Вдогонку "Особенностям национального призыва" от 20.07.04
Зима 1980 года. Северная Карелия, гарнизон Северная Хуаппа, 909 военно-строительный отряд.

Ша, пацаны, ша! Молчать, шпаки, герои тыла, слуги народа, готовые служить этому народу за депутатские льготы и пайки, но не служившие этому же народу в казармах, а также все примкнувшие к ним и сочувствующие. Сейчас поддал я неплохо на дне рождения шефа (он тоже служил) и расскажу, как это было на самом деле.
И не хрен кидать в меня какашками: "Ах, какой ты бяка, какой подонок!" Кто там был - тот меня поймёт, а кто не был, тот мне не судья.
Это хорошо, конечно, уступить даме место в автобусе. А вот уступить ей место в шлюпке, когда судно тонет - слабо? Только не надо хлестаться: "Да я, да ни за что, да золотые горы обосру, но поступлю как истинный джентльмен!" Как говорит украинская поговорка: "Зарекалась свинья говно не есть." Вот и вы не зарекайтесь. Чтобы уступить место в последней шлюпке на тонущем судне, как мужчины на "Титанике", чтобы отдать свой спасжилет ребёнку, как грузинский профессор Жордания, спасший тем американскую девочку и погибший сам - для такого поступка надо вырасти, всей своей жизнью. Надо не просто много прожить, надо многое пережить. А устно проповедовать мораль - храбрости много не надо. Мне всю жизнь проповедовали коммунистическую мораль дядьки и тётки, которые потом первыми рванули в храмы, неумело крестясь. Десятилетиями втирали нам про "опиум для народа" и вдруг - уверовали... "Не верю!"
Я приму упрёки (справедливые!) в свой адрес, только от тех, кто побывал в таких скотских условиях как я, или в ещё худших.
Итак, Карелия, занесённый снегами, забураненный, занюханный гарнизон, окружённый непроходимыми лесами. Сорокаградусные морозы, небо в жёлто-зелёных сполохах северного сияния, сборно-щитовые казармы на берегу озера Верхнее Хуаппа-Ярви (http://stroybat-spb.narod.ru/MAPS/kar2f.jpg), покрытого льдом 9 месяцев в году. Две роты стройбатовского отряда, занимающиеся лесоповалом. Мы жили впроголодь, разделённые сроком службы, национальной рознью, культурными, языковыми, религиозными и прочими различиями, дедовщиной, наконец, которую ещё не догадались называть неуставными отношениями. Сказать, что отношения между солдатами были плохие - это ничего не сказать, это была настоящая вражда. Верен анекдот, что стройбату боятся давать оружие, мы бы просто перестреляли друг друга. А первыми бы расстреляли командиров. Потому что такая обстановка сложилась при полном похуизме командиров, которым нужен был только план по заготовке леса, остальное их не волновало.
Особенно наша вражда проявлялась в столовой. В столовую не входили, а врывались, хватая со стола, что плохо лежит. Никакого товарищества и «поделись с ближним» не было и в помине. Хорошо проповедовать такое, когда сыт и в тепле. А вот когда на подъёме, резко вскакивая с постели, падаешь в голодном обмороке обратно, и темнеет в глазах? Если голоден настолько, что заплесневевший хлеб и позеленевший маргарин вызывают не отвращение, а здоровый аппетит? И когда, видя как другие солдаты гужуются над посылкой, из последних капель гордости удерживаешь себя, чтобы не заглядывать искательно им в глаза, а отворачиваешься, пряча голодные глаза, выдающие тебя с потрохами?
