- Да не может быть! По телеку тебе чё хочешь покажут. А вдруг, это вообще пенопласт крашеный?!!! - горячился Мишка Робеспьер.
-Эх ты, нигилист! Сам ты пенопласт и мозги у тя пенопластовые, - обвинял сержант Пресняк. - У меня братан в ДШБ служил, - там и не такое делали.
-ДШБ-э-э-э-э-э-э, - дразнил Мишка. - Да ты сам-то попробуй, - вон, доска лежит.
-А я что? Я для таких дел необученный, - тренировка нужна.
-Ну конечно, необученный. По-любому не сломаешь, салага!
-Я сломаю, - отозвался толстый аккумуляторщик, бычкуя сигарету.

Вообще-то, все мы до призыва очень гордились нашими ВДВ, верили и передавали из уст в уста легенды об их физической силе, выносливости, боевых качествах и т.д. "Попал в ВДВ - гордись, не попал - радуйся", - говорили старшие пацаны. Никто из нас, нынешних маслопупов, в ВДВ не попал (понятно, да?). А потому мы радовались. Ну и чисто по-пацански пытались доказать друг-другу, что, как мужики, десантуре мы всё равно не уступаем. В воскресенье смотрели "ССС". Там парни в голубых беретах месили кирпичи и ломали толстенные доски. В том числе, и головой. Воскресенье прошло, начался понедельник, а мы всё никак не успокаиваемся. Вот и сейчас, в нелегальной курилке на задках бокса, буза продолжается.

-Держите, - аккумуляторщик сунул мне с Антошкой деревяный брусок.
Стал в стойку, заорал и стукнул. Мы с Антошкой к стенке отлетели. Бруску- всё до фени.
-Блин, в стенку упирайтесь, - горячится аккумуляторщик.
Мы упёрлись. Брюшное дыхание, разгон, страшные глаза, удар. ХРЕН.
Потянул что-то, бедолага. Народ в тему втянулся, горячится. Только и слышно -"А ну, держите!", встаёт следующий страдалец, колбасит головой или логтем и передаёт эстафету. Так мы и маялись, конечности травмировали, пока Дрын, командир наш, на шум не пришёл.

-Вы чо, недоумки? Чо творите?
-Да мы тута, тащ прапорщик, за десантуру спорим, - в "Служу Советскому Союзу" показывали - они кирпидоны лбом крушат.
-Да сказки, - опять загундосил Мишка Робеспьер.
-Сам ты - сказки молдавские народные, - опять вспылил Пресняк. - Скажите ему, тащ прапорщик.

Дрын постоял, подумал, потом начал ругаться и призывать всех перестать заниматься ерундой и идти починять колхозный дизель-генератор. Народ встал, спешно потянулся за угол, всё ещё обвиняя друг-друга в малоумии, наивности и прочих грехах. Последними шли мы с Антошкой.

- Стоять! - вполголоса скомандовал Дрын, когда мы поровнялись.
- Чего, тащ прапорщик?
- Чего, чего?! - А ну, держите!

Стажеры (не Стругацких).

Начало 80-х годов прошлого века. Губернский город N.

- Разрешите войти!
- Да, пожалуйста, конечно входите.
Чётким строевым шагом в комнату входит молодой крепкий парень с короткой стрижкой. Со стороны - реклама Вооружённых Сил, только что в штатском. Впрочем, и немного дурачится парень при этом, похоже.
- Кандидат Стрелков Алексей по вашему приказанию прибыл!
