9 мая 2005 года мы будем праздновать 60 лет Победы в Великой Отечественной Войне. Мы будем поздравлять Победителей, вспоминать всех, кто заплатил своими жизнями за Победу и тех, кого больше нет с нами.
Мы сердечно позравляем всех с Праздником Великой Победы! Особенно тех, благодаря кому мы живем. С праздником вас, дорогие ветераны! Вы победили в этой страшной войне.
Трудно представить, как человек мог 4 года, зимой и летом спать на земле под шинелью, знать, что каждый день может стать последним, каждый день терять своих товарищей... Мне мой отец рассказывал про военные похороны.
Пришло пополнение.
- Давай знакомится. Тебя как зовут?
- Саша
- Ты откда?
- Из Харькова.
А на следующий день его убило. Документы уже сдали. Заворачивали в плащь-палатку, хоронили, а на холмик ставили стенку от снарядного ящика на котором писали "Саша Харьковский". Фамилии то не знали... Сколько таких холмиков со стенками от снарядных ящиков было вдоль дорог. Потом прокатывалась война и не оставалось вообще ничего. Только память. Это, если было, что хоронить. В сгоревшем танке от экипажа оставались только 3 (4) пары обгоревших сапог.
Да. Страшная это была война. Нет ни одной семьи, которая бы кого-то не потеряла.
Мой отец прошел всю войну от первого до последнего дня. А его брат остался навсегда под Сталинградом. И до сих пор фронтовикам снится война...
Я считаю, что это Великой Праздник, а для тех, кто победил - это святой день. Это Победа! Это конец войне! Отец рассказывал, как это было. Тихо. Вдруг стрельба. И не просто стрельба. Канонада. Стреляли ото всюду. Выскочили на улицу. Все небо в сигнальных и осветитительных ракетах и трассерах. Кто-то прибежал и сказал, что только что приказ пришел. Победа! Как долго они этого ждали! Как много не дождалось. А дальше, у кого, что было. Ракета за ракетой, магазин за магазином длинными очередями в небо. Все! Победили!
Мой отец воевал на легендарном Т-34. И когда складывается что-то не так, когда со здровьем бывает не очень, он всегда говорит: "Ничего. Полный газ и борт не подставлять! Прорвемся!"
Поздравляя вас Днем Победы я вам всем желаю, Полный газ и борт не подставлять! Прорветесь!