Что меня удерживало, чтобы не сбежать домой, как некоторые салабоны? Вовсе не слова о присяге и долге. И не боязнь сесть за дезертирство. Но вот представить себе, что моим родителям скажут: «Ваш сын сбежал из армии, не выдержав трудностей», - этого я бы не смог перенести. Если б мои друзья и знакомые в деревне узнали бы, что я сбежал, не выдержал - не перенёс бы этого. Пусть что угодно, только не это.
Итак, ворвались мы в столовую на ужин (чёрная полусгнившая толченая картошка, «пюре», и жареная треска), расхватывая жратву со столов, торопливо глотая и запивая горячим чаем, обжигая рот. Первыми, понятно, хватали самое вкусное - жареную рыбу, дедушки и бойцы с узким разрезом глаз. Не сочтите за национализм, так было на самом деле. Видимо, у них инстинкт выживания сильнее. Славяне жить тоже хотели, но морально не готовы были рвать глотку другому ради своего выживания, не тот менталитет. Но вот и я, изловчившись, ухватил жирный жареный хвост трески у одного зазевавшегося «воина Аллаха». Он, возмутившись, заорал на меня:
- Чо, обурел в корягу, салабон, да? Я тваю маму ибал!
Ничего не сказал я ему, но, вдохновлённый голодом и целым днём работы в тайге на самосвале, просто долго посмотрел ему в глаза, очень многообещающе посмотрел. И почудилось ему в моём взоре: дальняя дорога в родной аул в оцинкованном гробу, пустые хлопоты его родителей с погребением, и моё свидание в казённом доме с трефовым прокурором.
И он промолчал. Жить-то хочется. А рыба, ну что рыба - пусть плывёт себе дальше.
И сел я с алюминиевой миской, в котором лежали половник «пюре» и отвоёванный кусок трески. А напротив сидел тракторист с лесоповальной бригады, молдаванин Миша Гелас. Мы с ним не работали вместе, не земляки (я с Крыма призвался), не друзья. С одного призыва, правда. И Миша, громко проглотив слюну, низко наклонился над тарелкой, старясь не глядеть на меня. Не смог я есть, чуть не подавился. И, поколебавшись, разломил хвост трески на два куска. Один был побольше. Ещё дольше поколебавшись, взял кусок поменьше и дал его Мише:
- Держи, братан.
- Спасибо, - сказал Миша.
А за моей спиной стоял наш прапорщик, ротный старшина. Его совсем недавно назначили старшиной, и он тихо охреневал, глядя на наши порядки.
И он взял мою тарелку и отдал Мише, а его тарелку поставил мне. Большего стыда я за всю жизнь не испытывал. И одного такого случая более чем достаточно, более, чем все проповеди о любви к ближнему. Это ведь просто слова, пиздеть - не мешки ворочать.
На всю жизнь тогда усвоил правила чести. А для тех, кто этого в жизни не испытал: что такое делиться последним куском, когда сам падаешь от обмороки от голода, им не понять, что означает: «сам погибай - а товарища выручай!» Для них это просто слова, пустой звук, как и честь, долг, Родина.
И огромное спасибо нашему старшине. Обычный советский прапорщик, с типичной для советского прапорщика фамилией Купченко. Сейчас я почёл бы за честь поздороваться с ним, проставиться ему. Но увы, не видел после службы никогда.
А порядок в нашей роте старшина вскоре навёл. Не уставной порядок, чтоб верхняя пуговица с крючочком были застёгнуты и кровати-одеяла по линеечке выровнены, а настоящий порядок. И дедушек поприжал. И на кухне жратву стали меньше разворовывать. И за стол садились по порядку, не хватали как звери.
А вы говорите...
Нет, вы, те кто не служили - не судьи мне. Вы не делились ПОСЛЕДНИМ.