Подтянутый, с военной выправкой и безукоризненным офицерским пробором председатель комиссии, перебил его:
- Спокойнее, Алексей! Во-первых, вы не в армии, у нас гражданская организация. Во-вторых, мы вам не приказывали, а просто предложили пройти специальные вступительные тесты на профпригодность и сейчас вы заслушаете мнение авторитетной комиссии. Давайте представимся. Ну, своё имя вы уже нам сообщили, теперь о нас. Я председатель комиссии, доцент кафедры психических заболеваний Радецкий Станислав Адамович, доктор медицинских наук. Мои коллеги, - кивок вправо, на сидящего моложавого подтянутого мужика с аккуратной чёрной бородкой в небрежно накинутом на костюм белом халате с торчащим из кармана стетоскопом, - главврач отделения городской психиатрической больницы, кандидат наук Суботич-Белосельский Валентин Родионович, и, - кивок направо, на сухощавого молодого очкарика с высоким, с залысинами, лбом, - аспирант нашей кафедры, кандидат наук Литвин Борис Наумович.
- А теперь, - сказал председатель комиссии, - мы посмотрим папку с вашим делом и примем окончательное решение о вашей профессиональной пригодности. Андрюша, - сказал он скучающему в стороне на табуретке парню в белом застиранном халате, - дай нам, пожалуйста, папку кандидата, там сверху лежит.
Сидящий на табуретке санитар флегматично поднялся, не глядя взял со стола у окна верхнюю папку и лениво отнёс её председателю. Всё это он делал с таким видом, словно говорил: «На, задавись своей папкой, жаба!» И снова плюхнулся на табуретку. По всему видно было, ему до смерти надоели эти комиссии по отбору стажёров. Члены комиссии с минуту разглядывали документы в папке, почти неслышно обмениваясь между собой непонятными медицинскими терминами.
- Итак, - закрыл папку председатель. - Я хочу сообщить вам следующее, Алексей.
Тот сразу вскочил и вытянулся. Председатель чуть усмехнулся:
- Вольно, вольно. И не вскакивайте каждый раз, вы же гражданский человек. Так вот, подробно обследовав вас, мы вынесли медицинское заключение, оно наверняка вас сильно удивит. У вас развивается маниакально-депрессивная шизофрения, с тяжелыми расстройствами поведенческих стереотипов. Опасности окружающим это пока не несёт, но вам надо срочно показаться в местный психдиспансер и проходить амбулаторное лечение. Короче, вы тяжело больны.
Реакция кандидата была такой: сначала непонимание, изумление, распахнулись глаза и приоткрылся рот. Недоумение, неверие, быстрый взгляд на комиссию, их белые халаты. И почти сразу же - страх в глазах: не может быть, как так?! И меня это настигло тоже! А может, всё же ошибка, не верится как-то. Наконец, Алексей стал вяло возражать:
- Как же так? Я же каждый год проходил строгую медкомиссию на работе. И в армии служил - ничего не было. Да и за собой ни я, ни окружающие ничего такого не замечали...
- Ваше заболевание пока в латентной, скрытой форме. Вспомните, вы наверняка разговариваете иногда сами с собой или со своими знакомыми мысленно, с любимой девушкой, например.
- Ну, как вам сказать...
А председатель продолжал:
- Вот здесь, к примеру, в вашем деле написано...
И он взял со стола папку, хотел было открыть её, но вдруг уставился на обложку:
- Позвольте! Это же не ваша папка!!!
Председатель резко повернулся к санитару на табуретке, который сосредоточенно откусывал заусенец на ногте большого пальца правой руки:
- Андрей! Я ЧЬЮ папку просил тебя передать мне? Ты же слышал, как представился кандидат!
- Дык, а чо я-то сразу? - вскинулся тот, выплюнув откушенный, наконец-то, заусенец и дал председателю другую папку. - Ты ж сам сказал: верхнюю папку, чо сказал - то я и дал! А то, главно, чуть чо - дык сразу я...
- Ладно, с тобой потом будем говорить отдельно и долго, и не сейчас, - процедил председатель и повернулся к Алексею:
- Простите, пожалуйста, молодой человек, этот разгильдяй будет наказан, а с вами ситуация обстоит следующим образом, - он достал желтоватый листочек из новой папки. - По заключению специалистов: у вас со здоровьем всё отлично. Крепкие нервы, уравновешенная психика, отличное здоровье. Хоть прямо сейчас в космонавты.