Опубликовано мной на http://www.piva.net

К 60-летию победы
ВОЙНУ НЕ МОЖЕМ МЫ НЕ ПОМНИТЬ...
- Ой, диты, терпите! Ой, терпите! Помрёт папаня, что робить будем? - так говорила моя бабушка в далёком сорок пятом году.
А несколько пар голодных детских глаз смотрели на стол, где сверкали яркой белизной пяток куриных яиц, и исходила морозным потом маленькая кринка снятого с холода молока.
Дедушка был совсем плох. Уж и не понятно, что спасло его, молитвы ли жены, помощь ли и слёзы детей, или те скудные свежие продукты, что умудрялись обменять на прошлогоднюю картошку да на нехитрое крестьянское добро, хранившееся в сундуке на чёрный день.
Дед мой Иван Фёдорович Дацко по материнской линии одна тысяча девятисотого года рождения, уроженец села Бугуслав, что в Днепропетровской области, был достаточно грамотным по тем меркам. В 1913 году закончил четыре класса сельской школы, потому и работал до начала Великой Отечественной войны завхозом в правлении сельсовета. Но до этого было ещё долгая дорога.
В 1920 его мобилизовали на службу в РККА, и ровно два года дедушка ходил под ружьём, воевал с врагами новой власти. К тому времени он женился, обзавёлся сыном и дочкой. Украина тогда кипела, бурлила, клокотала боевыми действиями. Кто только не появлялся в степных хуторах: и красные, и белые, и зелёные, и жёвтоблакитные, и махновцы. Дедушка попал в плен. Избили его белогвардейцы люто и заперли в сарае, чтобы на зорьке расстрелять. Дед Иван смог убежать: сарай хоть и на замке, да только крыша камышовой оказалась, через неё и ушёл. Опять попал в свой отряд, снова воевал и вновь пленение. Бежать не удавалось. Повезло в том, что одним из конвоиров оказался односельчанин. Как-никак не чужие, и душа человека, если она у него есть, всегда против того, чтобы земляка запросто так в расход пустить. Каким-то чудом соседу удалось уговорить белого офицера отпустить молодого парня, пожалеть. Офицер, видать, тоже не иродом оказался. Отпустить - отпустили, но так шомполами выпороли, что на всю жизнь шрамы остались. Еле ушёл дед Иван, укрылся на хуторе. Тот же односельчанин шепнул бабушке Марии, где Иван может быть. Оставила она детей на попечение свекрови, впрягла в телегу корову и поехала искать мужа. Нашла. Засыпала сеном в повозке избитого, полуживого и привезла домой. Выходила, и ушёл дед дослуживать свой срок.
В двадцать третьем году страшный голод случился. Родители Ивана и Марьи крепкими хозяевами были, справными, работали рук не покладая от зари до первых звёзд. Раскулачили их, чтобы были как все, и пошла разорённая семья на «вольные земли» в Казахстан. По пути похоронили мать бабушки. Чуть-чуть не дошли до вольных казахских степей. На косогоре могилу отрыли, отсчитали столько-то шагов от ветлы, столько-то от дороги, чтобы запомнить. Только потом, сколько не приезжали туда, сколько не искали - так и не смогли найти. Да и то сказать, уйма народу, согнанного властью советской с родных, насиженных земель прошла этим страшным путём, может быть, и срубили дерево для костра, новых дорог-колей натележили! Степь не отдаёт потерянного.
Начали своё житьё-бытьё заново в селе Нефорощанка Западно-Казахстанской области с того, что построили из дёрна землянку. А семья росла. В сороковом году появилась на свет ещё одна дочь, и стало уже девять детей. Всех нужно обуть-одеть-накормить-выучить. Голодно, холодно, тяжко, но справились, сдюжили. Переехали на станцию Аксай (Уральская область). Старшие дети уже и сами работать начали, в институты поступили, приезжали из города, помогали вместе с младшими землянку новую построить на три комнаты, хлев пристроить, коровник, колодец вырыть, огородик небольшой обиходить.
Кстати говоря, построили домишко на славу, прожила бабушка в этой землянке до семьдесят первого года, потом переехала поближе к детям своим в Невинномысск. Никак не хотела покидать насиженного места, где всё своими и детскими руками сделано.
В сентябре сорок первого года призвали деда Ивана на фронт. В этом же грозовом году, зимой, погиб двенадцатилетний сын Саша. Играли мальчишки на улице в войну, соседский парнишка вынес ружьё. Ну, как не похвастаться, что в доме оружие есть! Вот во время игры прицелился в Сашу и выстрелил. Наповал!
Первого ноября принял дед присягу и отправился в 1310 стрелковый полк 144 стрелковой дивизии. Досталось ему воевать на Западном фронте на Мотаевском направлении по обороне подступов к Москве. В марте сорок второго года получил тяжёлое ранение в грудную клетку. Пуля вошла в правую часть груди, разорвала лёгкое, повредила нервное сплетение и, вырвав большой клок мышц спины, прошла насквозь.
Попал дед Иван в Казанский госпиталь, пролежал в нём восемь месяцев, и уволили его из армии по ранению. Какой из него воин теперь? Лёгкое одно, правая рука еле двигается! Только добрался домой, только нашёл работу, как вызвали в военкомат, провели переосвидетельствование, сделали запись в военном билете «Годен к нестроевой» и отправили вновь на фронт. Вернулся домой дед Иван только в июле сорок пятого.
Война кончилась, дед честно отвоевал. Теперь бабушка Мария билась со смертельным врагом - голодом! Накормить детей, накормить и поддержать быстро тающие силы мужа-фронтовика. Вот и уговаривала детей потерпеть, отдать отцу те продукты, что покалорийнее да посытнее. Детвора, слюни глотая, с пустым до рези желудком, спать укладывалась, мужественно отказываясь от вкусного. Папане важнее, папаня - фронтовик!Так все вместе и выходили дедушку.
Я не очень хорошо помню деда. Так, отрывистые воспоминания, но всегда самые тёплые и хорошие. Любил он детвору. Раньше, бывало, летом приезжали к бабушке с дедушкой внуки. Много нас было - от девяти оставшихся в живых детей внуков предостаточно на свет появилось. Размещались всё в той же землянке. Спали на огромной кошме. Постелит бабушка простыни льняные, подушек набросает, одеяла накинет, и мы вповалку падаем на такую чудесную постель; хихиканья и возни хватало не надолго, засыпали почти мгновенно, за день наносившись, наскаквшись по пыльным улицам и оврагам городка. С каждым из нас возился дедушка, на руках носил, на коленях подбрасывал, очень любил, когда мы вместе с ним тюрю садились кушать. Накрошит дедушка в миску с молоком хлеба, бабушкой испечённого, да с таким аппетитом хлебает, что мы усаживались рядом, брали деревянные ложки, и ничего вкуснее для нас тогда не существовало!
Умер дедушка в шестьдесят шестом году. Заболел воспалением лёгких и слёг в одночасье. Бабушка пережила его на двадцать девять лет.
Роясь в семейных архивах, сверяясь с картой военных действий, удалось определить, что второй мой дед, по линии папы, воевал неподалёку от деда Ивана, только на Калининском фронте, севернее, но всё там же, на линии обороны Москвы.
Что можно рассказать о другом дедушке? Да вот ничего и нельзя, поскольку даже папа не много помнил. Когда дед погиб, папе и было-то всего пять лет. Из справки, полученной из Центрального архива Министерства обороны, выяснилось, что командир взвода 908 стрелкового полка 246 стрелковой дивизии старший сержант Скрипаль Максим Иванович, 1903 года рождения, уроженец Воронежской области, Вейделевского района, Николаевского сельсовета, погиб 14.12.41. года. Похоронен в деревне Красново, Калининского района, Калининской области. Принимал участие в войне с Финляндией.
Всего-то несколько строк и всё. Нет больше ничего! Стал дед Максим одним из полутора миллионов, кто сгинул в Ржевской битве, самой кровавой и, пожалуй, самой бездарной операции советского командования. Длилась эта бойня пятнадцать месяцев!
Круглыми сиротами остались мой будущий папа и его старший брат Иван - весной 1942 года их мать, на глазах у сыновей, убило молнией, когда она белила к Первомаю хату. Хоть и пытались родственники уберечь и спасти мальчишек от голода, войны и беспризорщины, но не смогли, нужда заставила отдать их в детдом. Там до конца войны и пробыл мой отец.
В день шестидесятилетия Великой Победы поставлю на стол стакан с водкой, накрою его куском ржаного хлеба да помяну дедов своих воевавших, бабушек, терпевших военное лихолетье, отца, рано умершего, помыкавшегося с раннего детства из-за войны проклятой. А второй рюмкой здравицу произнесу маме и всем родственникам, голодавшим и ждущим лучших времён.
Только вот вопрос терзает: «Дождутся ли?!»
Сергей Скрипаль.