Лето 1988 года. Ленинград. ЛНПО «Позитрон».

Я тогда учился на вечернем отделении Политеха, на 4-м курсе, а в отделе был разработчиком. Хотя и числился монтажником, поскольку ещё не имел инженерского диплома. Ну, а поскольку числился монтажником, то получал ежедневно молоко и раз в неделю - трёхлитровую банку сока. Якобы за вредность. И вот, помню, принесла мне профоргша банку виноградного сока. Поставил я его на стол и забыл. Сам я сок никогда не пил, носил домой своей маленькой дочке. А день был жаркий, очень жаркий. И вот, вижу, сотрудники, разговаривая со мной, как-то напрягаются и прячут глаза, старательно избегая смотреть на банку с соком.
Взял я тогда плоскогубцы, сковырнул крышку и сказал сотрудникам:
- Братцы! Жара сегодня обалденная. Пейте сок, угощаю!
И сам тут же налил себе стакан для почина, чтоб не стеснялись.
Просто, чтоб не стыдно было смотреть в глаза моим товарищам. И чтоб им не было стыдно за меня.

(Еще один вариант бессмертного сюжета. Похоже, пороховые ускорители ставили на мотоциклы в КАЖДОМ авиационном полку... - КБ).

Рассказал товарищ... Далее от его, первого лица..

Служил я тогда в Житомире и Бердичеве, рядом стояла истребительная авиачасть и был в той части один прапор из БАО (батальон аэродромного обслуживания), сильно, видать, тосковавший по синему-синему небу и потому пытавшийся возместить это в наземных условиях. В основном выражалось это в том, что ездил он по городу на мотокроссовой Яве с двиглом 750 кубов, которую раскочегаривал по иным дорогам километров до двухсот.

И вот однажды попался этому прапору бесхозный скелет какой-то мотоциклетки попроще, типа там, ИЖа или Восхода - не суть важно, важно только, что не было на том скелете ни движка, ни бензобака, зато была сидушка, исправный руль, спидометр и крутящиеся колеса. И решил тот прапор пойти на этом скелете на рекорд скоростей по ВПП, предназначенной вообще-то для истребителей, но потому имевшая отличную гладкую поверхность на протяжении аж двух километров. А в качестве двигла придумал прапор вот что. На складах с незапамятных времен лежали стартовые пороховые ускорители для МиГ-21, которые, будучи подвешенными к нему сзади под крылья, придавали ему соответствующее ускорение для взлета с полной нагрузкой и работали вместе со штатным турбореактивным движком, также имевшемся на борту в количестве аж 1 (адын) штука.

Вздумано - сделано. Берет прапор один из этих УСТП с тягой, если память не изменяет, адын тонна, прикручивает его на сидушку, сверху взгромоздячивается сам, отталкиваясь ногами, выкатывает всю постройку в начало пустой ВПП. Встал. Надел шлем (глухой, кстати). Перекрестился. Растолкал аппарат до скорости прямолинейного качения и замкнул запал пороховика...

Далее уже со слов очевидцев сего чуда - скелет мацацикла превратился в точку едва ли не на глазах, причем по мере разгорания пороховика и его выхода в рабочую тягу ускорение резко росло и где-то метров через 500 мацацикл просто из-под прапора выпрыгнул - пороховик вошел в рабочий режим тяги и дал резкое ускорение, что при общей массе конструкции всего в пару сотен кг. дало перегрузку в несколько "же". Кусок покатился по полосе и слава Богу, остался жив, хотя поломало его изрядно. По словам прапора, за мгновение до выпрыгивания спидометр прочно лег на ограничитель, т.е. скоростя была уже за 120. Самодельный же его болид класса Формула-000 перодолжил почти прямолинейное движение, за несколько секунд проскочил все оставшиеся 1,5 км. ВПП и впоролся в бетонный забор аэродрома. Где и рванул остатками пороха. Дыра, говорят, была во всю секцию...

Было это конце 70-х годов В СГВ, Хойна. Командир полка, Борис Кириллович, проводит разбор полетов.
Поднимает молодого летчика, лейтенанта, выпуска 76 года. "Объясните, как вы заходили на посадку поперек ВПП?!!"
Ну, естественно, лейтенант впал в ступор, на что Бодя и выдает:
"Мы его ждем с моря на лодке, а он из ^^-zdы на лыжах, и сел на ВПП!"