Кандидат сразу отошёл, немного улыбнулся. Председатель комиссии вышел из-за стола пожал ему руку и добавил:
- Вы можете идти, вопрос о зачислении вас стажёром решён. Поздравляю! Простите нас ещё раз за досадную накладку.
Уверенной, твёрдой походкой Алексей вышел в коридор. Председатель комиссии доцент Радецкий, он же, на самом деле, завотдела Владислав Сергеевич проверил, что стажёр ушёл, плотно закрыл за ним дверь, и вернулся к остальным «психиатрам», на самом деле - его заместителям по оперработе и оргработе Николаю и Олегу. «Санитар» Андрей был в их отделе завсектором. В медицине вообще, а в психиатрии в частности, собравшиеся в комнате не соображали абсолютно, едва ли они даже понимали смысл слов, которые наговорили Алексею. К медкомиссии их мероприятие не имело никакого отношения. Зато это имело прямое отношение к профотбору.
- Ну, что скажете, товарищи? - спросил Влад остальных.
- Отличный парень! - сказал Николай. - Мгновенно реагирует на обстоятельства, тревожность не выше допустимого, головы при этом не теряет и так же быстро приходит в себя.
- Согласен, - добавил Олег, он же «Борис Наумович», - сгодится нам этот парень. Из него может выйти отличный «полевой» работник. Как у него с физподготовкой, кстати?
- Разряд по лёгкой атлетике, - подал с табуретки голос Андрей.
- От себя добавлю, - сказал Влад, - когда я пожал ему руку на прощание, его ладонь была горячая и сухая. То есть, кровообращение хорошее, и потливость невысока. Какая будет резюма, товарищи? Берём Алексея к нам?
- Берём! - подтвердили Олег и Николай. И Андрей тоже чего-то утвердительно хрюкнул с табуретки.
- Так, - Влад взял трубку телефона, набрал местный четырёхзначный номер и сказал:
- Лика, скажи там - пусть следующий входит.
...
Следующий кандидат - рослый, высокий, хорошо сложенный парень. Из тех, на кого западают девушки, сразу и безоглядно. Чуть небрежной, в раскачку, походочкой, он вошёл в комнату, не закрыв за собой дверь, подошёл к «председателю комиссии», протянул ему руку и вяло сказал:
- Стажёр Ромашов. - И подумав, добавил, - Антон Александрович.
Так и не дождавшись, когда Влад пожмёт ему руку в ответ, он ухмыльнулся и сел на стул.
- Вообще-то, - сказал ему Влад, - вы ещё не стажёр, только кандидат.
- Как? - брови Антона чуть изогнулись в вежливом недоумении.- Разве мой папа вам не звонил?
- Кто бы нам не звонил, право принимать решение принадлежит только нам. Итак, Андрей, пожалуйста, дай нам папку с делом кандидата Ромашова.
И они в очередной раз слили незадачливому кандидату байку о том, что того «серьёзное расстройство психики, надо лечиться». Тот мгновенно покраснел, щёки запылали, глаза засверкали и, недослушав речь «комиссии», кандидат вдруг заголосил неожиданно тонким голосом:
- Что!!! Это вы мне!? Да вы... вы знаете, кто я? Да вы знаете, кто мой папа? Да стоит мне раз позвонить, и вы все завтра пойдёте новую работу искать, а я в ваше кресло сяду! Это я-то дурак?! Это вы МНЕ смеете такое говорить? Да сами вы придурки, идиоты полные, вас самим давно пора в психушку!!! Да я вас всех на чистую воду выведу, сволочи!!!
- А что вы так раскричались? - вдруг спокойно спросил его Влад. - Я вообще-то не ваше дело читал. Не Ромашова, а Романова. Перепутал схожие фамилии, только и всего-то, а вы разнервничались. Вот ваша папка, рядом лежит. Нет у вас ничего, всё в порядке, не волнуйтесь.
- Так что, мне можно идти?
- Да, пожалуйста, вы свободны.