Горечь радости.



Вот и еще один День Победы настал.

Не просто день. Юбилей! 60 лет назад все закончилось...
Не для всех закончилось, правда. Многие еще долго потом воевали. Добивали, их убивали, помогали братским народам, громили банды. Но сегодня мы не об этом. Мы о тех, что 60 лет назад вернувшись с Войны продолжали воевать. О мужиках скулящих во сне как малые щёны, скулящих от безнадеги и безысходности минометного обстрела который снится каждую ночь. О других мужиках, что душат во сне своих жен, в который раз сойдясь в той самой страшной в своей жизни рукопашной. О том водителе, о котором все село знало, что его будить периодически надо, а не то задохнется. Как чуть не задохнулся тогда подо льдом Ладоги, ухнув вместе с машиной в пролом.
О женщинах, чей ратный труд вмиг окрестили блядством. Так окрестили, что не отмыться. Что не карточек попросить положенных, ни форму одеть. А кроме формы то и нет ничего. О том, как выли по углам от обиды, оттого, что вмиг стали не нужны.
О бравых командирах. О талантливых полководцах оказавшихся на задворках Империи. За умение нестандартно мыслить, за умение принимать самостоятельные решения, просто за то, что были популярны.
О четырнадцатилетних юнгах северных конвоев, снайперах рот, бойцов разведгрупп, наводчиках зенитных орудий. О небольших ребятах, а иногда девчатах. С начинающей пробиваться сединой. С личным счетом врагов и личным счетом к врагу.
Обо всем том, что мы молодые читали, слышали от родни и знакомых, смотрели в кинохронике. Потому что сами знать не могли.

Поэтому у меня это немного другой праздник. Он более личный... И он уже не праздник. Деда нет уже два года.

Теперь точно все закончилось...


PS Не для публикации. Если есть возможность и желание, поставьте в праздничный выпуск.

