соседней комнате.
Радисту на "Акации" захотелось пообщаться с коллегами. Врубаю высокое напряжение и отвечаю на вызов. Можно греться дальше. Передатчик рядом успокаивающе шумит вентиляторами. Хорошая все-таки вещь Р-140. Работать одно удовольствие, а х/б на вентиляторах при включенном высоком напряжении высыхает за 20 минут.
2.00. Какой-то тоскующий меломан на "Акации" или на "Цикаде" пытается слабать на телеграфном ключе "Калинку-малинку".
Профессиональное развлечение всех радистов. Получается у него хреново. У меня, впрочем, еще хуже. Вообще эфир ночью живет какой-то своей жизнью. Специалисты с умным видом втирают о появлении и исчезновении слоев ионосферы, что улучшает прохождение радиоволн. Никакой романтики. Мне всегда казалось, что все эти шумы просто собственный голос эфира - морзянка, выстукиваемая неумелой рукой, ЗАСовское бульканье и верещание БПЧ, шум, похожий на шум ветра. Такое ощущение, что они всегда одни и те же, заблудились много лет назад в эфире и теперь кочуют во времени.
Да, пробивает что-то по ночам на романтику...
Зашел в гости помощник оперативного дежурного. Он сидит рядом в соседнем помещении. Оперу спать еще час, а помощнику скучно. Зашел покурить в компании. Он майор, заместитель начальника разведки дивизии. Хороший и добрый человек, который через полгода во дворе офицерского общежития расстреляет из двустволки жену и ее любовника. Вот и не верь после этого в судьбу.
4.10. Второй период замерзания. Привычно иду к стабилизатору. Как назло, кайф снова прерывается вызовом "Акации". На этот раз радиограмма. Ого, 200 групп. Сдурели, что ли, под утро?
Чего, подтверждение повтором текста по проводу?! Точно, сдурели. Вот телеграфист обрадуется.
5.30. Чай особенно хорош с халвой и белым хлебом. Даже чтение "Правды" не портит этого ощущения. Скоро конец смены. Последние два часа самые скучные. Хочется спать, есть, пить, курить, выпить... Стоп, увлекся. Жду Серегу, голодного даже после завтрака. Если опоздает - убью нафиг куском фидера.
Дежурство заканчивается. Обычная ночь, ничего особенного.
Почти курорт. Всегда бы так.

Особенности национального чаепития (с самоваром)
Поехал я в Ставрополь в гости к Скрипалю Сереге. Ну, и так подумал, есть у меня этот самый, который от дровишек закипает. А что? Приедем к Сереге, у него частный дом, вечерком на крылечке чайку и попьем. И так явственно картина нарисовалась: и дворик ставропольский и Серега, дрова рубящий, и мясцо, для шашлычков замаринованное, и банька, вот-вот готовая принять нас в свои жаркие объятия. Ещё прикинул, что весна на дворе, май, а вдруг в дороге захочется чайку. Ну и положил в багажник топор и дровишек неколотых. Собрались и поехали.
А у ГИБДД то ли усиление службы, то ли авитаминоз сезонный. Млять, на каждом посту:
- Багажник открой!
С любопытством в багажник глядь. Минута молчания. Потом хором:
- Это что?!
Я терпеливо отвечаю, тыкаю пальцем в предметы:
- Вот - самовар, вот - дрова, вот - чай, вот - жена, там - друзья в городе, - киваю головой в сторону Ставрополя! - Честно и откровенно, между прочим, отвечаю.
Каждый сержант недоумевает:
- А зачем?
Я снова терпеливо рассказываю про друзей, про жену, про чаёк, который, если вдруг захочется, всегда попить можно.
Они вновь:
- А дрова зачем?!
Я в ответ, мол, чтобы природу не губить, не рубить деревья по обочинам, а потом снова про самовар, про дрова, про жену и друзей в Ставрополе.
В общем, отпускали.
И вот мы уже обнимаемся с Серегой. Он честно предупреждает, что у ментов в городе тоже весна, и у ГИБДД усиление.
Едем по городу, поворот на Серегину улицу. Стоят субчики. Лейтенат старшой с сержантом. Мне жезлом, этак покровительственно:
- Стоять тут!
Выкарабкиваюсь из "Волжанки" с видом мученика, уже прибитого к кресту. Они видят мои виноватые глаза и делают стойку рыжего охотничьего сеттера.
- Багажник открой! - цедят.
Открываю, вижу как у них из-за спин, во весь свой рост в багажник заглядывает Серега.
Минута молчания.
Потом, блин, знакомый хор:
- Это что?!
Мы с Серегой валимся в конвульсиях на асфальт. Сквозь ржачку он мне:
- Братуха! На хрена ты его вез?!
Я содрогаясь в конвульсиях:
- Чайку с тобой попить, балда!
Он:
- А дрова накой?!
Я:
- А вдруг в пути попить чайку захочу?! Вот - дрова, вот - самовар, вот - топорик и жена тут?
Кстати сказать, за водкой чаю из самовара мы так и не попили.