- Я принят, верно?
- Ваш вопрос будут решать потом, наверху, мы лишь проверяем вашу психологическую устойчивость. Решение комиссии сообщим вашему отцу по телефону.
Когда Влад закрыл дверь за Антоном, и вернулся, то решение комиссии уже созрело и было единодушным: таких нам не надо.
- Может, в МВД его порекомендовать? - спросил Олег.
Влад поморщился:
- А потом краснеть за свою рекомендацию ты будешь? Нет уж, дураки там тоже не нужны. Пусть лучше папа его пристроит спортивным обществом заведовать. Или Домом Культуры.
...
Третьим был типичный ботаник, веснушчатый, сутулый, в очках. Отрекомендовался как Залапский Фёдор. Он спокойно выслушал весь бред, что несли ему члены и комиссии и продолжал молчать, как ни в чём не бывало.
- Ну? - спросил его Влад.
- Что «ну»? - невозмутимо переспросил его ботаник.
- Что вы хотите сказать по поводу услышанного вами?
- Я думаю, - спокойно ответил очкарик, - что вы несли сейчас полную ерунду.
- Почему вы так решили? - сразу вскинулись Олег с Николаем.
- Да вот вижу так, и всё.
- То есть мы, три человека с высшим медицинским образованием, кандидат наук, доцент и аспирант, по-вашему, ничего не понимаем в психиатрии?
- Не знаю какие вы кандидаты, не мне судить, но то, что вы ваньку валяете, это совершенно однозначно.
Андрей, сидящий в сторонке и исподтишка наблюдающий за кандидатом, чуть не прыснул, сдержавшись огромным усилием.
- Молодой человек, - чуть повысив голос, начал Влад, - три компетентных специалиста высказали вам своё мнение, и вы, не имея специальных медицинских знаний, будете его оспаривать?
Очкарик тоже подобрался и веско сказал:
- Я хорошо знаю, что с психикой у меня всё в порядке, это подтверждает весь мой личный опыт и отношение ко мне окружающих. И сколько бы вы не привели мне компетентных специалистов, я не изменю своё мнение.
- Вы твёрдо уверены в этом?
- Да.
- И уже не измените своё мнение?
- Нет!
...
Как только за последним кандидатом закрылась дверь, все начали тихо ржать, схватившись за животы. При этом старались, чтобы их не услышали в коридоре.
- Ай да ботаник! Ай, молодца! Ну - умыл профессионалов! Браво! Отлично! Берём этого парня, немедленно, с потрохами, - наперебой заговорили Николай и Олег.
Андрей просто беззвучно ржал в сторонке, не в силах что-то сказать, только выставил поднятый большой палец - отлично, дескать, пять баллов, с плюсом!
А когда просмеялись, Влад серьёзно сказал:
- Нет, ребята, Залапского мы не возьмём. Более того, его вообще нельзя на пушечный выстрел подпускать к специальным мероприятиям.
Изумление присутствующих зашкалило все ПДК.
- Как? Почему? Да он же на голову выше всех остальных кандидатов. В чём причина?
- Вообще-то, - Влад строго посмотрел на подчинённых и те сразу подобрались, - я не обязан вам отчитываться о своих решениях. Но так и быть, скажу. Умён этот, парень, очень умён. И опасен в тоже время. Сейчас он усомнился в решении нашей липовой комиссии, а завтра он усомниться в отданном ему приказе. У нас часто бывает, как вы знаете, когда мы не можем рассказать исполнителю истинные мотивы того или иного распоряжения. Иной раз приходится для пользы дела пожертвовать подчинённым. И он должен просто выполнить задание. Нам не нужны умники, которые поймут рискованность приказа для себя и потому не станут его выполнять. А потом этот умник додумается, и вообще решит слинять за бугор, при удобном случае, прихватив с собой пачку оперативных документов. Чтоб было на что жить там, за границей.
- Так что, - подытожил шеф - я вычёркиваю Залапского из списка. Такие нам не нужны.