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО
Здравствуй, мой старый дружище Герхард!
Как ты часто говорил: «лебст ду нох, альтес хунд*...» Да, дружище, я виноват, я не выполнил свое обещание... Я обещал писать... Тогда я сам верил в то, что мы будем переписываться, поддерживать связь... Надеюсь, ты понимаешь, что у нас служить в армии и переписываться с иностранцем - весьма проблематично. Много воды утекло с осени восемьдесят второго, когда я уезжал, когда мы виделись в последний раз. Моему старшему сыну, которого ты видел в коляске, уже двадцать три, младшему - шестнадцать... Я уже на пенсии, и мог бы спокойно писать письма кому и куда угодно, но вот это старое русское слово «неудобно»... Сколько прекрасных и искренних чувств оно погубило! Неудобно зайти к смертельно больному соседу, неудобно предложить помощь, неудобно напомнить о себе... И еще - я боюсь. Боюсь писать тебе в твою маленькую деревню Кляйнов. Боюсь узнать, что тебя уже нет с нами. Для меня ты жив... Я очень надеюсь на это... Я очень надеюсь, что когда-нибудь снова войду в твой уютный чистенький домик с невысоким потолком и скажу - «Шёнес так, Гера!» И ты, как всегда, с улыбкой выйдешь мне навстречу...
У меня на стене все так же висят рога косули, сделанные тобой специально для меня, «на долгую память». На фотографиях в альбоме мы все так же обнимаемся и пьем луниковскую водку. А я в зеленой охотничьей шляпе с пучком кабаньей шерсти... И твоя жена Элли все так же жарит твою любимую яичницу. Как там твои овцы? Все так же возишься с их больными копытами? Помнишь, как мы когда-то целый день с ними провозились, а я в это время считался больным... Ты никогда не сидел на месте, все время что-то мудрил, строил какие-то планы... Но и выпить ты большой любитель. Иногда Элли за это на тебя бурчала, помнишь? Какая она у тебя добрая... Всегда сочувственно выслушивала мои рассказы, восклицая: «Ах, готт, ах, готт, Александер!» Увижу ли я ее...
Мы как-то сразу стали с тобой на «ты»... А ведь ты ровесник моего отца. Весной сорок пятого тебе стукнуло семнадцать. Я помню твои рассказы о войне. Тебя призвали в армию - что ты, мальчишка, мог поделать... Четвертый номер минометного расчета - подносчик боеприпасов - вот вершина твоей военной карьеры. Те две недели твоей войны под Кенигсбергом ты запомнил на всю жизнь... Одному человеку захотелось мирового господства - погибли миллионы. Интересно, жив ли сержант Иван, взявший вас всех в плен? И румыны из обоза, открывшие тебе глаза на то, кто такой на самом деле Гитлер, и на какие страдания он обрек Европу. Хоть и немного, но ты воевал по другую сторону фронта, против моих соотечественников. Но я испытываю к тебе только дружеские чувства. Почему? Не знаю... Не верю я в твою вину. Не ты начал эту войну. Ты стал ее жертвой, заложником ситуации. Любой мог бы оказаться на твоем месте... Это не должно повториться, Гера...
А помнишь, как мы заходили к твоей соседке Анне-Марии, смотрели ее альбом с фотографиями тех лет, где она улыбается в кругу советских солдат, слушали ее воспоминания о совсем не страшных русских. Ты не был коммунистом, Гера, хотя мог воспользоваться этой возможностью, и вернуться домой намного раньше и получить хорошую должность при народной власти. Нет. Ты был просто хорошим человеком.
Ты теперь в объединенной Европе. Могу только позавидовать. Ты можешь сесть на поезд и просто так съездить в Париж... А нам, победителям об этом можно только помечтать... А помнишь казахстанские степи? Свой степной колхоз, своих друзей - немцев, русских, украинцев. Как все плакали, когда ты уезжал, свою русскую девушку Катю, которая надеялась, что ты останешься ради нее... С твоим отъездом клуб остался без лучшего аккордеониста... В День Победы ты праздновал и веселился вместе со всеми. Ты был первым парнем на деревне, Гера. Но все равно предпочел вернуться на родину. Кто тебя осудит?
Ты всегда дружил с русскими, надеюсь, это не принесло тебе неприятностей при объединенной «демократической» власти? Я еще боялся писать тебе потому, что не знал, как к этому отнесутся твои соседи, дети, внуки. Мало ли какие у вас там произошли изменения... Ведь для некоторых мы были «оккупантами»... Я никогда не чувствовал себя оккупантом. Знали бы они, что такое настоящая оккупация...
К нам теперь можно из Европ без визы... А вот если б ты приехал... Мы как раз празднуем День Победы над фашистами, ты бы праздновал вместе с нами... Я бы тебя закормил твоими любимыми «пьельменьями», а ты бы смеялся над моим ломаным немецким. (Правда твой русский тоже никакой) Помнишь, я как-то сказал вместо «вильдшвайн» - «вальдшвайн»**... Потом долго вспоминали и ржали. Но ведь мы прекрасно понимали друг друга и без грамматических наворотов... «Цвай сосиска унд порезать» После шестой кружки вашего отличного пива и пары «дупелей» начинаешь понимать всех, и все тебя прекрасно понимают и уважают... У нас тоже есть соответствующие волшебные напитки, не сомневайся...
Я люблю немецкую культуру, уважаю немецкий народ и верю, что настанет день, когда не только Европа, а весь мир объединится, откроются все границы и люди смогут свободно трудиться и общаться со всем миром... Но вот доживу ли я? Так пусть хоть наши дети доживут! Ведь мы так долго выбирали себе демократическую власть...
В большой семье лишних денег не бывает, но так хочется верить, что случится чудо, и я хоть на пару дней приеду и увижу тебя, Гера, или хотя бы твоих внуков... Дай Бог!