И добавил:
- Коля, доставай кипятильник и заварку, а ты, Андрей, сгоняй за водой, будем чай пить.
Пока в фарфоровую трёхлитровую посудину набиралась холодная вода из крана в умывальнике, Андрей размышлял про себя: «Не будет ничего хорошего у системы, в которой продвигаются лишь серые заурядности, послушные исполнители. А умные, независимые, смело рассуждающие ребята оттираются на второй план. Как там у классика - Молчалины блаженствуют на свете.»
PS: Все имена в рассказе вымышлены, а все факты и обстоятельства изменены до неузнаваемости, потому можно считать это всё вымыслом. Учреждение, описанное в рассказе, не имеет никакого отношения к Конторе Глубокого Бурения и вообще к силовым структурам. Прошу также учесть, что в рассказе намеренно не используется профессиональный слэнг и недостоверно описаны некоторые моменты. А потому, профессионалы - не торопитесь налетать с критикой.

Достойная история с сайта института военных переводчиков.

ИВАН ДМИТРИЕВИЧ.
Горнунг М. Б.
www.clubvi.ru/baika/1BaykaIndex.htm

Кончалась весна тридцать восьмого. Мне шел двенадцатый год. Одним из моих часто тогда менявшихся увлечений было "коллекционирование" собак. Не живых, конечно. В нашей перенаселенной комнате уже была одна собачонка, вызывавшая глухое раздражение соседей по "коммуналке". Пришлось ограничить себя собиранием изображений собак.
Однако вырезанных из газет и журналов картинок, да открыток, которые мне дарили, оказалось все равно больше, чем могло поместиться на еще свободном пространстве выделенного для всех моих занятий столика. Столик не имел ящиков, был покрыт проеденным молью сукном, сильно шатался. Он назывался ломберным и когда-то мой дедушка играл за ним в карты с гостями в этой в прошлом его "холостой" квартире. Дедушка помер в Сибири, а почти всем его еще уцелевшим потомкам осталась одна комната в этой большой квартире. Никому ни для чего всегда не хватало места. По этой причине я, например, быстро решил сократить собирательскую тему до одного сюжета - самые знаменитые в истории собаки.
Тут кстати вернулись с полюса в Москву папанинцы. Они привезли ставшего всеобщим любимцем пса "Веселого". У меня были его фотографии, вырезанные из газет. Однако всегда пса плотно окружали люди, а хотелось иметь "портретный" снимок. Такой, например, как на открытках с известной всему СССР собакой пограничника Карацупы. Подумав, я решил обратиться за фотографией "Весёлого" прямо к Ивану Дмитриевичу Папанину.
Из приходивших к нам двух газет - "Пионерской правды" и "Вечерней Москвы", вычислил основные координаты его адреса. Благо меня уже второй год отпускали в самостоятельные прогулки по городу, я в первый же выходной направился к Папанину. На метро доехал до Красных ворот. В Большом Козловском переулке мне сразу показали нужный дом, а затем и папанинскую квартиру. Я дотянулся до звонка и позвонил.
Дверь открыла женщина, манерами и голосом похожая на молодую Рину Зеленую в кинофильме "Подкидыш". Резким голосом, увидев меня, она закричала кому-то вглубь квартиры, пугающе просторной после нашего захламленного коммунального коридора: "Иван Митрич, давно ехать пора, а тут к тебе опять пионеры пришли!" Оглянувшись, я никого не увидел и понял, что "пионеры" - это я (действительно я был при пионерском галстуке соответственно моменту и эпохе).
Тут в большую прихожую, где стояли трюмо, цветы в вазах, круглая вешалка, выкатился в брюках на помочах человек-шарик и тоже завопил: "Какие пионеры! Кто договаривался! Некогда нам сичас!" Увидев меня в единственном числе, Папанин помягчел. "Чего тебе, мальчик?" - довольно ласково спросил он, но все же смотрел на меня настороженно. Возможно, его смущало отсутствие у меня в руках каких-либо подношений - цветов, моделей или бумажных рапортов.
"Иван Дмитриевич! - торжественным голосом начал я, стараясь сразу же перейти к делу - Видите ли, я нигде не могу найти хорошей фотографии ..." Только успел это сказать, как Папанин кинулся куда-то в глубь квартиры и через минуту появился опять, держа в руках свой довольно большой фотопортрет. "Что, подписать тебе одному или всему отряду?" - совсем уже дружелюбно произнес Иван Дмитриевич, присаживаясь к столику с телефоном.
"Видите ли - снова начал я - мне нужна не Ваша фотография, а портрет "Веселого" потому, что"... Мне опять не удалось закончить первую же фразу, так как Папанин залился громогласным смехом. Давясь от хохота и указывая на меня пальцем, он пытался объяснить уже двум вышедшим из комнат женщинам, что я пришел за фотографией не его, Папанина, а "Веселого". Успокоившись, Папанин, разведя руками, сказал, что нет у него такой фотографии. Женщины же смотрели на меня как-то очень непонятно. Я смущенно извинился и, сказав "до-свидания", вышел через остававшуюся распахнутой дверь.
Прошло более двадцати лет. О взлётах и падениях Папанина в войну и после неё знали, я думаю, почти все в стране. В конце концов, он стал начальником сильно разросшегося морского флота под крышей Академии наук. К этому времени я уже несколько лет проработал в одном из её институтов и получилось так, что на меня легли многие заботы по обеспечению нашего участия в географическом конгрессе в Стокгольме. Денег как всегда давали для таких целей смехотворно мало, а наивно хотелось, чтобы пока не закруглилась хрущевская "оттепель" побольше коллег побывало за "железным занавесом".
Тут мне и пришла мысль попробовать попросить у Папанина недельки на две один из его роскошных экспедиционных кораблей. На нем поплыть в Стокгольм, разместив в каютах две-три сотни наших ученых. Они бы там ночевали и кормились за рубли, а тогда валютных крох хватило бы на всех для взносов на конгресс и каких-то неминуемых подобных расходов. Завороженный своей изобретательностью, я не без труда добился аудиенции у опять всесильного адмирала, о чудачествах которого по академии ходило не меньше анекдотов, чем в стране о Василии Ивановиче.
Так второй раз в жизни у меня состоялся разговор с Папаниным. На этот раз он был в полном парадном блеске. На адмиральском мундире с двумя геройскими звездами пестрел вполне маршальского масштаба комплект разных планок орденов и медалей нашей страны и её тогдашних сателлитов. Папанин сидел в торжественной позе под портретом очередного лидера партии и в окружении, как и поныне, полагается всякому значительному номенклатурщику, множества разноцветных телефонных аппаратов.
Возраст мой давно перевалил за тридцать, но это не очень было заметно из-за моей тогдашней худобы и постоянно небольшого роста. Поэтому молодость просителя (к Папанину ходили только просить) на фоне ожидавшей за дверьми очереди из седовласых капитанов и академиков, явно не вызвала у Папанина энтузиазма от нашей встречи. Не успел я сформулировать какое-нибудь приветствие, как Папанин гаркнул : "С чем пришел, голуба?" Тут же властно зазвенел белый телефон, за ним затренькал голубой и что-то красное заморгало рядом с ними.
Хватая одну трубку за другой, Иван Дмитриевич проявлял недюжинные артистические способности. Он все время менял тембр голоса и тональность, демонстрируя глубокое знание разных жаргонов и полную раскованность в выборе выражений строго в зависимости от того, с кем он разговаривал. Неизменным было лишь то, что всем собеседникам - министрам, шоферам, руководителям правившей партии, местным сантехникам и всенародно известным учёным, всем им Папанин "тыкал". Обращенное же ко мне - голуба" было просто дежурным в тот день обращением к любому.