Ауфвидерзеен.

АЛЕКСАНДЕР. Харьков, май 2005 г.

* «жив ли ты еще, старый пес»

** «дикий кабан» - «лесная свинья»

К 60-ЛЕТИЮ ПОБЕДА
ПОВЕСТЬ "СОЛДАТ"
Максим не удивился, что видит Марину живой и здоровой. А ведь знал из письма, полученного ещё в начале войны от Василисы, что жену убило молнией.
В августе сорок первого Марина, стоя на табуретке перед входом в хату, подбеливала мазанку. Неожиданно налетевшая гроза, что часто и внезапно бывает в средней полосе России, громыхнула первым раскатом грома, и молния, рассекая чёрное, вмиг насыщенное водой небо, ударила в Марину.
Делали всё возможное в таких случаях, даже по пояс закапывали в землю пострадавшую, «чтобы молния отделилась», но ничего не помогло. Марины не стало!
Василиса писала, что взяла племянников к себе. Пусть у неё ждут отца с войны. Да и куда им деваться? Нет больше родственников-то.
Максим понимал, что сестре жены, ох, как тяжко! У самой пять ртов. Попробуй-ка в одиночку стольких обиходить! Мужа Василисы, Николая, убили лихие люди ещё в тридцать седьмом. Сторожевал на бахче Николай. Народу тогда голодного по России бродило много. Не дал Николай унести с колхозного поля арбузы. Как дашь?! Утром увидят бригадир или агроном и быстро в тюрьму укатают. Да вот беда, люд горячий Николаю попался. Ударили топором, набрали арбузов, в соседнем лесу съели и айда...
Вспомнил это всё Максим, разом напряг тело, вскочил с лавки, к жене потянулся, истосковавшись по её родному теплу. Ан, нет её! Тяжело опустился обратно на лавку, опёрся спиной о стену, почувствовал, как слеза пробежала по скуле.
- О, ты вже проснувся! - появился Чеботарёв. - Йишь кашу. Ось пид лавкой стоить, може не простыла ище, - сунулся вытаскивать котелок. - Там тоби комбат звав. Казав, чтобы к йому явывся, як тильки стимниет!
Максим съел кашу. Хлеб разломил пополам, одну половину сжевал, а вторую завернул в тряпицу и сунул в карман. Посидел в наступающей темноте. Покурил молча с Чеботарёвым. Натянул шинель и пошёл к избе, где расположился штаб батальона.
В сенях пришлось ждать. Часовой Мишка Потапов не сразу пустил в комнату, дождался, когда ушёл политрук.
Комбат сидел за столом, глядя на карту, лежащую перед ним, потрёпанную, оборванную по краям.
- А, сержант! - прищурившись от дыма, узнал майор. - Проходи. Садись, - спохватился. - Как плечо? Болит?
Максим неопределённо махнул головой.
- Значит так, сержант! Ставлю тебе задачу, - начал командир, приглашающе протянув пачку папирос. - Завтра утром, перед рассветом, вы с Чеботарёвым возьмёте пару саней, раненых пятнадцать душ и отвезёте их вот сюда, в город Громов! - ткнул в карту двухцветным остро очиненным карандашом, с одной стороны красным, с другой - синим. - Госпиталь там есть. Останешься с ранеными! Как только заживёт, - кивнул на плечо Максима, - вернёшься в полк! Догонишь где-нибудь...
Максим выслушал, обидчиво опустил глаза, встал, кинул руку «под козырёк» к измятой шапке:
- Есть! Разрешите идти?
Майор видел, что сержанту страшно не хотелось покидать свой батальон. Дрогнула обида в уставном «Есть!».
- Да погоди ты, сержант! Ну некого мне послать больше. Некого! Наступление надо развивать, а у нас... Эхххххх..., - досадливо махнул ладонью. -Сорок человек положили да тяжело раненых пятнадцать. Хорошо, если к утру никто не помрёт. Операция им нужна!
Сергей Скрипаль.