Ожидая возможности снова открыть рот, я еще раз продумывал, как лучше вызвать у Папанина чувство солидарности с его непосредственными товарищами по науке. Тут следует напомнить, что по возвращении с полюса в числе наград папанинцам наряду с орденами, квартирами, дачами, автомобилями была и выдача ученых званий по такой разнарядке: кандидату наук - действительного члена академии, выпускнику института - члена-корреспондента и т. д. Небольшое затруднение с Иваном Дмитриевичем, некогда учившемся в трехклассной церковно-приходской школе, легко преодолели, присвоив ему степень доктора наук.
Предстоящий конгресс был, как упоминалось, географическим и папанинское докторство - тоже. Это историческое совпадение я и собирался использовать для достижения успеха. К тому же Папанин был еще московским вице-президентом географического общества, общенациональный президент которого с царских времен заседал в северной столице.
Фиаско я потерпел сразу, всего в двух коротких перерывах между телефонными звонками. Папанин без обиняков и объяснений отрезал: "Не дам кораблей! И всё!" Быстрота и чёткость такого решения подействовали на меня, однако, вдохновляюще. Меня как бы вдруг осенило, и, дождавшись новой телефонной паузы, я спросил Папанина, а не помнит ли он случайно, как в 1938 году я уже был у него просителем. Эффект был неожиданным, Папанин даже привстал, изумленно уставившись на меня. "Ты?! Да сколько же тебе, голуба, лет было?" Пришлось напомнить о давнем визите, когда я приходил к нему домой попросить фото "Веселого".
Я не был, конечно, уверен в том, что Папанин может вспомнить такое незначительное для него событие, но что-то подсказывало обратное. Так и получилось. Папанин вылез из-за стола, обнял меня за плечи, стал трясти, приговаривая - Я ж тебя всегда вспоминал; такого больше не встречал, чтоб не мою, а собачью фотографию у меня просили. Я даже людям (он сделал ударение на последнем слоге) про тебя сколько раз рассказывал. Произнося это, Иван Дмитриевич, всё еще в обнимку, тихонько подталкивал меня к двери и приговаривал: "Помню, помню, родненький, но корабля не дам. Хочешь, мою машину тебе дам, голуба, до института доехать". Вот теперь фиаско моей миссии было полным, а машина у меня была своя и не казенная, как у Папанина.
Прошло еще лет пятнадцать. Отдел, в котором я работал, часто перекочевывал по Москве из-за кризиса помещений в академических институтах. Недолгое время мы занимали комнату в том же здании, где этажом ниже расположился Иван Дмитриевич со своим морским штабом. В жаркие летние дни, когда распахивались все окна, не было уголка в многоэтажном доме, куда бы не доносился частенько хорошо известный баритональный тенорок Ивана Дмитриевича. То он распекал кого-нибудь, налегая больше на упоминания о его или чьей-то еще мамаше, то журчал, отказывая высокопоставленным ходатаям, обязательно прибегая к самым образным метафорам из народного фольклора. Присутствие Папанина в здании нельзя было не заметить, но прямого общения у меня с ним долго не было. Правда, изредка, встречаясь, нос к носу у входа в здание, мы радостно обменивались приветственными взмахами рук, а иногда и их пожиманием.
Впоследствии работа и жизнь еще не раз сталкивали меня с Иваном Дмитриевичем. Благодаря своему легендарному ореолу, яркие лучи которого до сих пор скрывают мрачную чекистскую молодость Папанина, он мог буквально творить чудеса, ломая любые препоны советской бюрократии. Так, возлюбив под старость свое почетное место в иерархии Географического общества, Папанин быстро отвоевал для его московского филиала неплохое помещение в самом центре столицы, на Никольской улице. Ивану Дмитриевичу даже разрешили установить лифт, поднимавший всего на один этаж, когда в городе лифты не полагались и в пятиэтажных зданиях.. В Прибалтике были заказаны роскошные кресла для большого зала, за установкой которых адмирал следил лично, как впрочем, и за всеми остальными работами по отделке весьма уютного своего рода клуба географов.
Случилось так, что проведение одной конференции, в организации которой мне пришлось активно участвовать, совпало с неформальным открытием нового помещения московского филиала Географического общества. Иван Дмитриевич, естественно, пожелал лично участвовать в этом событии и по должности ему полагалось открыть конференцию, посвященную природе и людям тропических стран. Многочисленные участники и гости собрались во время, но двери еще долго были закрыты, так как что-то, как всегда, еще было не доделано у самого входа. Когда, наконец, двери распахнулись, еще прибивали бобриковые дорожки и народ, устремляясь к гардеробу (дело было зимой), огибал грузную фигуру в накинутой шубе, усердно стучавшую молотком посреди коридора.
Фигура неожиданно выпрямилась, сбросила шубу на чьи-то услужливые руки и перед народом явился сам адмирал, сверкая золотом погон и платиной наград - одних орденов Ленина было никак не меньше десяти. Изумление многих гостей было заметно. Оно не уменьшилось и в ходе спича Папанина, выбравшего для открытия форума бесхитростный и откровенный рассказ о расходах и трудностях при оборудовании конференц-залов. Вскоре потом адмирал был убаюкан наукообразными речами и дремал в президиуме, ожидая первого перерыва, чтобы тихо вернуться к более привычным ему делам.
Один из участников той конференции (к сожалению очень рано ушедший из жизни), оставил о ней своеобразные реферативные заметки. В первой же из них прозвучало и имя Ивана Дмитриевича:

"Мысли, облекши в изящную форму,
На опыт ЭКА небрежно ссылаясь,
Делает доклад учёному форуму
Лучший друг Хайле Селассие.

Важность ресурсов всеми осознана,
Роль их учёта в память врезается.
И разбудило Папанина сонного
Знакомое слово - ИНВЕНТАРИЗАЦИЯ!

Иван Дмитриевич был яркой личностью, мало похожей, особенно в конце жизни, на большинство людей, оказывавшихся вокруг него в силу обстоятельств. Среди резко противоречивших друг другу черт характера Папанина была заметна особая скромность - неприхотливость в бытовых условиях. Последняя моя продолжительная встреча с Папаниным пришлась на путь поездом из Москвы в Тифлис, когда мы оба оказались в четырехместном купе обычного вагона. Как-то получилось, что дважды Герою Советского Союза, адмиралу и прочая и прочая, отправлявшемуся вместе с московскими географами на конгресс в Тифлис, академические хозяйственники не нашли другого места в поезде.
В купе было душно. Иван Дмитриевич часто хватался за сердце и глотал нитроглицерин. Мы, его соседи и все давнишние его знакомые, пытались через поездную бригаду разыскать какое-нибудь место получше, например, в вагонах с двухместными купе. Сам Папанин ничего в этом плане делать не хотел и даже сердился на нас за эти потуги. Проводники, узнав, что в тесном купе едет один из самых популярных в стране людей, но уже старый и больной человек, сообщили нам по секрету, что в соседнем мягком вагоне едет всего один человек, да два его охранника, дежурящие у запертых дверей в вагон.
Долго пришлось нам с двух сторон агитировать охранников, прибегая к рискованным нравственным приемам, в частности к угрозам дискредитации чинуши, занимавшего целый вагон. Чувствовалось, что он фигура не больно великая, какой-нибудь хозяйственный кагебешный или цековский генерал, привыкший в брежневское время злоупотреблять служебными возможностями. И наша взяла. Кто там ехал, не узнал и Папанин, которому было милостиво отдано целое купе пустого вагона. Я проводил его туда, помогая донести небольшой дорожный скарб Ивана Дмитриевича. Меня тут же попросил обратно. Мы обнялись с Папаниным, и он удивил меня, сказав вдруг: "А я про собачку не забыл, голуба!"
На похоронах Ивана Дмитриевича я не был, помешал мне то ли инфаркт, то ли псевдоинфаркт. А прожил он почти 92 года.